Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни
«Как-то зашел в нашем студенческом кружке разговор об Александровском саде, и я высказал мои мысли о гроте. Один из товарищей, за свою беготню по городу прозванный нами вечным жидом, рассказал нам, что грот в означенные мною часы служит местом сборища для жуликов, что до прихода в грот они сидят в полпивной против сада, на углу; туда же, говорил он, приходят они вечером часов в одиннадцать, что будто общеизвестно. […]
Александровский сад (литография с картины О. Кадоля. 1830 г.).
Я сказал, что не хотел допустить, чтоб эти открытые собрания воров были терпимы полицией или проходили ею незамеченными, полагая, что это временная болезнь, временное распространение воров, еще не известное полиции. Но, оставив на несколько месяцев грот и осенью опять пройдя мимо, увидел то же собрание из тех лиц. Тогда я должен был поневоле заключить, что полиция непростительно небрежна или потворствует этим собраниям».
А семь лет спустя газета «Русские ведомости» констатировала: «Александровский сад совершенно почти оставлен публикой, так как он обыкновенно бывает переполнен всяким сбродом, по преимуществу от Волчихи (трактир у Большого Каменного моста), население которой и ночует в саду».
В Александровском саду (кар. из журн. «Будильник». 1876 г.).
Среди москвичей находились «прогрессисты», считавшие, что все горожане, без оглядки на их общественное положение, имеют право на защиту со стороны полиции. Как это бывает, толчком разгоревшегося на эту тему спора послужил в общем-то рядовой случай: извозчик «отнесся слишком свободно с непрошеными любезностями» к женщине, которую он вез в карете. Насильник был схвачен проходившим мимо солдатом и призванным на помощь городовым. Причем последний высказался в том смысле, что не следовало его отвлекать от несения службы, — пострадавшая, мол, не велика птица. Такой взгляд на ситуацию, как выяснил обозреватель журнала «Развлечение», имел прямую поддержку в обществе:
«— Ведь это смешно, господа, право смешно, поднимать шум из таких пустяков! Начал любезничать нежный мужик с какою-то тварью, которую и женщиной-то назвать нельзя, а вы лезете из кожи вон, чтобы доказать, что личная безопасность прохожих не обеспечена, что на улицах ходить страшно и черт знает еще что там городите! Требуете, чтобы полиция была нянькою.
— Позвольте, а разве несправедливы эти требования? Разве не вправе каждый надеяться, что его защитят в случае надобности и подадут ему помощь? Разве не обязанность полиции в самом деле следить за тем, чтобы на улицах не обижали и не обнимали насильно?
— Все это фразы; какая тут защита? Какие обязанности? Неужели для всякой дряни, с позволения сказать, чтобы ее не обидели, ставить городового или там хожалого, что ли? Да она и сама-то не стоит внимания. — Пословица говорит: за чем пойдешь, то и найдешь. — Уж если сам по себе человек хорош, так и не случится с ним такого казуса, а о дряни-то и беспокоиться нечего: по-моему, извощика-то этого и наказывать не следует, чтобы страх был другим потаскушкам. Пускай знают, да не разъезжают в каретах, да.
— Вы дико смотрите на вещи; эта женщина полноправная гражданка, следовательно, она имеет право требовать, чтобы на улицах и везде ей оказывали ту же защиту и помощь, какую закон велит давать и вам, и мне, и графине, и княжне.
— Ну, да, это теория; это в теории очень хорошо, но на практике-то совсем дело иное. Нет, батюшка, если бы так велось, так порядочным-то людям от этих пройдох и житья бы не было. Она вздернула бы нос, так что и в самом деле стали бы их считать за порядочных. Гуманность и эмансипация хороши в некотором сокращении, много их допускать не следует; конечно, по времени кой-что и переменить нужно.
— Вы уклоняетесь от предмета. Речь идет о правах гражданина, или обывателя города, по которым он может рассчитывать, что его будут защищать и помогать ему; обыватель вообще, худ ли, хорош ли он — все равно.
— Вот то-то и есть, что не все равно. Хороший человек, — тебе почет и уважение: и в церковь тебя пропустят во время свадьбы или там какой торжественной службы, и на пожаре место дадут поближе, а воду качать не погонят, и на гулянье за барьер или веревку пропустят, везде хорошему человеку уважение сделают. Возьмите иного господина в пример: говорят не велено ходить там или здесь, вы и не пойдете, — а ему никто ни слова не скажет, везде он пройдет. Оно и понятно, что иным людям почет делать следует; это и хорошо, потому что если бы почета хорошим людям не делали, так какая же выгода была бы и хорошим человеком быть? — Хорош ли ты, дурен ли, графиня ли или потаскуха, — все равно, одинакая тебе честь! Тогда бы и нравственность пала, и добрые люди перевелись; вот куда ведут все ваши теории то!
