Лев Каневский - История каннибализма и человеческих жертвоприношений
Граб добавляет, что, хотя ему приходилось слышать множество подобных историй, у него есть все основания полагать, что сами индейцы региона Гран-Чако каннибализмом не занимаются. Такая практика не чужда, скорее, индейцам племени чиригуано, на границе с Эль-Чако, и об их привычках и обычаях чако хорошо знали.
Граница между Бразилией и Северным Перу проходит как раз по реке Джауари, в том месте, где она шире всего. Это один из притоков реки Амазонки, и данный регион считается самым опасным и труднопроходимым.
В этой местности около ста лет назад появился исследователь Альгот Ланг, который хотел все сам изучить досконально. Нельзя сказать, что он ничего не знал об этом районе – здесь до него уже побывали несколько экспедиций, организованных синдикатами по производству резины, ибо как раз тут были найдены деревья, дающие сырье для ее изготовления. Большие фирмы продолжали свою разведку, хотя семена таких деревьев уже были давно вывезены из Бразилии в Англию, где из них вырастили саженцы, которые впоследствии были отправлены в Малайзию и Индонезию. Сообщения об условиях, в которых проходили подобные экспедиции, не оставляли у Ланга никаких сомнений на сей счет. Но все же Ланг под влиянием минуты принял решение присоединиться к одной из таких экспедиций и написал о своем исследовательском опыте подробный отчет. Змеиные укусы, неизлечимая «бери-бери», тропическая лихорадка и враждебно настроенные индейцы стали фатальными для многих его спутников и чуть ли не стоили жизни ему самому.
«У меня не оставалось и проблеска надежды, а я уже давно не верю в чудеса. Восемь дней подряд у меня нечего было есть – я приканчивал остатки зажаренной на костре обезьяны, подстреленной молодыми индейцами. Лихорадка вытрясала из меня душу. Я остался совершенно один: вокруг – на тысячи и тысячи миль ни одной живой души, абсолютно дикая, первозданная природа, непроходимые джунгли. Я несколько цинично размышлял о цепкости жизни, о той цепочке, которая еще связывала меня с живыми, и только теперь я целиком осознал, что значит для человека борьба за существование, особенно для такого, как я, загнанного в безвыходное положение. Я был уверен, что мне – конец.
Всю ночь напролет я полз, полз на карачках, через густой пролесок, не имея четкого представления, в каком направлении я двигаюсь. Любой попавшийся на моем пути зверь мог положить конец всем моим страданиям. Но сырая утренняя свежесть в этих местах оказывала на меня благотворное влияние и восстанавливала не только физические, но и душевные силы. Моя одежда превратилась в лохмотья, а колени – в два огромных синяка…
Мне показалось, что я вижу людей, много людей – мужчин, женщин, детей, большой дом. Вижу попугаев в ярком оперении, слышу их гортанные, пронзительные вопли. Громко закричав, я упал вперед. Маленькая курчавая собачка принялась лизать мне лицо. И тут я провалился – память мне отказала…
Я очнулся в удобном гамаке в большой темной комнате. Я слышал чьи-то голоса. Ко мне подошел какой-то мужчина и молча уставился на меня. Я не знал, где я, и мне казалось, что все это происходит со мной не наяву, что я в бреду или сошел с ума. Когда я вновь открыл глаза, то увидел перед собой женщину – она склонилась надо мной, держа в руках тыкву с куриным бульоном. Я медленно выпил его, не чувствуя никаких мук голода, не зная, не будучи уверенным до конца, жив я или уже мертв.
Только на пятый день, как мне сообщили потом, я начал приходить в себя. Оказывается, я нахожусь в «малоке», в деревне племени манжерона, этих известных и свирепых каннибалов.
Когда я смог стать на ноги и немного передвигаться с помощью двух женщин, меня отвели к вождю племени. Это был хорошо упитанный крепкий мужчина, и его наряд значительно отличался от остальных соплеменников. На лице у него блуждала приятная, добродушная улыбка, он постоянно обнажал ровные ряды остро заточенных зубов. Хотя его улыбка вселяла в меня уверенность в благоприятном исходе дела, я не мог отделаться от тревожной мысли, что я – среди страшных каннибалов, репутацию которых в этом регионе бассейна Амазонки никак не назовешь безупречной».
Он вспоминает, что эти люди знаками дали ему понять, что он может оставаться у них, пользуясь их гостеприимством, сколько ему будет угодно.
«Прежние способности возвращались ко мне, и я, глядя на этих туземцев, нашел, что они в самом деле странные люди. У каждого индейца в носу были вставлены два пера – издали их можно было принять за усики. На вожде был длинный, до колен, наряд из перьев. На женщинах вообще не было никакой одежды, только деревянное кольцо овальной формы, проткнутое через нижнюю губу, и разукрашенные замысловатыми узорами лица, руки и туловища. Они предпочитали алую и черную краски, которые добывали из особых растений.
Я очень скоро понял, что не имею права отказываться от любого поставленного передо мной блюда, каким бы отвратительным или тошнотворным оно ни было. Однажды сам вождь пригласил меня к себе домой, чтобы угостить обедом. Меню состояло из нежной жареной рыбы, которая мне очень понравилась; за ней принесли трех жареных попугаев, зажаренных с бананами, что, в общем, тоже было не так плохо, но когда подали суп, меня чуть не стошнило – я просто не мог сделать ни глотка. Я чуть не задохнулся от этого угощения.
