Александр Генис - ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ
По-своему, но об этом пишет и Успенский. Его сложные мистико-математические конструкции строятся на том, что мы воспринимаем мир, налагая на него “условия времени и пространства”:
“Следовательно, мир, пока мы не познаем его, не имеет протяжения в пространстве и бытия во времени. Это свойства, которые мы придаем ему. Представления пространства и времени возникают в нашем уме ‹…› пространство и время — это категории рассудка, то есть свойства, приписываемые нами внешнему миру. Это только вехи, знаки, поставленные нами самими. Это графики, в которых мы рисуем мир” [35].
Отсюда следует, что стоит изменить представление о пространстве и времени, как изменится и реальность. Именно к этому и ведет Успенский, призывая научиться воспринимать “непрерывную и постоянную” действительность.
Из этой важной преамбулы, которая, видимо, перекликается с представлениями сегодняшнего естествознания [36], культура “лука” может сделать радикальный вывод: реальность есть плод манипуляций над пространством и временем. Однако формы их восприятия различны в разных культурах и эпохах. Модели времени и пространства открывает, разрабатывает, наконец, изобретает духовная культура. Сегодня эту привилегию практически узурпирует искусство [37].
В “парадигме капусты” искусство было инструментом познания реальности, которую оно, собственно говоря, и должно было найти.
123
В “парадигме лука” искусство — вид магии, это механизм, вырабатывающий реальность, — все мы живем в придуманном им мире.
Хронотоп миража
Различия между двумя парадигмами вытекают из их разного отношения ко времени и пространству.
Для “парадигмы капусты” главным было, бесспорно, время. Коммунизм, вооруженный верой в историческую неизбежность эволюции, знал, что оно работает на него. Но поскольку в его эсхатологической модели история имела начало и конец, то время стремились побыстрее изжить. Ведь время ощущалось конечным, его можно было исчерпать, как песок в песочных часах: чем меньше его останется сверху, тем скорее завершится история и наступит вечность. Вечная спешка (“Время, вперед!”), объяснялась тем, что любая остановка, от простоя до застоя, это предательство будущего. Время торопили все — от Маяковского, обещавшего “загнать клячу истории”, до Горбачева, начавшего перестройку призывом к “ускорению”. Чтобы время прошло быстрее, его даже уплотняли, укладывая в пятилетки, которые потом выполнялись досрочно в четыре года, что позволяло еще на год сокращать путь в вечность.
Если ко времени в “парадигме капусты” относились горячо, с лихорадочным нетерпением, то к пространству — скорее прохладно. Оно было семантически нейтральным, гомогенным и равнозначным в каждой своей части. Пафос равенства такого пространства выражали как слова песни “Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз”, так и название сборника Бродского “Остановка в пустыне”.
Пространство считалось первичным сырьем, складом
124
простора, предназначенным для дальнейшей переработки, которая должна была обставить его вещами, придав ему смысл. Поэтому его и не жалели. Напротив, необработанное, “дикое” пространство представлялось хаосом, пустотой, разъедающей сплошную “окультуренную” реальность.
В “парадигме лука” прежде всего изменилось отношение ко времени: вместо песочных часов — циферблат со стрелками. Линейное время, текущее из прошлого в будущее, уступает место циклическому времени, в котором постоянно воспроизводится настоящее. Поскольку конечная точка исчезла, сменился и масштаб:
из макромира, где время мерилось историческими эпохами и экономическими формациями, оно “перебралось” в микромир, где счет идет на секунды. Время важно не прожить, а продлить за счет структурирования постоянно уменьшающихся отрезков времени. Чистая длительность сменяется “разбухающими” мгновениями, которые растут на стволе “сегодня”, как кольца на дереве.
В “парадигме лука” подход к пространству такой же, как ко времени: оно тоже структурируется, делится на все более мелкие части. Вместо чистой протяженности “простыни” — лоскутное одеяло. Обособление, обживание своих “лоскутов” приводит к размножению границ.
