Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога
«Фартовые ребята» делятся на три класса: 1)»жиганы» – каторжники и бродяги; 2) «шпана» – воры и 3) «счастливцы» – мошенники и шулера. «Жиганы» распадаются на три вида: а) «орлы» – беглые с каторги; б) «пустынники» – не помнящие родства и в) «монахи» – ссыльные на Сахалин. В свою очередь «шпана» разделяется на восемь видов: а) «дергачи» – грабители; б) «сцепщики» – конокрады; в) «маровихеры» – карманники; г) «скокари» – совершающие кражи посредством взлома; д) «шнифера» – ночные воры; е) «мойщики» – обворовывающие спящих; ж) «ципера» – ворующие в передних носильное платье и з) «халамидники» – базарные жулики.
Наконец, «счастливцы» подразделяются на шесть видов. Первый вид, это «чистяки», – мошенники, одевающиеся очень часто в приличное платье и крадущие в лавках и магазинах, например ювелирных. Второй вид «счастливцев», «мельники», – шулера, третий, – «блатер-каины», – покупатели ворованных вещей, четвертый, «давальщики», – дающие работу ворам, узнав предварительно вход в какой-нибудь дом и где и что лежит, за что они получают свой пай, пятый, «понтщики», – которые то скандалом, то фокусами разными умышленно собирают «понт» (толпу) и в это время дают «маровихерам» возможность шарить по карманам; шестой вид, «пайщики», – эксплуатирующие самих воров тем, что, узнавши о краже и кто ее совершил, являются к ворам и требуют себе долю, угрожая в противном случае донести полиции» (161; 14–16).
И сегодня в российском правительстве и прессе много говорят о жестокости нашей тюремной системы и в качестве примера гуманного обращения с людьми, преступившими закон, приводят западноевропейский опыт; правда, общество выступает не за смягчение, а за ужесточение системы наказаний. Что же сторонники гуманизации подхода к преступникам сказали бы, воспроизведи мы сегодня те формы следствия и наказания, которые веками существовали в России! Но жесток был не русский народ, жестока была русская жизнь, и в XIX в. много сохранявшая от Средневековья. Десятилетиями розга была распространеннейшим и самым безобидным видом наказания, практиковавшимся всюду – от крестьянской избы до царского дворца, от начальных учебных заведений до армии. Так, солдат за мелкие проступки (пьянство, воровство у товарищей) наказывали розгами. За более серьезные преступления били палками, шпицрутенами, о которых шла речь прежде. Но шпицрутены были не только наказанием для солдат: по «зеленой улице» проводили и «заводчиков» во время крестьянских бунтов, подавлявшихся воинской силой (прочих просто секли розгами), и каторжников за серьезные нарушения режима. Палка при тогдашнем уровне сознания считалась единственно действенным средством воспитания. В 1863 г. телесные наказания были отменены, сохранившись, по решению суда, в виде розог отдельным категориям правонарушителей (например, каторжникам за нарушение режима).
Особенности общества и взглядов на воспитание отразились на всей системе уголовного следствия и наказаний. Несовершенство следственного процесса, при котором требовалось непременное сознание обвиняемого в преступлении (косвенные доказательства не были решающими) приводило зачастую к неопределенному результату: суд оставлял подсудимого «в подозрении» или «в сильнейшем подозрении», отпуская на волю. Потому и требовалось любыми путями добиться признания. А лучшим средством для этого была пытка.
Уместно отметить, что пытка в России никогда не имела того изощренно-жестокого характера, как в средневековой Европе или, по слухам, в Азии. В допетровский период применялись избиение кнутом, редкими ударами, битье батогами (длинными палками) по спине, икрам ног или пяткам. Квалифицированным видом пытки была дыба – подвешивание за связанные в запястьях и заведенные за спину руки; иногда пытка на дыбе производилась с «встряской», когда, немного подтянув пытаемого на блоке вверх, резко отпускали: при этом выворачивались суставы, иногда разрывались сухожилия. Часто подвешенного на дыбе подследственного пытали огнем, «проходясь» по обнаженной спине горящим веником. Но уже по воинскому артикулу 1716 г., которым руководствовались и общие суды, пытка допускалась лишь в случае очевидных преступлений и только при особо важных государственных делах производилась по подозрению. По закону степень жестокости пытки должна была соразмеряться с важностью дела, физическим и нравственным состоянием обвиняемого, а за злоупотребление пыткой, особенно если пытаемый умер либо пытка производилась без достаточных оснований, судья подлежал уголовному наказанию, вплоть до смертной казни. Если обвиняемый отрекался на суде от сказанного под пыткой, она совершалась вторично, а если отказ следовал трижды, то обвиняемого следовало отдать на поруки. От пытки освобождались дворяне, особы высших чинов, старики с 70 лет, недоросли и беременные женщины, но эти исключения не распространялись на обвиняемых в убийстве и государственных преступлениях. Разумеется, на практике ограничения пытки соблюдались плохо. В 1740-х гг. начались смягчение и ограничение пытки: она была отменена для виновных в искажении титула императрицы, для малолетних до 12 лет; в 1751 г. отменили пытку в корчемных делах с сохранением пристрастного допроса с кошками и батогами; в 1752 г. запретили применять пытку в провинциях, отвоеванных у Швеции, и при следствии о волнениях крестьян. В 1762 г. император Петр III, упразднив Тайную канцелярию, отменил пытку, но при Екатерине II она была восстановлена, хотя и с большими ограничениями, не соблюдавшимися на практике.
