Елена Первушина - Петербургские женщины XVIII века
Став в 1710 году губернатором Санкт-Петербурга, Меншиков начинает строить для своей семьи каменный дом на Васильевском острове, рядом с деревянным посольским дворцом, предназначенным для официальных приемов. Дом Меншикова состоял из основного полутораэтажного корпуса и двух симметричных флигелей. В 1714 году он был надстроен до трех этажей и стал самым высоким зданием Петербурга. Согласно традиции того времени, все комнаты в доме, даже служебные, имели собственные имена. В дом вели так называемые «Большие сени» — центральное сквозное помещение, делившее здание на две половины, украшенное колоннами тосканского ордера и статуями античных богов и героев. Гостей провожали в Большую палату, стены которой декорированы французскими шпалерами XVII века. Из помещений для домашнего обихода сохранилась Поварня на первом этаже, на втором этаже — Секретарская, Предспальня, Парадная спальня Меншикова, Ореховый кабинет с живописным плафоном, изображающим бога войны Марса, Морской кабинет, отделанный изразцами, Столовая, Спальня Дарьи Михайловны, а также две соединенных комнаты, называемые «Варварин покой», предназначенные для Варвары Арсеньевой и облицованные голландскими плитками.
А. Ф. Зубов. Меншиковский дворец. 1716–1717 гг.
Кроме сестер Дарьи Михайловны в доме бывали, а иногда и жили сестры самого Меншикова Анна, Мария и Татьяна. Особенно теплые отношения сложились у Меншикова с племянницей Анной, дочерью сестры Марии. Анна Даниловна Меншикова самовольно вышла замуж за царского денщика Антона Девериера. Такой брак был мезальянсом, и Меншиков некоторое время избегал сестры и ее мужа. Но когда над светлейшим князем начинали сгущаться тучи монаршей немилости, он немедленно вспоминал о своих родственниках. Он также покровительствовал братьям Дарьи Михайловны — Ивану и Василию и их семьям.
А. И. Ростовцев. Ораниенбаумский дворец. 1716–1717 гг.
Не менее поместителен и роскошен был дворец в Ораниенбауме. Благодаря сохранившейся «Описи Большого Ораниенбаумского дворца» мы можем в деталях представить обстановку, которая была здесь в начале XVIII века.
Прежде всего в описи упоминаются иконы, находившиеся в каждой комнате, кроме проходных. Стены комнат украшены искусственным мрамором, деревянными панелями или шпалерами («по коже навожено золотом и серебром и разными цветами»), два последних вида отделки служат одновременно и для утепления помещений. Иногда упоминаются «цветники» между окон, т. е. изображения ваз с цветами. Полы «столярной работы» или выложены черными и белыми плитками мрамора. Отапливаются комнаты так называемыми каминами-печами — оригинальным изобретением русских мастеров, которое сочетало в себе живой огонь, горевший в каминах, с эффективностью печи. Собственно — это настоящие русские печи, топка у которых была устроена как камин. Отделывали их «плитками галанскими». Получался странный гибрид, который, тем не менее, был удобен в быту. В качестве освещения названы «два подсвешника зеркальных, заморских в рамах медных посеребрянных, старых» и «два подсвешника стенных медные посеребряны, на одном две картины живописные за стеклам в рамах резных золоченых француской работы». Из мебели перечислены многочисленные стулья и кресла, сиденья которых «переплетены камышом» или обиты бархатом, дубовые и ореховые шкафы с фарфоровой и стеклянной посудой, кабинетцы (маленькие шкафчики для бумаг, комбинированные с письменным столом), столы сосновые и столики круглые «китайской работы».
В спальне стоит «кровать аглицкая дубовая столярной работы, на кровати одеяло объяринное (из объяри — волнистой ткани. — Е. П.) холодное белое, складено галуном желтым шелковым по краям и по середки, над кроватью гзымзы (архитектурное украшение в виде полочки. — Е. П.), обиты объярью малиновою и высподи выкладено галуном шелковым, над кроватью балдахин внутри обито белою объярью и галуном желтым шелковым складено, на кровати два пуховика двоеспалные, на одном наволока полосатая бумажная белая, на другом наволока белой байки, на оной же кровати простыня швабского полотна, подушка круглая, наволока байковая полосатая синея, восемь подушек на них наволоки камки красной».
Упомянута и ночная одежда: «шлафор (халат. — Е. П.) парчи золотной на нем травы бархату малиноваго подбит желтым атласом, туфли парчевые золотной парчи и с позумент серебряной ветхие, другие туфли сафьянные красные, на кравати шлафор парча золотная с травами по зеленому атласу, на горностаевом меху старой…».
Также в спальне находился «писпод (ночной горшок. — Е. П.) муравленой галанской работы, при кровати столчак дубовой точеной, петли и скобы медны позолочены, на трех ношках секрет оловяной (еще одна разновидность горшка. — Е. П.) весом три фунта с полу».
На кухне «стены убраны плитками галанскими, два поставца стенных за стеклами убраны ценинною посудою и запечатаны печатью… очаг кирпишной, над очагом и вниз стенки пол и столбы убраны плитками галанскими таган железной при очаге».
Также в описи упомянута «лахань медная на ножках зеленой меди, при ней две скобы медные ж, в чем посуду моют, весом дватцать четыре фунта».