В “парадигме капусты” граница была одна — государственная. Выполняя универсальную…функцию, она обладала всей полнотой смыслов — от политических до метафизических. При этом, как пишет Лотман, объясняя устройства подобных “семиосфер”, “оценка внутреннего или внешнего пространства не задана” [38].
В “парадигме лука” граница меняет свое значение. Важно не только то, что происходит по ту или другую сторону границы, — важна и сама граница. Она утрирует любые различия — политические, национальные, религиозные, культурные, художественные.
125
Чем больше границ, тем больше и площадь пограничного пространства. Фрагментация пространства ведет не столько к изоляции, сколько к интенсификации контактов. Мир становится одновременно все более тесным и все более разным.
Если в “парадигме капусты” эта “разность” считалась препятствием на пути к универсальной общей цели, то в “парадигме лука” она объект углубленной медитации. Все важное происходит на рубеже между странами и народами, наукой и религией, искусством и жизнью, природой и культурой, мужчиной и женщиной, сознанием и подсознанием, но главное — между разными реальностями.
Поскольку реальность в “парадигме лука” — искусственного происхождения, то ничто не мешает ее “производству” по детально разработанным искусством методам. Но раз так, то реальности могут быть разными, и они неизбежно будут бороться за влияние, за души, за “психические этажи”. В эпоху массовых коммуникаций эта война будет происходить в эфире. Собственно, она уже идет. Не зря лилась кровь на телецентрах Бухареста, Вильнюса, Москвы. Войну выигрывают не пушки, а образы, во всяком случае с тех пор, как они научились не отражать, а создавать реальность.
В категориях “парадигмы капусты” с этим трудно примириться: ведь тут телевизор считался “окном в мир”. Но в “парадигме лука” телеобраз податлив, как глина. Из него можно лепить все что угодно, и вслед за ним будет послушно изгибаться реальность…
Кто знает, понравится ли XXI веку жить в мире, где у реальности появится множественное число, в мире, где миражи не отличаются от действительности, в мире, который, чтобы выжить, должен будет себя придумать?
1994
ГЛАЗ И БУКВА
На Бродвее, возле Колумбийского университета, есть роскошный книжный магазин, который я посещаю чаще других. Здесь торгуют не только самым изысканным, но и самым свежим товаром. Новые издания вытесняют старые с такой стремительностью, что магазин напоминает газетный киоск. А ведь книги, как слоны или черепахи, всегда были рассчитаны на долгую, во всяком случае превышающую авторскую, жизнь. Поэтому размножающиеся, как амебы, книги душат самих себя. Перенаселение понижает ценность отдельной особи. Чем гуще толпа, тем труднее из нее выбраться. Книжная гора оседает под своим весом и превращается в песок, в Сахару, где не найти и не отличить одной книжной песчинки от другой.
“ВИДЕОКРАТИЯ” — это власть видеообраза, власть глаза. Термин этот возник в противовес другому, давно известному — “логократия”, то есть власть слова. (О том, какой она бывает, лучше всего знают соотечественники. Могущество логократии иллюстрирует известная теория
131
Синявского, утверждавшего, что Октябрьская революция в России победила из-за трех удачно найденных слов: “большевик”, “чека” и “Совет”.)
Антагонизм глаза и слова уходит в давнюю древность. В языческом мире главным был глаз — зримые образы, воплощенные в преимущественно пластическом античном искусстве. Восточные монотеистские религии: иудаизм, христианство, ислам — открыли миру силу слов.
Радикальность этого новшества до сих пор ощущается на Востоке. Лучшее украшение мечети — несколько вырезанных на камне строк из Корана. Они резко контрастируют со строгой орнаментальной симметрией интерьера. Слово пророка — как прорыв из царства обыденного в небо. Слово-откровение, слово как магическое орудие преображения мира — единственный свободный элемент исламского искусства. Арабская каллиграфия — убежище асимметрии в царстве монотонных видеообразов орнамента.
В христианстве, особенно после Гутенберга, слово настолько завладело воображением западной культуры, что она представила мир одной великой книгой, где таятся все нужные слова. Достаточно лишь открыть правильную страницу, чтобы прочесть на ней тайны бытия.
