Вера Еремина - Классическая русская литература в свете Христовой правды
На следующий день, инсценировав карточную ссору (тот, видимо, имел слабость смошенничать за картами), Алексей Орлов (по карточным же правилам) схватил со стола подсвечник и ударил его в темя (в подсвечнике было фунтов 15), после этого Петр умер. (Петр III был родоначальником Голштейн-Готторпской династии в России, которые называли себя Романовы).
Примерно в этом же положении оказался Михаил Сергеевич Горбачев, но ему дали тихо доцарствовать и тихо препроводили за границу, а потом разрешили вернуться (то есть, простили).
В ответ на это объединение Германии из германоязычных стран пошла в Россию гуманитарная помощь, то есть, из Германии, Австрии, из немецкой Швейцарии. Многие люди (какие-то медсестры, ветераны), прямо писали, что вот когда мы получили свою “победу”, – когда нам подали милостыню.
Но это было только начало. А спустя год следующий сюрприз учинил, для людей не ждавших (ждавшие - ничему не удивлялись), патриарх Алексий II. Не прошло и полугода с его интронизации (интронизация в июне) 5 ноября 1990 года в “Известиях” было опубликовано “Слово к согражданам”. Не к пастве, не к боголюбивым инокам и инокиням, а к согражданам, ко всей России. Послание начиналось так:
Братья и сестры!
Семьдесят три года назад произошло событие, определившее путь России в XX‑м столетии. Этот путь оказался скорбен и тяжек, и сегодня мы еще не можем сказать, что прошли его до конца.
Еще не можем - и это печатают в “Известиях” на первой полосе.
Но духовно-исторический опыт Церкви, опыт Священной истории показывает нам, что путь испытаний удлиняется, если народ отказывается уразуметь духовный смысл происходящего и повторяет прежние ошибки. И этот путь укорачивается, если люди вспоминают об изначальных истоках и конечном предназначении своей жизни.
В переводе на русский язык и в переводе на язык простых понятий – это означает, что Советский Союз стоит ровно столько, сколько вы, братья и сестры, остаетесь советскими людьми.
Свершившегося не изменить и не вернуть. Но, развёртывая летопись прошлого, можно яснее почувствовать ту Волю, которая и сейчас пролагает себе путь через хитросплетения тысяч случайностей и дел. Не стоит ли нам по прошествии более семидесяти лет оглянуться назад и увидеть, что ни в жизни человека, ни в жизни народа не бывает “лишних” страниц.
Тон прямо как у Декларации Сергия, как бы второй пункт.
Поймём ли мы, что семнадцатый год – не лишняя страница в истории России? Не лишняя, не пустая, не бессмысленная. Да, страница горькая. Но ведь по слову Писания – не из праха выходит горе и не из земли вырастает беда (Книга Иова, гл.5, ст.6). Болезни, из которых выросло то горе и которые подвели Россию к той грани нам еще долго придется осмыслять. Ещё дольше многие из них (то есть, болезни – В.Е.) нам придется изживать.
Но пусть Октябрь семнадцатого нам напомнит, что нет такой политической, национальной, культурной идеи, цена которой превышала бы цену человеческой жизни. Пусть Октябрь семнадцатого нам напомнит – единство народа легко расколоть (его не было и до 17-го года, мягко говоря – В.Е.), но собирать его затем воедино придется, отсекая оказавшиеся лишними части его живого тела.
Алексий II сам вырос и воспитался в эмиграции и части его живого тела, конечно же, – эмиграция.
И пусть все минувшие годы один за другим встанут в нашей совести и будут нас умолять не платить человеческими судьбами за эксперименты и принципы политиков. Прошу вас, возлюбленные, пусть этот день станет не днем торжеств и не днем проклятий, но днем раздумий. Таких раздумий, которые встают из глубин совести и заставляют по-новому взглянуть на каждого человека, заново открывая в нем брата. Может быть, когда-нибудь этот день станет днем примирения.
Да, идеи и оценки примирить, наверное, невозможно. Но для людей никогда не закрыта дорога к миру, к миру без ненависти. А к тем, кто сможет, обращаюсь с просьбой – присоединитесь к молитве моей и молитве Церкви: Господи, вразуми, обнови и сохрани народ наш, ибо “в бедствии он искал Тебя; изливал тихие моленья, когда наказание Твое постигало его” (Пророк Исаия, гл.26,ст.16).
