Доминик Сурдель - Цивилизация классического ислама
В этом состояла почти необратимая, порожденная самой сущностью аббасидской власти тенденция. Тем не менее некоторыми правителями и крупными деятелями из их окружения предпринимались определенные усилия, чтобы сдержать ее. Они приводили лишь к кратковременным промежуткам всестороннего подъема, контрастирующим с периодами все более серьезных волнений. Но эти грандиозные и беспокойные правления придавали особый оттенок той бурной эпохе, когда исламское правительство продолжало бороться с острыми, непрерывно возрождающимися трудностями, но лучезарный блеск достигшего апогея общества заставлял самих правителей забывать тяготы своего бремени.
Первым в этом ряду было правление Харун ал-Рашида, отличавшееся прежде всего выдающейся ролью министров, знаменитых Бармакидов, которые, как могло показаться, подменили своей властью власть повелителя и тем не менее после 17 лет господства внезапно и трагически были осуждены и устранены. Высокое положение, достигнутое этими ловкими администраторами, иранцами по происхождению, незадолго до того принявшими ислам, было новшеством: прежние аббасидские халифы предпочитали брать на службу секретарями и советниками представителей клиентелы, иногда наделяемых (по крайней мере при ал-Махди) почетным титулом вазира; но эти деятели никогда не получали верховенства над правительством. Только Харун ал-Рашид, провозглашенный халифом в 23 года, будет какое-то время в решении деликатных вопросов и контролировании всех административных служб столицы полагаться на опытного человека, Йахйю ибн Халида, деятельно помогавшего ему взойти на трон. Два сына последнего, ал-Фадл и Джафар (чья пылкая дружба с халифом осталась в легендах), воспользовались этим восшествием и разделили «суверенное могущество» всей семьи — по терминологии некоторых историков.
Между тем это могущество не было таким уж безграничным, как считают некоторые. Харун, который осознал серьезность своей личной роли, чувствовал глубокое превосходство арабского халифа над чужеземными служителями и имел собственные идеи по актуальным вопросам религиозной ориентации и охраны режима. Свойственной Бармакидам склонности к примирению с алидскими претендентами всегда противостояла его недоверчивость, что приводило к более или менее серьезным столкновениям его воли с волей министров, вынужденных покоряться его приказам. Дело дошло до публичного несогласия с позицией ал-Фадла, когда последний настаивал на помиловании человека, которого его господин хотел принести в жертву. Кроме того, Харун в силу своих фидеистских концепций осуждал позицию и либеральные идеи интеллектуальной элиты, которая была обвинена в безбожии, хотя в действительности хотела лишь добиться возможности свободных дискуссий по политическим и религиозным вопросам для представителей различных доктринальных течений. Кроме того, ригористская верность халифа своему долгу как главы Общины, обязывавшая его руководить то хаджем в Мекку, то сезонными военными походами на византийскую территорию, сопровождалась растущей неприязненностью в отношении Бармакидов, впавших в конечном счете в немилость.
Это событие своей зрелищностью и жестокостью настолько поразило воображение современников, что в летописях осталось множество романтических и малоправдоподобных рассказов. Тщательно и, несомненно, загодя подготовленное халифом, оно фактически было результатом накопившихся разногласий, усугубленных серьезностью проблем, которые одолевали аббасидского суверена и которые не исчезли с падением Бармакидов — такие, как, например, проблема поддержания порядка в восточных провинциях, озлобленных бесчинствами наместников. Впрочем, в этом отношении ситуация не могла не ухудшиться с устранением происходящих из Балха министров, которые проявляли себя решительными покровителями иранских подданных. Их падение усилило недовольство населения этих регионов и одновременно оказалось оскорблением для всех тех, кто стремился с помощью мусульманской теологии бороться против проникновения неистребимого манихейства.
Другое решение Харун ал-Рашида, принятое им относительно своего преемника незадолго до опалы Бармакидов, тоже не устраняло хорасанской проблемы. В сущности, халифу пришлось выбирать между двумя старшими сыновьями, один из которых — от арабской жены благородного происхождения — не производил впечатления талантливого правителя, но поддерживался внушительной партией знати, а другой, казавшийся готовым к решению правительственных задач, обладал серьезным, в глазах некоторых, изъяном — был рожден персидской наложницей. После долгих колебаний перед выбором, грозившим привести к разделу империи, Харун решился сделать своим первым наследником «арабского» сына, будущего ал-Амина, а другого, будущего ал-Мамуна, — вторым наследником, поручив ему в то же время Хорасан. Несомненно, он рассчитывал тем самым сохранить права обоих и прижизненно повелел составить акты, которыми братья торжественно обязались уважать решение отца, оглашенное внутри Каабы во время знаменитого хаджа в Мекку. Однако эти предосторожности оказались напрасными: за смертью Харуна, настигшей его в Тусе в 809 г. во время похода против одного из мавераннахрских мятежников, последовал конфликт между признанным в Багдаде халифом ал-Амином и алМамуном, водворившимся в столице своей провинции — Мерве.
