Женевьева Брюнель-Лобришон - Повседневная жизнь во времена трубадуров XII—XIII веков
К одним из самых первых и одновременно самых бедных трубадуров относится бродячий гасконский жонглер с характерным профессиональным прозвищем Серкамон («ходок по миру»); этот, в сущности безымянный, поэт является современником Гильема IX. Он бродит по свету в поисках средств к существованию и покровителей. Творчество его относится к первой половине XII века; жанровый репертуар его необычайно разнообразен: он сочиняет кансоны (canso), или любовные песни; сирвенты (букв.: «служебные песни»), или песни, написанные «по поводу» (любовь таковым поводом не является), плачи (planh), песни, в которых оплакивают и восхваляют умерших (первая песня в этом жанре была сочинена на смерть Гильема X, графа Пуатье, сына первого трубадура, умершего 9 апреля 1137 года); и, наконец, тенсоны (tenso) или перебранки между трубадурами по спорному вопросу. Тенсона чаще всего представляет собой диалог, в котором мнению мэтра противопоставляется мнение ученика, подмастерья-жонглера; подобная расстановка действующих лиц дает основания говорить о существовании школ трубадуров[113].
Когда говорят о Серкамоне, обычно ставят вопрос: был он мэтром или учеником? Такой же вопрос задают, когда речь заходит еще об одном гасконце, о Маркабрюне, подкидыше, прозванном поначалу «Пустожором». Моралист и женоненавистник, Маркабрюн внес в окситанскую лирику мрачную, назидательную струю. В период между 1130 и 1150 годами в песнях его постоянно звучат жалобы на всеобщий упадок нравов, возмущение повсеместным торжеством адюльтера и аморализма. Его ненависть к женщинам была общепризнанной уже в Средние века, а в одном из двух его жизнеописаний прямо говорится, что он «злословил женщин и любовь»[114].
Младшие дворянские сыновья, лишенные наследства на основании майората, также могут оказаться на большой дороге; однако если они талантливы, они могут ступить на стезю трубадуров, как это сделали, к примеру, Ригаут де Барбезье, каталонец Понс де ла Гуардиа или лимузенец Гаусельм Файдит. Сын простого горожанина (как сказано в жизнеописании), а быть может, и мелкого дворянина, Гаусельм Файдит потерял состояние, играя в кости. Трубадур этот любил хорошую еду и отличался изрядной толщиной, однако это не мешало ему быть завзятым путешественником и он умел в цветистых выражениях описать радость, испытываемую странником, вернувшимся в родные края:
Я должен Господу воздать, ибо желательно ему, чтобы я вернулся здоровым и живым в тот край, где каждый, даже самый малый сад стоит для меня во много раз дороже, чем все богатства и все великолепие чужой земли![115]
Между дворянами и простолюдинами: Бернарт де ВентадорнТрубадур Пейре Овернский назвал его Бернартом Вентадорнским; с середины XII века поэт Бернарт из Лимузена сочиняет дивные лирические стихи[116]. Самые ранние его песни появляются в год смерти (1147) виконта Эблеса Вентадорнского, прозванного Певцом; к сожалению, до нас не дошло ни одного стихотворения Эблеса, этого знаменитого современника и вассала первого трубадура Гильема IX. Бернарт, скорее всего, родился где-нибудь в каморке замка Вентадорн, чьи руины до сих пор поражают своим величием; отец его «умел хорошо стрелять из лука», а мать «растапливала печь» (эротический намек?). Однако в точности ни о родителях его, ни о его рождении ничего не известно. Авторы новейших исследований выдвинули гипотезу, согласно которой трубадур Бернарт де Вентадорн (Вентадорнский), стал аббатом бенедиктинского монастыря Святого Мартина в Тюле[117]. Но в Средние века простолюдин не мог рассчитывать занять подобную вакансию. Учитывая этот факт, а также место рождения трубадура, можно предположить, что Бернарт принадлежал к благородному семейству, однако рожден был вне брака; скорее всего, он был незаконным сыном виконта, имя которого он носил. В южнофранцузском обществе XII века отмечалась тенденция ограничивать число потенциальных наследников: женили старших сыновей, а младших старались посвятить Церкви; бастардов, разумеется, также ждал монашеский удел.
Применительно к Бернарту вопрос об образовании встает, быть может, в большей степени, чем к какому-либо иному трубадуру. Как мог в первой трети XII века сын подмастерья-булочника получить знания, позволившие ему стать одним из самых великих лирических поэтов, написать самые сладкозвучные песни? В стихах Бернарта нашли отражение все постулаты куртуазного кодекса. Если рассказ о том, что родился он при Вентадорнском дворе, верен, то следующим его двором, несомненно, стал двор Альеноры; он прибыл к ее двору как раз в то время, когда Альенора, не будучи более королевой Франции, сохраняла титул герцогини Нормандской, а вскоре стала королевой Англии, оставаясь при этом, разумеется, герцогиней Аквитанской, внучкой Гильема IX и покровительницей трубадуров. Возможно, именно к Альеноре он обращается в своей кансоне:
Дохнет ли стужа злая / От вашей стороны, / А мне дыханьем рая / Ветра напоены, — / Так чувства, к вам пылая, / Все преображены. / Что донна мне другая! / Мне донны не нужны, — / Одной посвящены / Душа, мечта любая[118].