— Да поймите вы, что не дело полиции разбирать: хороши вы или дурны и награждать за вашу нравственность уважением или почетом.
Спор продолжался долго и, по обыкновению, без всякого успеха, потому что противники оставались при своем мнении; защитник теоретических начал всеми силами старался вразумить своего собеседника на счет обязанности полиции, как понимает их закон и право, а тот поражал его явлениями жизни, в которых, по мнению его, лучше обозначается дух обычая».
Тем не менее журналист сделал свой вывод:
«Может быть, это обсуждение принесло бы пользу и для тех, которые. думают, что об обязанностях полиции должен рассуждать только полицейский; может быть, есть много таких должностных лиц, которые никогда и не слыхали изложения своих служебных обязанностей, а если и слышали и знают их, то по понятиям такого времени, какое не пригодно в данную минуту. С другой стороны, и публике совсем нелишне было бы ближе познакомиться с теми понятиями, какие существуют об обязанностях полиции у специалистов и людей, не принадлежащих к ним».
— Вы изволили кричать караул?
— Да. Вот этот вандал плюнул и чуть-чуть не попал на дугу извозчичьих саней, в которых едет, положим, кухарка, но обязаны уважать в ней женщину. (кар. из журн. «Зритель общественной жизни, литературы и спорта». 1861 г.)
Для современного читателя поясним, что слова журналиста «растолкуйте-ка нам обязанности полиции» следует понимать: «пора заставить полицейских действовать в рамках закона, а не творить произвол по своему усмотрению». Под воздействием проходивших в стране реформ возникло стремление обсудить состояние полиции, причем в форме диалога власти с обществом. В то же время этот призыв завуалирован, его еще надо прочитать между строк. Гласность гласностью, а любая нелицеприятная критика полиции, по сути, камень в огород местной власти — обер-полицмейстера и генерал-губернатора. Кто же такое позволит?!
Что же касается основной массы обывателей, то она-то как раз могла бы много поведать о полицейском произволе, но привычно безмолвствовала. Для многих поколений рядовых москвичей в общении с полицией выработался условный рефлекс: обходить ее седьмой дорогой. Характерный эпизод приведен С. П. Колошиным в его очерках московской жизни «Наша деревня изо дня в день»:
«На дворе распряженная телега. У телеги привязана лошадь. Около лошади, оглядываясь во все стороны, что-то хлопочет не то мужик, не то не мужик.
— Ишь ты, — говорит мой ванька, — жулик-то узду снимает.
— Постой же, — говорю, — кликнем будочника: скажем ему.
— Что ты, что ты, барин! Али меня отпусти. Мне и денег твоих не надо, Бог с ними. И вовсе человека затаскают: душенька-то вся в тебе изноет. Ты, барин, видно, не здешний».
«Здешние» прекрасно знали житейское правило: держись подальше от полиции — будешь целее. Если же попал в поле зрения стража порядка, то прежде всего постарайся откупиться. И не дай бог попасть в «фартал»! Это было чревато не только большими финансовыми потерями, но и несмываемым пятном на репутацию.
Герой рассказа Н. А. Чмырева «С больной головы на здоровую», пребывая в любовном угаре, не обратил внимания на повестку от мирового судьи. Тем более что его вызывали по делу, к которому он не имел никакого отношения. Однако накануне свадьбы молодого человека скрутили полицейские и бросили в кутузку. Пока выяснилось, что жениха с кем-то перепутали, ему пришлось два дня провести за решеткой. Выйдя на свободу, он кинулся к любимой, но получил от ворот поворот. Отец невесты, солидный купец, не захотел родниться с «каторжником».
Конечно, литератор мог сгустить краски, что-то присочинить, но реальные случаи из жизни были еще страшнее своей обыденностью. Один из них был описан в журнале «Развлечение» в 1865 г. отнюдь не в разделе беллетристики. А дело было так: некий горожанин шел ночью и нес мешок со своими вещами. Полицейский наряд задержал его для выяснения — а вдруг он тащит краденое. В «сибирке» на бедолагу накинулись настоящие преступники, избили его и ограбили, сняв даже сапоги и подбросив взамен старые опорки. Удивительнее всего, что наутро при обыске в камере не нашлось ничего из пропавшего имущества. Рискнем предположить, что сами полицейские помогли укрыть добычу. Пострадавшему оставалось только радоваться, что обошлось потерей имущества и небольшими увечьями, но сам он остался жив.
