Ольга Егошина - Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского
Смоктуновский наделил своего героя неправильным изяществом облика, особой воздушной походкой, нервной подвижностью аристократических рук. Было понятно, почему к этому Иванову тянутся окружающие, почему сходят с ума женщины. И вместе с тем он был бесконечно, как-то царственно одинок, все время как будто зяб и не мог найти покойного места.
Следом за описанием людей, чьи черты что-то подсказывали во внешнем облике героя, Смоктуновский выписал стихотворение Блока:
«Как тяжело ходить среди людей
и притворяться непогибшим..».
Смоктуновский как бы сдваивает впечатления от реальных людей и поэтический образ «живого мертвеца». Эта двойственная природа образа Иванова определила его особый характер.
Незадолго до мхатовской премьеры Иванова сыграл в Ленкоме Евгений Леонов. Он играл чеховского героя вариантом дяди Вани — дюжинным человеком, — Ивановым, чья жизнь и драма не претендуют на исключительность. Леонов играл Иванова как характерную роль. Смоктуновский играл Иванова лирическим героем. И, как в случае с образом в стихах Блока, дистанция между зрителем (читателем) и образом оказывалась резко сокращена. Этот Иванов воспринимался сидящими в зрительном зале как человек необыкновенно близкий, на чьи поступки, реакции, слова невозможно смотреть со стороны и оценивать их беспристрастно. Иванов выделялся белой вороной среди окружающих его персонажей, сыгранных как характерные роли. На вечеринке у Лебедевых он был героем трагедии среди водевильных персонажей. В нем, по определению Смоктуновского, жила тайна и мучило чувство вины. Он томился.
Смоктуновский определил внутреннюю сквозную линию 2-го акта:
«Весь этот акт хочет уехать, но как же Сарра, как же уехать от нее!»
Чувство тоски растет. Он уже не просто мечется из дома в гости, но хочет вырваться отсюда совсем. Но не пускает чувство вины и ответственности.
Ища привлекательные черты в Иванове, которые бы позволили ему понять и принять этого человека, Смоктуновский отмечал его совестливость: не ищет виноватых, всю вину берет на себя:
«ОН ПРЕКРАСЕН ТЕМ, ЧТО НИКОГО НЕ ВИНИТ — ПРЕДПОЛАГАЕТ, ЧТО ВИНА В НЕМ».
Он ощущает свою отдельность от окружающих людей, и воспринимает ее тоже как свою вину:
«Вина в том, что чувствую, что совсем-совсем другой.
Здесь может совершиться непоправимое. Шабельский тут. Боркин распоясался И НАХОДИТ ПОДДЕРЖКУ».
Центр действия — встреча с Сашей, начавшийся перелом в их отношениях, та петля, которая помимо воли захлестывает людей, которых тянет друг к другу. Смоктуновский укрупняет чувство Иванова к влюбленной в него девочке-соседке, приподнимает его.
В записях на полях артист как бы разделяет и раскладывает по полочкам сложный клубок чувств, которые испытывает Иванов рядом с Сашей:
«Знает, чувствует ее любовь к себе».
Восхищение се молодостью и силой:
«я чувствую ее силу и деятельность, которыми обладал когда-то.
Саша — спасительное-жизнеутверждающее».
Стыд за собственную слабость, за то, что он не такой, каким его видит влюбленная девочка:
«ты не заблуждайся во мне, я — не Гамлет, совсем не Гамлет.
Меня спасать не надо — ничего не получится».
И мучения, что делает что-то не то:
«Нет-нет, это не выход
Он ЖИВЕТ СЕЙЧАС СОГЛАСНО СОБСТВЕННЫМ ЧУВСТВАМ, А НЕ ДОЛГУ».
К фразе Иванова: «Стало невыносимым даже общество жены» — Смоктуновский дает комментарий:
«ЯВНО ПЕРЕВРАЛ И КАЗНИТ СЕБЯ ЗА ЭТО. НЕНАВИЖУ ЕЕ, ДА, НО БОЛЬШЕ МУЧАЮСЬ ЭТИМ».
И чувство вины за то, что ему сейчас хорошо, а жена там страдает:
«ЧТО ЖЕ Я ТАКОЕ, ЕСЛИ Я ЗДЕСЬ, А ОНА — ТАМ».
Смоктуновский ищет оттенки для передачи нарастающей тяги к Саше, жажду ее близости, ее тепла, борьбу внутри разума, который требует бежать, и потока чувств, теплой волной захлестывающих сознание:
«Потянуло к ней, но сразу же отказать себе в этом.
Беспрерывная борьба внутри себя, с собой, со сверх-Я. Находит эту возможность В ЕЕ БЛИЗОСТИ. УКРЕПЛЯЕТ СЕБЯ».
Предложение Саши вместе уехать в Америку застало врасплох:
«Очень растерялся, и в этом нашел возможность сближения».
И дальше неконтролируемый поток сознания почти по Джойсу:
«Давайте сделаем революцию, а? Немыслимость этого! Нет, нет! Это сверхзапретное.