Устами Бернарта говорит сама любовь — условная или подлинная, значения не имеет, ибо взволнованные, исполненные музыки слова поэта посвящены несравненной даме, способной внушать и питать мечту.
Поистине велико искушение увидеть в лежащей фигуре, изображенной на надгробном камне Бернарта де Вентадорна, аббата из Тюля, изображение трубадура. Его личность — или его имя — бросает вызов жесткой социальной стратификации общества. Нет, пожалуй, неуловимый характер трубадура и являет собой тот мост, который в Средние века нередко выстраивался между миром аристократов и миром ученых клириков, не исключая, разумеется, ни противоречий, ни кардинальных различий. Функция, исполняемая трубадуром, соответствует состоянию временности, переходности, олицетворяет преходящий период в истории окситанской мысли, своего рода лирическое введение.
Поэты, в старости ставшие монахами, и почтенные клирики, вступившие на стезю трубадуровВ течение жизни человек может оставить одно сословие и вступить в другое, например, оставить поэзию и стать монахом, как это сделал лимузенец Бертран де Борн: сей воинственный кастелян завершил свои дни в рясе цистерцианского монаха. Оставив ученые штудии, перигорец Арнаут Даниэль решил посвятить себя прославлению любви к прекрасной даме; он сделался «ветробором» и теперь «травит […] борзых быком / И плывет против теченья»[119]; Данте назвал его лучшим «ковачем родного слова»[120].
Подобных, документально подтвержденных переходов из одного сословия в другое немало; так, в XIII веке примеры такого перехода подают Фолькет Марсельский, с одной стороны, и Пейре Карденаль — с другой.
Прежде чем освоить трубадурское искусство, Фолькет занимался торговлей, имел жену и детей. Он начал сочинять куртуазные кансоны главным образом для жены своего сеньора, Барраля де Бо. Однако прожив почти пять десятков лет, он резко поменял свою жизнь, расстался с женой и вместе с двумя своими сыновьями вступил в монастырь Торонете. В 1205 году он стал епископом Тулузы. Парижский ученый Робер де Сорбон рассказывал, что когда Фолькету доводилось случайно услышать, как исполняют одну из кансон, сочиненных им в юности, его тотчас охватывали стыд и раскаяние, и он налагал на себя покаяние: садился на хлеб и воду. Имя этого епископа самым печальным образом связано с Крестовым походом против альбигойцев и с первым трибуналом Инквизиции. Устами графа де Фуа неизвестный автор (иначе Аноним), написавший вторую часть «Песни о крестовом походе против альбигойцев», обвиняет тулузского епископа в гибели более пятисот тысяч человек… Фолькет умер на Рождество 1231 года.
Наоборот, Пейре Карденаль, сын рыцаря из Пюи-ан-Велэ, в раннем детстве был отдан родителями местному канонику на воспитание. Он стал искушенным в литературе, научился хорошо читать, писать и петь. В его жизнеописании не без кокетства сообщается, что когда он вырос, «то, чувствуя себя юным, прекрасным и веселым, поддался влечению к мирской суете».[121] Он покинул монастырь и начал странствовать от двора к двору, от короля к сеньору, сочиняя стихи на темы морали. Глубоко возмущенный погрязшими в грехах клириками, он всю свою долгую жизнь — а умер он почти в столетнем возрасте, в конце XIII века — посвящает бичеванию пороков церковников, остро и зло высмеивая их:
«Хоть клирик ядовит / И злобою смердит, / А в пастыри глядит. — / Он за одежды чтим»[122].
Можно найти примеры, когда жизненный путь трубадура превращается в замкнутый круг. Пейре Роджьер покинул свою должность каноника в Клермоне (Овернь) и отправился славить дам и странствовать от двора к двору по югу Франции; он побывал на Пиренейском полуострове и дни свои окончил вдали от мирской суеты, в монастыре Гранмон. Его современник Пейре Овернский, похоже, проделал тот же путь; тем не менее при виде своего собрата, сочиняющего любовные кансоны, его тотчас разбирает смех: «О любви своей песню Роджьер / На ужасный заводит манер — / Первым будет он мной обвинен; / В церковь лучше б ходил, маловер, / И тянул бы псалмы, например, / И таращил глаза на амвон»[123].