После вспыхнувшей тогда настоящей гражданской войны империя оказалась расколотой надвое, это можно было связывать с конфликтом между арабами и иранцами, масштабы которого были явно преувеличены некоторыми современными Историками: в действительности арабов было достаточно и в рядах армии ал-Мамуна, в то время как ал-Амин взывал к «арабским» чувствам некоторых вождей лишь в самых крайних обстоятельствах. Тем не менее представляется вполне достоверным, Что ал-Мамун по совету некоего новообращенного иранца, оказывавшего на него почти диктаторское давление, не ограничился поощрением политико-религиозной школы мутазилизма, которой еще предстояло сыграть роль первого плана, — он сделал своей верной опорой население Хорасана, признававшее в нем деятельного защитника. В восточных провинциях, где у него было множество сторонников, формировались мощные войска, которые впоследствии обеспечили ему триумф, захватив Ирак и покорив Багдад после долгой осады в 812–813 гг., оставившей в анналах память о страшной войне. При этом ал-Амин, пытаясь защититься всеми возможными средствами, погиб. Вся империя пала к ногам нового халифа ал-Мамуна, но это не означало конца потрясений.
Начавшееся при столь драматических обстоятельствах правление будет ознаменовано оригинальной попыткой решить шиитскую проблему и положить конец непримиримой войне, которую в течение 70 лет вели Аббасиды и Алиды. Ал-Мамун действительно решил назначить наследником потомка ал-Хусайна в лице Али ал-Риды, человека набожного и скромного, проживавшего в Медине, которого он спешно вызвал в Мерв, объявив, что из всех хашимитов он самый достойный звания халифа. Одновременно в качестве символа режима был утвержден зеленый цвет, сменивший черный цвет Аббасидов и предназначенный, по-видимому, отразить дух примирения и обретенного мира. Этот смелый шаг, корректно интерпретировать который современным историкам нелегко, означал неожиданный отказ Аббасидов от власти де-факто, если не де-юре, поскольку способ наследования не был оговорен. Хотя он мог быть и проявлением коварства со стороны лицемерного халифа, что, впрочем, мало согласуется с тем, что мы знаем о его личности. Но первым результатом этого назначения стали охватившая иракское население сумятица и развертывание оппозиции, завершившееся провозглашением другого принца аббасидской фамилии — Ибрахима, сына ал-Махди. Эти события поначалу скрывались от ал-Мамуна его окружением, но, сделавшись явными, побудили его как можно скорее вернуться в Багдад. За время путешествия как нельзя кстати были убиты или отравлены (с ведома халифа или без оного) оба столпа предшествующей политики — вазир ал-Фадл ибн Сахл и несчастный Али ал-Рида.
Возвращение двора в Багдад восстановило в Ираке спокойствие, хотя ал-Мамун не оставил своей идеи привести к примирению Аббасидов и Алидов, равно как и их сторонников. Именно тогда, стараясь всеми способами привлечь на свою сторону шиитов, он начал подводить под свой режим новую доктринальную базу, обоснованную мутазилитским движением. Эта база, по его мнению, могла быть принята и той и другой стороной. С этой целью была официально провозглашена доктрина «сотворенного Корана», и, чтобы добиться ее признания, суверен попытался навязать свой авторитет имама богословам, противящимся всякому компромиссу с шиизмом. Его представителям, однако, так и не удалось переломить самого упрямого из мухаддисов, знаменитого Ибн Ханбала, а испытание (михна), навязанное суннитским теалогам, продолжалось в течение двух следующих правлений, хотя и в менее суровой форме, тогда как народные выступления и бунты обнаруживали ожесточенное упорство защитников традиционного ислама. К тому же любитель пышности ал-Мутаваккил, один из наследников ал-Мамуна, решился в 848 г. уступить общественному мнению и предпринять новый поворот, осудив мутазилизм и начав преследование его сторонников, что свело на нет все усилия, затраченные ал-Мамуном для примирения двух больших враждебных групп мусульманской общины. Алидская проблема, которая в будущем уже не будет знать столь серьезных и впечатляющих попыток ее решения, оставалась после его смерти столь же актуальной, как и прежде.