Вот такое послание патриарха – вот когда у нас появились плоды 1927 года. Дальше как будто открылся ящик Пандоры, и пошло, и пошло…
Начинается с того, что идут не только публикации бывших заключенных, это ещё – пол‑беды; но идут публикации присно разрешаемых, как Горького. Но публикации такие, что волосы встают дыбом. Например, поднимается из-под спуда и публикуется в журнале “Огонёк” статья Горького 1921 года “О русском крестьянстве”. Начинает он так: “Мне очень тяжело всё, что я думаю о моей стране, точнее говоря, о русском народе, о крестьянстве – большинстве его. Прошу понять, что я никого не осуждаю, не оправдываю, я просто рассказываю, в какие формы сложилась масса моих впечатлений. Мнение не есть осуждение и если мои мнения окажутся ошибочными, это меня не огорчит”.
Горький к этому времени уже достаточно пожил за границей и, надо сказать, что его впечатления о загранице совершенно совпали, например, с впечатлениями Льва Тихомирова (при всей их противоположности).
При Александре III Тихомиров записался в записные монархисты; а начиная с 1917 года, стал просто ждать смерти; смерть медлила и только в 1923 году Господь его прибрал. В частности, о своих заграничных впечатлениях Тихомиров пишет так – что “мы в России (революционеры) считали себя европейцами, а мы были недоумками. Мы‑то думали, что дело европейское – разрушать до основания, а здесь я убедился, что дело европейца – строить, и строить, и строить и строить на века. Я увидел эти глыбы из нетесанного камня, из которых слагаются не дом даже, а забор”.
Это правильно и об этом же напишет потом Иван Солоневич, что у каждого западного хозяина всегда есть феод; он же – феодал, только мелкий; он никогда не жил общиной; он никогда не водил хороводов, никогда не плел венков, никогда не купался в прудах и никогда не ходил стенка на стенку – он окапывался.
Вот и Горький – “Земля в руках человека (фундаментальные постройки Европы – В.Е.) и человек, действительно, - владыко её. Это впечатление всасывается ребенком Запада и воспитывает в нем сознание ценности человека, уважение к его труду и чувство своей личной значительности, как наследника чудес, труда и творчества предков”.
Тихомиров дальше продолжает: “Почему у русского человека ничего подобного быть не может? Он не хранит дедовского дома, потому что дедовский дом еще при жизни деда два раза сгорел и корова сдохла”. И вообще, русский человек живет в атмосфере веселой относительности. Как выражался Блок – “веселый ужас” свойственен в глубине души “каждому русскому человеку”.
И снова Горький пишет: “Такие мысли, такие чувства не могут возникнуть в душе русского крестьянина. Безграничная плоскость, на которой тесно сгрудились деревянные, крытые соломой деревни, имеет ядовитое чувство опустошать человека, высасывать его желанья. Выйдет крестьянин за пределы деревни, посмотрит в пустоту вокруг него и через некоторое время чувствует, как эта пустота влилась в душу ему”.
О ком это он пишет? – О себе. У других вот это чувство безграничного простора, наоборот, вызывает чувство свободы. Говорят, у Бога всего много. В России тоже всего много.
“После ужасающего безумия европейской войны (Первой мировой, которую тогда называли “Великой” – В.Е.) и кровавых событий революции, теперь эти едкие парадоксы всё чаще вспоминаются мне. Но я должен заметить, в русской жестокости эволюции, кажется, нет, формы ее как будто не изменяются”.
В этом отношении Горький неожиданно сходится с М. Волошиным, чья “Россия распятая” вышла впервые в том же 1991 году:
При добродушьи русского народа,
При сказочном терпеньи мужика
Никто не делал более кровавой
И страшной революции, чем мы.
“Летописец XVII-го века, то есть, Смутного времени, рассказывает, что мучили так – насыпали в рот пороху и зажигали его, а иным набивали порох снизу; женщинам прорезывали груди и, продев в раны веревки, вешали на этих веревках. В 1918 и в 1919 годах точно так же делали на Дону и на Урале; вставив человеку снизу динамитный патрон, взрывали его.
Думаю, что нигде так не бьют женщин так безжалостно и страстно, как в русской деревне; и, вероятно, ни в одной стране нет таких пословиц‑советов: бей жену обухом, припади, да понюхай: дышит – морочит, ещё хочет; жена дважды мила бывает – когда в дом ведут, да когда в могилу несут; на бабу да на скотину суда нет; чем больше бабу бьешь, тем щи вкуснее.
Я спрашивал активных участников гражданской войны – не чувствуют ли они некоторой неловкости, убивая друг друга? – нет, не чувствуют: у него ружье, у меня ружье, значит, мы равные. Ничего, побьем друг друга, земля освободится.
