Игорь Орлов - Советская повседневность: исторический и социологический аспекты становления
Глава 6
Повседневность на микроуровне: художник и книга в лагере
В лагере… социалистическое искусство приближается к магии… оно напоминает ритуальную и культовую живопись древних.
Сергей Довлатов. ЗонаСегодня, наряду с биографической историей и историей повседневности, микроанализ стал основной идеей социально-исторических работ [Журавлев, 20006. С. 258]. Тем не менее не прекращаются споры о статусе микроисторического направления и его связи с «большой» историей. Историки вслед за Юргеном Коккой продолжают предостерегать коллег от «склонности к микроисторической мелочишке» [Kocka, 1989. S. 43]. Отчасти это вызвано тем, что микроанализ не существует в чистом виде, а реализуется за счет использования комплексного потенциала биографической и семейной истории, истории повседневности, истории эмоций и проч. Кроме того, многие черты микроистории свидетельствуют о ее тесной связи с антропологией. В частности, их роднит интенсивность описания, представляющего собой фиксацию множества малозаметных случаев или малозначимых фактов, интерпретируемых путем включения их в особый контекст. Но, в отличие от антропологии, микроистория не отказывается от истолкования возможно большего числа событий, моделей поведения, социальных структур, ролей и связей в их динамике.
Определенную роль в размывании проблемного поля данного исследовательского направления сыграло и употребление категории «микроистория» представителями близких (а иногда и противоборствовавших) исторических сообществ. Так, в конце 1950-х годов Фернан Бродель употребил термин «микроистория» в негативном смысле – как синоним событийной истории, или истории эфемерных событий, которой противопоставлял микросоциологию: «На поверхности мы сталкиваемся с историей событий, заключенных в сжатых пределах времени: это – микроистория; на средней глубине мы имеем дело с конъюнктурной историей, которая подчиняется более медленному ритму и до сего дня изучается, прежде всего, на основе материальной жизни и экономических циклов. И за этим “речитативом” конъюнктуры мы можем расслышать, наконец, гул структурной истории, истории длительной, которая охватывает целые столетия и располагается на границе подвижного и неподвижного» [Braudel, 1992. S. 113].
Американский писатель и литературовед Джордж Р. Стюарт одновременно использовал слово «микроистория» в качестве определения нового подхода к историческим исследованиям. Несколько лет спустя мексиканский исследователь Луис Гонсалес-и-Гонсалес ввел слово «микроистория» в подзаголовок своей монографии «Бунтующая деревня» (Мехико, 1968). Он же позднее (в конце 1970-х – начале 1980-х годов) отделил микроисторию от так называемой «мелочной» истории, основанной на анекдотах, и идентифицировал микроисторию с локальной историей в Англии, Франции и США [Гинзбург, 1996. С. 207–209].
В приобретении данной категорией прав гражданства в историческом дискурсе свою роль сыграло появление слова «микроистория» в известном романе французского критика Раймона Кено «Синие цветы» (1965). Кено, подобно Броделю, противопоставлял микроисторию макроистории, декларируя ироническое отношение к первой как к «низшему» варианту истории. В диалоге, который вел герцог д’Ож со своим капелланом, микроистории отводилось место даже ниже, чем «истории событий» [Медик, 1994. С. 193–194]. Однако эффект оказался обратным. С 1965 г. понятие «микроистория» перестало восприниматься негативно, как мелкий и не стоящий внимания остаток «большой» истории.
Но все вышесказанное не дает оснований для отказа микроистории в статусе отдельного исторического направления, подтверждением чему служит ее генезис. Микроисторический проект как научный подход родился у итальянских историков Карло Гинзбурга и Джованни Леви в 1970-е годы. На начальном этапе итальянская микроистория была тесно связана в терминологическом плане с французской исторической традицией. Но никто из итальянских историков не отнес бы себя к «событийной истории» Д. Стюарта, к локальной истории Л. Гонсалеса-и-Гонсалеса или к «малой истории» Р. Кобба, так как во главу угла была поставлена история «маленьких людей», а не сильных мира сего [Гинзбург, 1996. С. 211, 213]. Уже с конца 1970-х годов новое направление социальной, культурной и экономической истории не только в Италии, но и в других европейских странах и в Америке, стали называть микроисторией.
Благодатной средой для возникновения и развития микроистории стал всплеск интереса к локальной и региональной истории, а также к истории повседневности в 1970— 1980-е годы. Она зарождалась, прежде всего, как реакция на состояние социальной истории, сложившейся вокруг школы «Анналов» во Франции. Французская историография того периода отдавала предпочтение изучению возможно более массивных исторических блоков и, в силу этого, количественному подсчету в ущерб анализу социальных феноменов. Кроме того, история социальных общностей оставляла без внимания все то, что связано с поведенческой сферой, социальным опытом и конструированием групповой идентичности. Для школы «Анналов» также был характерен выбор достаточно протяженного отрезка времени, позволявшего наблюдать глобальные трансформации общества. Эти принципы определили и соответствующую процедуру исследования: использование массовых источников и упрощенных индикаторов (цены и доходы, уровень богатства и профессиональная стратификация, число браков и разводов и т. п.) [Ревель, 1996а. С. 236, 238]. Однако в конце 1970-х – начале 1980-х годов эта модель социальной истории вступила в полосу кризиса: снизилась результативность количественных исследований, и, главное, утратили доверие исследователей крупные парадигмы, ранее объединявшие социальные науки.
Понятно, что возникновению нового направления исторических исследований способствовали многие факторы, но решающую роль сыграла «смена метода» (о взаимозависимости «изменения опыта» и «смены метода» см.: [Koselleck, 1988]). Для «смены метода» толчком, несомненно, послужило «изменение опыта» современников: сомнения в теории прогресса, отказ от эволюционного понимания истории и критика глобальной европоцентристской точки зрения.
На это обратили внимание Карло Гинзбург и Карло Пони, писавшие о наличии достаточных оснований для утверждения, что «большой успех микроисторических реконструкций находится во взаимосвязи с возникающими сомнениями по поводу известных макроисторических процессов» [Ginzburg, Poni, 1985]. Христиан Майер, усматривая причины возникновения интереса к микроистории в «определенном общественном и политическом опыте современности и недавнего прошлого», следствием этого считал «ослабление» «идентификации с более крупными общностями, будь то нация или государство, крупные партии, профсоюзы или прогрессистские движения» [Meier, 1990. S. 120, 122]. Это и породило внимание к микроистории, которое определялось интересом к «малым жизненным мирам», в центре которых расположен отдельный человек.
Однако такое внимание определялось не только вышеперечисленным. Конституирующим фактором направления стала и собственная динамика внутринаучных противоречий и событий, и прежде всего вызов, брошенный социальной истории этнологией и культурно-антропологическими исследованиями (о примате динамики внутринаучных противоречий и развития в возникновении микроисторических взглядов см.: [Schulze, 1988]). Представители нового – микроисторического – направления пересмотрели ряд базовых положений классической социальной истории. Во-первых, внимание было сосредоточено на поведенческих типах, посредством которых конституируются и меняют форму идентичности коллективов. Новизна подхода заключалась в том, что в классическом варианте только констатировались те или иные характеристики социальных групп, а микроисторики предложили перевести социоисторический анализ в сферу воссоздания множественных и гибких социальных идентичностей, которые возникают и разрушаются в процессе функционирования сети тесных связей и взаимоотношений (например, конкуренции или солидарности) [Кузнецова О.В., 2002. С. 181].
Во-вторых, было пересмотрено понятие социальной стратегии. Отказ от функционалистского подхода обусловил стремление микроисториков реконструировать пространство как можно большего количества судеб. По мнению Ю.Л. Бессмертного, микроистория – это прежде всего «антифункционалистская история, в которой, хотя и признается значение объективно существующих структур в жизни и поведении людей, исходят из возможности каждого из них всякий раз по-своему актуализировать воздействие этих структур» [Бессмертный, 1995. С. 12]. Основой микроисторического подхода становится не измерение свойств, абстрагированных от исторической реальности, а интегрирование и сочетание между собой возможно большего числа подобных свойств, чем достигается обогащение социального опыта. Но предпочтение, отдаваемое индивидуальному, не означает противопоставления социальному: это просто иной способ подхода к социальному через взаимоотношения индивидов. Французский историк Жак Ревель определил микроисторию как стремление изучать социальное не в качестве объекта, обладающего некими свойствами, а как комплекс подвижных взаимосвязей конфигураций, находящихся в процессе постоянной адаптации к меняющейся реальности. Например, Дж. Леви ввел понятия «неуверенность» и «ограниченная рациональность» при исследовании стратегии крестьянских семей на рынке земли в XVIII столетии.