Пытка при судебном следствии была запрещена в 1801 г., но втайне применялась до конца 40-х гг., хотя в 1832 г. ее применение было приравнено к серьезным уголовным преступлениям. Правда, дыба и другие истязания уже не использовались, использовался, так сказать, изощренный суррогат пытки – такова была пытка жаждой. В Саратове в начале XIX в. полицмейстер В. К. Ищейкин «умел выведывать от пойманных бродяг, дезертиров и взятых под арест совершителей преступлений все ими совершенное и о скрываемых ими преступниках и тем открывал важные преступления. Как рассказывали, он никогда и никого из арестованных во время производства следствия не наказывал, содержал их в секрете, приказывал своим подчиненным полицейским служителям давать им вино, кормить их всем, чего они захотят, разумеется на их счет, следить за их разговорами; но пить им совершенно не приказывал ничего давать, что со всей строгостью исполняли его фавориты. Когда арестованных мучила чрезвычайная жажда, то, не давая им пить, требовали от них сознания; тогда арестованные поневоле рассказывали сторожам о преступлении; а сторожа обо всем узнанном докладывали полицеймейстеру. Тогда он призывал их, отбирал допросы и, если они не говорили истины, то опять подвергал их тому же испытанию, доводя до чистосердечного признания» (141; 43).
Разумеется, с простолюдинами обходились еще проще: не давая пить, кормили их соленой рыбой, а иногда и содержали при этом в жарко натопленных помещениях. Ф. В. Булгарин, по службе участвовавший в следствии, вспоминал случай с несколькими заподозренными в убийстве людьми: «Когда это дело производилось, уже не было формальной пытки или застенка, но еще существовали так называемые допросы с родительским увещанием, употребляемые в таких только случаях, когда улики были явные и запирательство приписываемо было ожесточению преступника. Кормили сельдями и запирали в истопленную баню, заставляли терпеть мучительную жажду и допрашивали под розгами, веря, что розгами костей не изломишь… Сын дворника не вытерпел, однако ж, этих человеколюбивых средств к открытию истины – и умер после нескольких допросов» (23; 389). Двух других подозреваемых присудили к каторге; истинный же виновник через несколько лет попался на другом убийстве, признался и в предыдущем, несправедливо наказанных было приказано сыскать в Сибири, но один из них уже успел умереть в работах, а другой – сошел с ума…
Конечно, пытка применялась далеко не ко всем подследственным, а только по подозрению в серьезных преступлениях. Но и сам следственный процесс в некотором роде представлял собой пытку: он при тогдашнем делопроизводстве длился чрезвычайно долго, иногда годами, так что подследственные успевали иной раз умереть, не дождавшись суда. А содержание в переполненных грязных помещениях было так далеко от комфорта, что те, кто наконец прошел через суд, были счастливы: на этапе в Сибирь, на поселении, даже в арестантских ротах или на каторге жилось едва ли не лучше, чем в остроге. Нужно учесть еще, что в острог другой раз заключали не только подследственных, но и важных свидетелей, которым также приходилось ждать судебного процесса долгими месяцами и годами.
Смертная казнь долгое время была самым серьезным наказанием. Помимо «обычных» видов казни, например повешения, отсечения головы, применялась и так называемая квалифицированная смертная казнь – колесование и четвертование. В первом случае приговоренному на бревнах с выемками в двух местах ударами железного лома переламывали кости рук и ног; затем его клали вверх лицом на горизонтально утвержденное на столбе тележное колесо, пропуская переломленные конечности через спицы. При четвертовании сначала на плахе палач отрубал руки и ноги, а затем уже – голову.
