Уильям Йейтс - Кельтские сумерки
*********Не сомневаюсь, что Клут-на-Бэйр следует возводить к гэльскому СаШеас Веаге, что значит, собственно, Старуха Бэйре. Бэйре, или Бэйр, или Вера, или Дэра, или же Дхера, была дама более чем заметная, возможно даже, Матерь Всех Богов собственной персоной. Стэндиш ОТрэйди считает местом постоянного ее обитания Лох Лит, или Серое Озеро на горе Фьюз. Может быть, я просто плохо расслышал рассказчика или же сам рассказчик в данном случае ошибся, произнеся вместо Лох Лит – Лох Иа, ибо Лох Лит в Ирландии, мягко говоря, название достаточно распространенное.
ДРАМКЛИФФ И РОССЕС
Драмклифф и Россес были всегда и во веки веков пребудут – дай-то Бог! – обителями покоя воистину неземного. Мне приходилось жить от них невдалеке, а время от времени и в самом сердце каждого из них; этому обстоятельству я и обязан множеству историй о здешних ши. Драмклифф – обширная изумрудно-зеленая долина, раскинувшаяся у подножия горы Бен Балбен, на которую сам Святой Колумба (1), собственной персоной, выстроивший в долине множество монастырей, от коих давно уже остались одни развалины, взобрался как-то раз, чтоб вознести слова молитвы ближе к небу. Россес – небольшая выдающаяся в море песчаная пустошь, сплошь поросшая низкой и жесткой травой: словно светло-зеленую скатерть разостлали между круглой, увенчанной белым каирном Нокнарей и «Бен Балбеном, где ястребы парят»:
«Когда б не Бен Балбен, не Нокнарей,
Скольких бы не было с нами парней», -
– есть у местных моряков такая присказка.
На северной оконечности Россеса есть маленький мыс: скалы, песок, трава, местечко унылое и дикое. Мало кто из местных осмелился бы вздремнуть в тени невысоких тамошних утесов, потому как уснувший имеет шанс попасться на глаза тамошним фэйри и проснуться «странненьким» – они просто-напросто унесут его душу к себе. Кратчайшего хода в сумеречное царство, нежели через песчаный этот мыс, нет и не было, ибо где-то здесь есть невероятной длины и глубины пещера, занесенная ныне песками, «полная – в край – златом-серебром и с превеликим множеством богатых покоев и залов». Давным-давно, когда вход в пещеру еще можно было при желании между дюнами отыскать, туда забрела, говорят, собака, и в развалинах форта, на расстоянии более чем изрядном от моря, люди слышали потом, как она там, глубоко под землей, воет. Этими фортами, крепостями, или, как здесь говорят, ратами, выстроенными задолго до того дня, с которого начала свои отсчет современная история, Россес и Колумкилле просто усеяны, в буквальном смысле слова. В том самом, где слышали собаку, есть, как и во многих других, подземные кельи. Как-то раз, из чистого любопытства, я забрался туда сам, и проводник мой, необычайно рассудительный и «читающий» местный крестьянин, оставшийся, понятно, на поверхности, в конце концов опустился у лаза на колени и сдавленным голосом крикнул мне: «Сэр, с вами все в порядке?» Я забрался достаточно далеко, он перестал меня слышать и испугался: а вдруг и меня, как ту собаку, утащили фэйри.
Этот форт, или рат, стоит на гребне невысокого холма, и невдалеке, на склоне, разбросана горсть соломою крытых домиков. Однажды ночью сын тамошнего фермера вышел из дома и, обернувшись, увидел, что дом его весь в огне. Он бросился было назад, но тут на него «нашли чары», он вскочил верхом на забор, поджал ноги и принялся охаживать забор хворостиной, и забор казался ему самой настоящей лошадью. Так он и скакал верхом на заборе всю ночь, и многое по дороге видел, пока рано утром его оттуда не сняли и не увели в дом; в себя он полностью пришел только через три года. Вскорости после этого случая сам фермер решил срыть рат до основания. Тут же у скотины его начался мор, все лошади и коровы сдохли одна за другой, и это было отнюдь не единственное постигшее его несчастье, а в конце концов его самого привели домой соседи, и он так и просидел до самой смерти возле очага, уткнувшись лбом в колени, и «ни толку от него не было, ни проку».
В нескольких сотнях ярдов к югу от Россеса есть еще один мыс, а на нем своя пещера, не занесенная, правда, песком и доныне. Лет двадцать тому назад у мыса этого потерпел крушение бриг; троих или четверых местных рыбаков оставили на берегу на ночь, чтобы никто не покусился на сидевший на камнях невдалеке от берега корпус судна. Ровно в полночь они увидели на камушке у входа в пещеру двух скрипачей в красных шапочках – те наяривали смычками что было мочи. Рыбаки дали деру. Немного погодя на берег высыпала целая толпа деревенских, прибежавших поглядеть на скрипачей, но тех и след уже простыл.