Из семи детей, родившихся у Меншиковых, выжили трое: сын Александр и дочери Мария и Александра. Судьбу его дочерей не назовешь счастливой. Едва старшая, Мария, вышла из детского возраста, как родители тут же, желая упрочить свое положение, принялись ее сватать. Сначала ее помолвили с Петром Сапегой, сыном великого гетмана Литовского. Затем Меншиков, разорвал помолвку, решив, что на его «товар» сыщется «купец» побогаче — сам император Всероссийский Петр II, в ту пору двенадцатилетний мальчик. Историк Д. Бантыш-Каменский писал: «Какая печаль, какое отчаяние овладело сердцем княжны Марии, еще недавно бившимся от радости, когда отец объявил ей решительную, непременную волю, чтобы она забыла своего Сапегу и готовилась быть императрицею! Слезы, убеждения, болезнь несчастной — ничто не поколебило честолюбца… Мария не могла любить императора, дав сердце другому, и Петр II, взаимно, смотря на холодность ее, на слезы, невольно катившиеся из прекрасных глаз, на принужденную улыбку, не мог любить ее».
После помолвки на содержание Марии при дворе ассигновывались огромные суммы (до нескольких миллионов рублей), и все они оседали в карманах ее сребролюбивого папеньки. Однако попытка выдать ее замуж за Петра II закончилась неудачей и в конечном итоге падением Меньшикова.
И. Г. Таннауэр. Мария Меншикова. Середина 1720-х гг.
Вся семья была отправлена в ссылку вместе с отцом сначала в Раненбург, затем в Берёзов, где Мария умерла от оспы раньше, чем ей исполнилось шестнадцать лет. Еще по дороге в ссылку умерла Дарья Михайловна. А в Берёзове скончался сам Меншиков. Младшая сестра Марии, Александра, вернувшись из ссылки, вышла замуж за генерал-аншефа и гвардии майора Густава Бирона, младшего брата фаворита императрицы Эрнста Иоганна Бирона и была пожалована Анной Иоанновной во фрейлины. В возрасте 23 лет она скончалась при родах вместе с новорожденным ребенком. Жена английского резидента Джейн Рондо оставила нам описание ее похорон: «Единственные похороны, которые я видела, были похороны младшей дочери князя Меншикова, возвращенной вместе с братом из ссылки нынешней императрицей и выданной ею замуж за графа Густава Бирона, младшего брата герцога Курляндского. Она умерла от родов и была похоронена с большой пышностью. Посидев какое-то время, все собравшиеся перешли в комнату, где находилось тело усопшей. Гроб был открыт. Она лежала в нижнем белье, поскольку умерла в такое время (иначе, как мне сказали, она была бы полностью одета): ночная рубашка из серебряной ткани, подвязанная розовой лентой, на голове — чепец, отделанный тонкими кружевами, и маленькая корона княжны Римской империи. Вокруг головы по лбу была повязана лента с вышитым на ней именем ее и возрастом. На левой руке у нее лежал завернутый в серебряную ткань ребенок, который умер через несколько минут после рождения. В правой руке ее был бумажный свиток — свидетельство ее духовника Св. Петру. Когда все общество собралось в комнате, с нею пришли проститься слуги; низшие слуги были первыми. Все они целовали ей руку и целовали ребенка, просили простить им их проступки и подняли кошмарный, невообразимый шум: они вопили, а не плакали. Затем с нею прощались ее знакомые, с тем различием, что они целовали ее в лицо, и тоже подняли ужасный шум, но не такой жуткий, как предыдущие. Потом подходили ее родственники, первыми самые дальние. Когда подошел ее брат, я даже было подумала, что он вытащит ее из гроба. Но самую трогательную картину представляло прощание мужа, который просил избавить его от этой гнетущей церемонии, но его брат полагал, что следует подчиниться русскому обычаю, чтобы его как иностранца не обвинили в презрении к ним. Два джентльмена помогли мужу прийти из его апартаментов, и им действительно приходилось поддерживать его, а не просто показывать это. На его лице читалась истинная скорбь, но скорбь молчаливая. Подойдя к дверям комнаты, где лежала покойница, он остановился и попросил подать ему настойку оленьего рога; выпив ее и, казалось, собравшись с силами, он приблизился к гробу и упал в обморок. После того как его вынесли из комнаты и привели в чувство, гроб снесли вниз и поставили на открытую колесницу, за которой последовал длинный поезд карет и гвардейский конвой, так как она была женой военачальника. Для погребения тело отвезли в монастырь Св. Александра, и хотя крышка гроба была закрыта, пока ехали по улицам, в церкви ее снова сняли, и та же церемония прощания повторилась сызнова, но без мужа: его увезли домой, ибо он вторично лишился чувств, едва открыли гроб. Остальная часть церемонии очень похожа на римско-католическую. После погребения все вернулись в дом на большой обед, который скорее походил на пир, чем на тризну, поскольку все, казалось, позабыли свое горе. Но воздержитесь от ехидной улыбки, которую я воображаю на Вашем лице, потому что муж не появился и, я полагаю, действительно скорбит, ибо очень любил ее, что всегда было видно по его отношению к ней, когда она была жива, а это является более убедительным свидетельством искренности, чем стенания после ее смерти».