Мясо в этом супе было жестким и, по-видимому, давно протухло, а травы для приправы были такими горькими, издавали такой дурной запах, что у меня тут же связало все во рту и я не мог сделать ни одного глотательного движения. Вождь, бросив на меня недовольный взгляд, нахмурился. И тут я вспомнил те дни, которые провел в джунглях, страшные муки голода, свою жизнь, висевшую на волоске. Плотно зажмурив глаза, я заставил себя проглотить тарелку супа, призывая на помощь самовнушение. Хотя я с уважением относился к этим импульсивным, неразумным детям лесов, я знал, насколько они беспощадны, стоит лишь нанести им легкую обиду. Жизнь моя зависела теперь только от них…
…Очень скоро у меня появились доказательства того, в чем я сильно подозревал своих спасителей: индейцы племени манжерона до сих пор еще каннибалы. В это время в их довольно незамысловатые, но тем не менее смертоносные ловушки, ставить которые в джунглях они большие мастера, угодили двое перуанских «кабокло», индейцев смешанной расы. Их трупы, обнаруженные патрулем, были доставлены в «малоку», где в связи с этим предстояло организовать большой праздник, связанный с каким-то непонятным религиозным обрядом.
Прежде всего трупам отрубили руки и ступни, после чего все индейцы собрались у своего вождя. Он, казалось, был очень доволен тем, что происходит, и, постоянно кивая головой, улыбался. Он говорил очень мало. Как только аудиенция у него была закончена, вся община начала подготовку к празднику. Были приведены в порядок места для костров, вымыты горшки и кувшины, а за этим последовала процедура, которая привела меня в ужас. Мне ничего не оставалось, как улизнуть оттуда, забраться поскорее в свой гамак и притвориться спящим, – я знал еще с того обеда у вождя, что меня непременно заставят принять участие в чудовищной трапезе – разделить с ними это угощение из человеческой плоти. Мне было за глаза достаточно понаблюдать за тем, как они сдирают мясо с ладоней рук и ног и как очищают эти «деликатесы» в жире тапира.
Когда я увидел, как нетерпеливо они толпились возле костров, заглядывая в горшки, не поспело ли мясо, у меня в голове возникла леденящая душу мысль. Ведь они запросто могут поддаться соблазну и отправить в эти горшки рассеченное на куски мое тело…».
Таковы современные наследники тех «благородных», по выражению Мишеля Монтеня, бразильских каннибалов. Вернемся к их предкам, индейцам племени тупинамба. В отличие от ацтеков с относительно развитой государственностью, тупинамба были племенем с простыми институтами. Они главным образом возделывали землю, выращивая на ней маниоку, главный продукт их питания. И все же, хотя и те и другие жили в разных концах обеих Америк, между ними существует сходство в формах религиозного жертвоприношения. Как индейцы тупинамба, так и ацтеки старались в бою не убивать врагов, а захватывать их в плен. У тех и у других существовал тщательно разработанный ритуал пленения; те и другие убаюкивали жертву показной «демонстрацией» своей любви и благожелательности; те и другие придавали жертвоприношению подобие гладиаторского поединка, когда жертве, привязанной, правда, веревкой, давали возможность обороняться от наступающих с помощью «потешного» оружия или метательных предметов. Пленники тупинамба, как и у ацтеков, должны были безропотно служить своему хозяину, тому воину, который их захватил на поле брани, и добровольно принять смерть. Можно сослаться на множество примеров, когда пленники предпочитали ритуальную смерть перспективе их выдачи свирепым португальцам.
Когда воин тупинамба захватывал пленника, он, похлопав того по плечу, обычно заявлял: «Будешь моим рабом». Начиная с этого дня пленник должен был беспрекословно служить своему новому хозяину. Следует отметить глубокий нравственный эффект от такого ритуала пленения. Когда отец Ив д’Эрве спросил у одного индейца, почему тот не хочет ему служить, тот ответил: потому что он не захватил его в бою и не похлопал рукой по плечу, как того требует обычай. Немецкий канонир Ганс Штаден, о котором мы говорили выше, рассказывает, что далеко не всегда обходилось довольно гладко. Он-то точно знает, ведь ему самому пришлось долго находиться в шкуре пленника. Иногда между воинами возникал спор по поводу того, кого следует считать настоящим хозяином пленника, захватившим его на поле боя. «Однажды двое заспорили по поводу меня. Первый индеец утверждал, что я его пленник, так как он первым похлопал меня рукой по плечу. А второй заявлял, что именно он захватил меня в плен. Они были из разных деревень, и никому из них, вполне естественно, не хотелось возвращаться домой с пустыми руками. Наконец, вождь племени, которому тоже хотелось стать моим хозяином, рассудил, что меня следует живьем доставить в деревню, чтобы меня там увидели женщины племени и смогли бы оценить по достоинству, только после этого они умертвят меня способом «кавивим пипиг», то есть они устроят праздник, для чего приготовят пьянящий напиток, а потом сожрут меня всего без остатка». Такое решение вождя всем понравилось, и мне на шею набросили четыре веревки…».