Для умудренных опытом местных жителей зеленые холмы и леса вокруг полны неувядающего чувства тайны. Когда пожилая крестьянка стоит в дверях своего домика и, по собственным ее словам, «глядит на горы и думает о благодати Божьей», Бог ближе к ней, чем к кому-либо другому, потому что иные, языческие боги ходят с нею рядом: ибо на северном склоне Бен Балбена, где и в самом деле полным-полно ястребов, распахивается настежь на закате квадратная белая дверь и выезжает вниз, в долину, кавалькада явных нехристей на белых конях с красными ушами, а чуть дальше к югу из-под широкого белого чепца, окутывающего, что ни вечер, вершину Нокнарей, выходит Белая Леди, которая и есть, вне всякого сомнения, сама королева Мэйв. Да разве может она в подобных вещах усомниться хоть на минуту, пусть даже священник и качает недовольно головой, слушая подобного рода бредни? Разве, не так уж давно, пастушок из соседней деревни не видел Белую Леди своими глазами? Она прошла так близко, что даже задела его краем юбки. «Тут он упал и три дня лежал, как словно мертвый».
Как-то вечером, покуда миссис Х. угощала меня замечательными своими коржиками, ее муж рассказал нам достаточно длинную историю, едва ли не самую занятную из всего, что я слышал на пустоши Россес. Не один бедолага со времен Финна Мак Кумала (2) мог бы рассказать о подобном же приключении, ибо Добрый Народец не прочь время от времени повторить старую добрую шутку. Для того чтоб в этом убедиться, достаточно послушать десяток рассказчиков из десяти разных мест – либо сами они, либо самые близкие их знакомые удивительно часто попадают в ситуации, схожие до крайности. «В те времена, когда нам часто приходилось ездить по каналу, – начал он, – возвращался я как-то раз из Дублина домой. Когда мы добрались до Маллингара, канал кончился, и дальше мне пришлось идти пешком; а мы столько времени тащились по каналу, что у меня все тело затекло, и устал я, что твоя собака. Со мной было несколько человек приятелей, и мы то пешком шли, а не то кто-нибудь подвозил нас немного на телеге. Так мы и брели себе, пока не увидели возле дороги девчонок – они доили коров – и не остановились, чтобы поговорить с ними, пошутить, и все такое. Слово за слово, ну, в общем, попросили мы у них молока. "Нам тут и нацедить-то не во что, – они нам говорят, – пойдемте к нам домой". Мы пошли к ним домой, сели у очага и ну чесать языками. Чуть погодя товарищи мои ушли, а я остался – уж больно мне не хотелось отрываться от огня и от приятной беседы. Я спросил у девчонок, не найдется ли у них чего перекусить. Над огнем висел котел, они вынули оттуда мясо, положили его на блюдо и велели мне есть только там, где оно совсем уже сварилось, в самый раз. Когда я поел, девчонки как-то разом все ушли, и больше я их не видал. Дело шло к вечеру, а я все сидел себе и сидел, и так уж мне не хотелось никуда идти. Чуть погодя в дом вошли двое мужчин, и они тащили на себе покойника, за руки и за ноги. Я, едва их увидал, тут же схоронился за дверью. Ну, они проткнули покойника вертелом, и один другому говорит: "А кто будет вертеть мясо над огнем?" А другой ему в ответ: "Эй, Майкл Х., давай-ка, выбирайся из-за двери, будешь мясо вертеть". Я, конечно, вылез, зуб на зуб со страху не попадет, и принялся поворачивать вертел. "Майкл Х., – говорит мне тот, что первым подал голос, – если мясо подгорит, мы тебя самого на вертел и насадим", – и с этими словами оба они ушли. Так я там и сидел до полуночи, дрожал и поворачивал вертел. В полночь они вернулись, и один сказал, что мясо подгорело, а другой – что зажарилось в самый раз. Они стали ссориться из-за мяса, но порешили оба на том, что меня все ж таки на сей раз трогать не стоит; они уселись было у огня, и вдруг один как крикнет: "Майкл Х., а расскажи-ка ты нам сказку!" "Черта лысого, – говорю, – тебе, а не сказку." Тут он хвать меня за плечо, да и вышвырнул вон. А снаружи-то буря, мгла, просто черт знает что. Я за всю свою жизнь худшей ночи не видел. И тьма – хоть глаз коли. Так что когда один из них вышел из дому и хлопнул меня по плечу и спросил: "Майкл Х., ну а теперь? теперь ты согласен рассказать нам сказку?" – так я с готовностью ему ответил: "Да, расскажу". Он впустил меня в дом, посадил у очага и говорит: "Ну, начинай". "Я, – говорю, – знаю одну только сказку. Как сидел я на этом самом месте и пришли двое, вы самые, притащили покойника, а потом насадили его на вертел и поставили меня вертеть его над огнем". "Что ж, – говорит он мне, – вполне подходящая сказка. Ну ладно, иди, ложись вон там и спи себе с миром". И я пошел, как было сказано, и лег; а наутро проснулся посреди зеленой лужайки, на травке!»