Внутри-то я уже решился, — мне нужны аргументы, чтобы решиться. Здесь выход. Преодолеть себя. А вдруг? Выплеск.
Соломка, за которую уцепился.
Шура манит, но это предательство себе, своим идеалам.
Гордость не дает признать, что это его сломала жизнь — в себе ищет причины.
Что ЖЕ ЭТО ТАКОЕ?»
Смоктуновский во всех своих записях дает подробности и переходы, которые, кажется, не рассчитаны на зрительный зал. Как средневековые мастера с одинаковой тщательностью вырезали фигуры на порталах собора и узоры на его крыше, где они видны только Господу Богу, так и он тщательно отделывает малейшие нюансы, которые никогда не дойдут во всем своем объеме до зрителя. Но как эта резьба на крыше придавала собору законченность и цельность, так и эти недошедшие детали создавали ощущение глубины и полноты каждого мгновения сценической жизни и ощущение подвижной изменчивости ясного четкого рисунка роли, потому всякий спектакль ты улавливаешь какую-то новую грань настроения той или иной сцены.
После записей, сделанных как бы из «нутра» Иванова, неожиданный выход и взгляд на ситуацию со стороны; Смоктуновский фиксирует свое отношение к герою на рандеву:
«АХ, КАК МНЕ ЖАЛЬ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА. ОН ИСПУГАН ТЕМ, КАКОВ ОН СЕЙЧАС ЧТО ЖЕ ЭТО ТАКОЕ? ОН ХОЧЕТ НАЙТИ ОБЪЯСНЕНИЕ ЭТОМУ».
Действие третьеВ своих записках на полях роли Смоктуновский проводит работу как бы обратную работе писателя. Писатель укладывает хаос чувств, идей, проблем, переживаний в чеканные строки. Смоктуновский идет от чеховских фраз к тому, что стоит за ними. Воскрешает сумятицу мыслей, Чувств, тайных желаний в мозгу и душе героя. Он как бы «взрывает» как плугом поле текста:
«Тайна какая в нем…
Человек, созданный служению людям, не может жить без этого служения.
Сегодня я хочу и буду хороший. С Сашей кончено все.
Хочу спасти человека, хочу спасти Сарру.
С Шурой все, все!!!» (фраза замечательно двусмысленная: «с Шурой все кончено!» И другой вариант: «все — с ней»).
И тут же: «В 3-м действии он уже начинает огрызаться».
Смоктуновский исследует странный феномен человеческой психики: принеся себя в жертву долгу, немедленно возненавидеть тех, ради кого эта жертва приносится. В первом и втором действиях Иванов ощущал себя виноватым перед женой, перед окружающими (Боркиным, Шабельским, Лебедевым, Львовым) и потому был с ними мягок, терпим, снисходителен. Как только он решил пожертвовать своей любовью, вернуться к своим обязанностям, то немедленно ощутил право срываться, делать замечания, причинять боль…
Сотни раз он заставал выпивающие компании в своем кабинете, но тут впервые почувствовал право взорваться, выразить свое отвращение: «Господа, опять в моем кабинете кабак завели!.. Тысячу раз просил я всех и каждого не делать этого… Ну, вот бумагу водой облили… крошки… огурцы… Ведь противно!» Идя по нарастающей, это душащее раздражение, острая ненависть ко всему и всем, прорвется во фразе жене: «Замолчи, жидовка!» и «Ты скоро умрешь…».
Акт построен как его выяснения отношений по очереди со всеми: с Лебедевым, Львовым, Сашей, Боркиным, женой… И с каждым он непривычно резок, груб и безжалостен.
Он разговаривает со своим старым другом, и тот, краснея и заикаясь, говорит о жене, о Зюзюшке, которая прислала вытребовать долг… Друг смущается, предлагает собственные утаенные от семейного бюджета деньги, пересказывает местные сплетни и хвалит дочь… А Иванов чувствует растущую скуку, раздражение, даже ненависть к старому истасканному болтуну, отцу той самой Шуры, с которой «все, все, все». По Смоктуновскому, владеющее им чувство:
«Надоел ты мне брат, уходи.»
Он боится попасть в море произносимых Лебедевым жалких, глупых слов, остро ощущает унизительность ситуации. Смоктуновский выделяет важный оттенок:
«Боязнь попасть в пошлость этой среды».
Он говорит о чувстве опустошенности, которое разрушает его жизнь, больше всего боясь, что это прозвучит как жалобы на судьбу, жизнь, среду…
«Я НЕ БУДУ ОБВИНЯТЬ ЖИЗНЬ: Я САМ СЛАБ, Я САМ ВИНОВАТ».
Он говорит не с Лебедевым, а помимо него. И после ухода Лебедева продолжает разбираться сам с собой:
«Бездействие. Причина этого и есть ответ» (то есть понять, почему мне не хочется, мне противно делать что-либо, и значит разобраться: что со мной и отчего):
«Умираю, умираю.
В себе ищу причину своей апатии».
Мысли о Сарре («Я разлюбил ее… Как? Почему? За что? Не понимаю»), по Смоктуновскому, имеют подтекст:
