Дмитрий Ершов - Хунхузы. Необъявленная война. Этнический бандитизм на Дальнем Востоке
Обеспокоенный такими известиями, Лаубе немедленно отправил из Речного донесение на имя Дьяченко. В нем француз, помимо всего прочего, извещал подполковника о своих планах провести рекогносцировку прилегающего к устью Суйфуна побережья Амурского залива, а также долины реки Монгугай. От корейцев, принявших русское подданство и поселившихся в этих местах, приходили тревожные сообщения о многочисленных шайках хунхузов, бродивших в тайге. Инициативного Лаубе не смущало ни отсутствие воинского звания и полномочий, ни то, что исходное поручение, данное ему подполковником Дьяченко, было совсем другим… Старый солдат рвался в бой и нисколько не сомневался в успехе. Несмотря на немалые масштабы поставленной перед собой задачи, Лаубе просил начальство прислать в качестве подкрепления всего лишь… пятерых солдат.
Получив рапорт Лаубе, подполковник Дьяченко пришел в восторг и немедля отправил в Речной требуемых солдат. Ожидая подкрепление, Лаубе и не думал сидеть сложа руки. За два дня он с оставшимися людьми объехал ближайшие окрестности поста и собрал все «манзовские» джонки, которые удалось найти. Три десятка собранных суденышек были уничтожены. Дождавшись прибытия посланных из Владивостока, «русско-французские силы» выступили в поход на Монгугай.
Выражаясь языком современной войны, старый алжирский солдат Лаубе был прирожденным полевым командиром. Он не только умел воевать сам, но и умел учиться у своего противника. Он широко использовал трофейное оружие, раздав своим солдатам хунхузские ножи и небольшие топоры. Каждый боец обязан был иметь при себе веревку. Отряд получил приказ оставить при себе только самое необходимое, бросив все лишнее в Речном. Лаубе заражал подчиненных смелостью и энергией, подкупал заботой и истинно галльским искрометным юмором. Команда Лаубе фактически представляла собой партизанский отряд, и, как обычно бывает в подобных формированиях, власть француза держалась исключительно на том авторитете, который ему удалось завоевать у подчиненных. Этот авторитет был поистине непререкаем!
Достигнув долины Монгугая, Лаубе услышал от корейцев многочисленные жалобы на жестокости хунхузов, совершивших несколько убийств среди мирного населения. По словам поселенцев, головорезы численностью более сотни человек укрывались в уединенной фанзе, носившей прозвище Богатой. Лаубе понял, что силами одного отряда ему с шайкой не справиться. Взяв людей со станции вьючного тракта, француз собрал под своим командованием 17 человек. То, с какой легкостью удалось бывшему телеграфисту уговорить личный состав станции принять участие в опасной экспедиции, лишний раз свидетельствует о силе характера француза, неотразимо действовавшего на всех окружающих. Взяв корейца-проводника, отряд отправился в разбойничий притон. Богатая фанза представляла собой обширный двор, окруженный постройками и обнесенный высокой глинобитной стеной. Расставив людей, Лаубе атаковал фанзу и нанес хунхузам значительный урон. Численное превосходство шайки, а главное — толщина неожиданно прочных стен подворья заставили команду отступить. В ходе боя один из солдат был ранен пулей в грудь, а у самого Лаубе была в трех местах прострелена одежда. Это был, пожалуй, единственный случай, когда французу не удалось добиться успеха.
Неудача не подорвала боевой дух алжирского ветерана. Отряд продолжил охоту за мелкими шайками, а во Владивосток отправилось донесение, в котором Лаубе излагал свой взгляд на организацию борьбы с бандитами. По мнению француза, для эффективной защиты населения необходим отряд численностью минимум полсотни солдат. Залог успешного штурма опорных пунктов хунхузов Лаубе видел в применении артиллерии.
Донесение не застало Дьяченко во Владивостоке. Подполковник заканчивал необходимые дела в Посьете. 12 мая 1868 г. он выехал в село Раздольное и, двигаясь берегом залива, спустя два дня… предстал перед Лаубе собственной персоной. Выслушав доклад француза, Дьяченко решил лично принять участие в обследовании долин Монгугая и Амбабира. Узнав о прибытии русского начальника, хунхузы бежали в горы. Была покинута даже неприступная Богатая фанза. Дьяченко смог продолжил путь в Раздольное, а отряд Лаубе углубился в тайгу и продолжил охоту на хунхузов, продолжавшуюся до самого конца кампании.
Увы, молодецкие действия француза не принесли ему безусловно заслуженной награды. Последним поручением командования, которое Лаубе получил в середине июня 1868 г., была разведка горного района, лежащего между реками Мо, Лефу и Майхэ. Исполняя поручение, отряд Лаубе сжег несколько уединенных китайских фанз. Подобные действия представляли собой точное исполнение требований полковника М.П. Тихменева, вступившего в командование войсками Южно-Уссурийского края. Фанзы и мелкие китайские деревни, затерянные в тайге, были главной базой хунхузничества в крае. Продолжая движение, Лаубе послал командованию два донесения. Во втором из них волонтер сообщал, что получил известие о близости хунхузов. В этом же донесении Лаубе, как о чрезвычайном обстоятельстве, сообщал об обнаружении в одной из «манзовских» деревень… китаянки. Это было интересное известие, так как до той поры в Уссурийском крае жили только мужчины — китайцы.
Поиски хунхузов заставили Лаубе уклониться от предписанного маршрута и прийти на пост Камень-Рыболов на берегу озера Ханка. Находившемуся там же временному командиру 3-го Восточно-Сибирского батальона майору В.Д. Мерказину, по всей видимости, не понравилось, что солдатами русской армии командует какой-то иностранец сомнительного происхождения. Надо полагать, что столь же негативное впечатление произвел на майора «неуставной» внешний вид подчиненных француза. Попытки Лаубе объясниться привели к конфликту, в результате которого Мерказин приказал арестовать волонтера и послал рапорт генерал-губернатору М.С. Корсакову.
На беду Лаубе, до прибытия в командировку в Уссурийский край В.Д. Мерказин был личным адъютантом генерал-губернатора. М.С. Корсаков, до последнего отказывавшийся верить, что «мирные» уссурийские китайцы помогают хунхузам, ухватился за мерказинский рапорт и приказал судить Лаубе военным судом. Неизвестно, как сложилась бы судьба француза, если бы не вмешательство Дьяченко и Тихменева. Их характеристики, а также личное знакомство генерал-губернатора с обстановкой в крае, заставили Корсакова отменить скоропалительное решение и назначить расследование, быстро подтвердившее неправоту майора Мерказина.
Лаубе был освобожден, однако, как часто бывает в России, «неприятный осадок остался». Бесспорный герой «Манзовской войны» не получил за свои подвиги никакой награды. Дальнейшая судьба храброго француза, в трудную минуту вставшего на защиту интересов России, осталась неизвестной…
Боевое крещение штабс-капитана Пржевальского
Юного Николая никто не мог упрекнуть в робости. Еще молоко не обсохло на губах у кимборовского барчука, а он уже не боялся выходить с дареным ружьецом на крупную дичь, зарядом дроби в глаз укладывая матерого волка. Гувернер братьев Пржевальских, дядюшка Павел Алексеевич Каретников, сам бывалый охотник, с удовольствием подкручивал ус: мой выученик! Никто в семье не сомневался, что сын ветерана 1812 г. рожден для военной службы, да небось еще и в самом горячем месте. «Вырастет Колька — отошли его служить на Кавказ!» — говорили матери соседи.
Для самого Николки Пржевальского охотничьи утехи также были всего лишь закалкой, единственным достойным способом скоротать время в ожидании той волнующей минуты, когда он под гром пушек и пение полковых труб выйдет на поле брани для блистательных подвигов. Именно такой видел военную службу мальчик, разгоряченный чтением книг: красивой, легкой, полной благородных героев, каждый из которых — рыцарь без страха и упрека.
Последний год учебы в Смоленской мужской гимназии дался старшему сыну вдовы Екатерины Алексеевны Пржевальской особенно тяжело. Шла Крымская война, на далеком юге сражался осажденный Севастополь, а он, полный сил 16-летний дворянин, «протирал штаны» за партой. Но вот он, сладкий миг свободы — экзамены позади, а маменька уже давно обещала определить в службу… Радость изрядно подпортило известие о замирении с союзниками, ну да ладно — вся жизнь впереди, найдется и для него ратное дело. Только бы поскорей в полк… Все лето, пока матушка занималась делами имения, а брат Володя корпел над книгами, готовясь к поступлению в университет, Николай с возросшим пылом предавался любимой охоте. 4 сентября 1855 г. во дворе усадьбы с утра стояла исправленная и запряженная коляска — барыня со старшими сыновьями отправлялась в Москву. Начиналась новая жизнь.
11 сентября 1855 г. Николай Пржевальский поступил унтер-офицером в своднозапасной Рязанский пехотный полк 18-й сводной дивизии. Спустя несколько дней сформированная часть выступила в поход. Трудности ежедневных 30-верстных переходов и неприкрашенная полковая жизнь ошеломили юношу. Привыкший к простой, но сытной и вкусной домашней кухне, «рыцарь без страха и упрека» быстро отощал на щах, цветом похожих на «самые грязные помои». Уездный городок Белев Тульской губернии, где в конце 1855 г. оказался Пржевальский, встретил его невыносимым холодом казенной квартиры и раблезианскими нравами армейского офицерства. Юнкерами и вольноопределяющимися никто не занимался, и томительное ожидание производства в офицеры скрашивали Пржевальскому книги да… сушеные груши «по 10 копеек ассигнациями за фунт». Слегка разочарованный армейской жизнью, но по-прежнему мечтающий о подвигах, Николай во многом оставался ребенком. Пользуясь свободой, царящей в Белевском полку, к которому он оказался приписан, будущий путешественник уходил в лес «на охоту» и часто плакал там в одиночестве. Крестьяне, встречавшие исхудавшего юношу, участливо спрашивали: «За что тебя, молодого такого, в солдаты-то отдали?»
