Валерий Леонов - Пространство библиотеки: Библиотечная симфония
«Мы описываем как раз то, чего нельзя описать, то есть остановленный текст природы, и разучились описывать то единственное, что по структуре своей поддаётся поэтическому воображению, то есть порывы, намеренья и амплитудные колебания» (С. 143).
«Поэтическая материя не имеет голоса. Она не пишет красками и не изъясняется словами. Она не имеет формы точно так же, как лишена содержания, по той простой причине, что она существует лишь в исполнении. Готовая вещь есть не что иное, как каллиграфический продукт, неизбежно остающийся в результате исполнительского порыва. Если перо обмакивается в чернильницу, то ставшая, остановленная вещь есть не что иное, как буквенница, вполне соизмеримая с чернильницей» (С. 151).
«… всё наше учение о синтаксисе является мощнейшим пережитком схоластики, и, будучи в философии, в теории познания, поставлено на должное, служебное место, будучи совершенно преодолено математикой, которая имеет свой самостоятельный, самобытный синтаксис, — в искусствоведенье эта схоластика синтаксиса не преодолевается и наносит ежечасно колоссальный вред» (С. 127).
«Другими словами — нас путает синтаксис» (С. 152).
Порыв исполнения, считает О. Мандельштам, нельзя пересказать: «Если бы залы Эрмитажа вдруг сошли с ума, если бы картины всех школ и мастеров вдруг сорвались с гвоздей, вошли друг в друга, смесились и наполнили комнатный воздух футуристическим рёвом и неистовым красочным возбуждением, то получилось бы нечто подобное Дантовой «Комедии» (С. 150). «Предметом науки о Данте станет, как я надеюсь, изучение соподчинённости порыва и текста» (С. 152).
«Разговор о Данте», как и разговор о поэзии вообще, предполагает и наше участие в нём. Соподчинённость порыва и текста требует более совершенного синтаксиса, такого, в котором бы гармонично сочетались и традиции, и нововведения. Ещё в недавнем прошлом синтаксис традиционной библиотеки строился таким образом, чтобы помочь развитию интеллекта человека. Правила строго передавались от поколения к поколению, и так обеспечивалась преемственность в передаче знаний, накапливалась энергия порывообразования. В современных библиотеках, делающих акцент на внедрение новых информационных технологий и вычислительных систем, места для души и порыва остаётся всё меньше и меньше. Технические средства не обеспечивают преемственности традиций, происходит медленное их разрушение. «Нас путает синтаксис». Теряются неожиданные связи, непривычные пути нахождения или «вспоминания» данных. Это губительно для построения синтаксиса, надо срочно искать границы соответствия.
Чтобы показать разницу между традиционными и новыми технологиями, я использую притчу «Разговор двух воробьёв», представленную в изложении философа Г.И. Гурджиева. Однажды, на карнизе высокого дома сидели два воробья — один старый, другой молодой. Старый поведал молодому: «Когда на дороге послышится шум, дребезжание и громыхание, значит, вскоре после этого можно лететь на дорогу и полакомиться навозом, который остаётся после лошади». И вот послышалось очень много шума, дребезжания и громыхания. Когда всё стихло, молодой обрадованно полетел вниз, но не нашёл ничего, кроме нескольких несъедобных капель с дурным запахом. Это были капли масла, оставленные современным автомобилем. Тогда старый воробей, нахохлившись и поймав под крылом блоху, сказал с глубоким вздохом: «Времена очень сильно изменились — нет больше средств к жизни, которые мы находили прежде». Есть всё внешнее, заключает Г.И. Гурджиев, шум, треск и отвратительный запах, но нет ничего полезного для достижения нашей главной цели[66].
…В отличие от сказки, притча не имеет счастливого конца. Она ставит нас перед лицом трудного испытания: только мы (или сам человек) можем сделать свой выбор.
Largo — Границы библиотеки
Две вещи стали для меня абсолютно очевидны. Во-первых, тот, кто претендует быть на Миссисипи лоцманом, должен узнать больше, чем любой самый дотошный человек, который посчитал бы, что знает уже вполне достаточно. Во-вторых, он обязан узнавать всё новое и новое из самых разных источников каждый день двадцать четыре часа в сутки.
Марк Твен. «Жизнь па Миссисипи»Библиотечный мир сегодня — это и есть твеновская «Миссисипи», зыбкая, подвижная среда, и, чтобы вести библиотеку в таких «водах» во время перемен, нужно постоянно совершенствоваться. Ведь время перемен и опасно: ветер может валить деревья с мощными корнями. Кем бы ни были мы — авторами, библиотекарями, издателями — нам нельзя не реагировать на происходящие перемены. Но это также и время новых возможностей, когда изменения могут играть большую положительную роль.
Современной библиотечной науке нужны так называемые «сильные» учёные, то есть такие, какие могут неправильно прочесть работы предшественников и вырваться на свободу, перейти на другую орбиту интерпретации[67]. Под библиотечной наукой я имею в виду не прикладную научную дисциплину, а науку в самом чистом виде, как человеческий порыв, «интуитивное озарение», по Ла Рю, как желание понять накопленную Вселенную текстов и наше (библиотекарей) место в ней. Независимо от нашего желания мир текстов будет изучаться до тех пор, пока существуют человек, деятельность, общение.
«Неправильное» прочтение устоявшихся построений должно пробудить у нас желание, интерес узнать больше, чем мы знаем. Но и узнавание большего есть только часть ответа на волнующие меня проблемы: каковы же границы библиотеки, если они существуют? Является ли библиотека, как и книга, бессмертным творением человека или близок её конец? Что тогда вместо неё? Какой будет библиотека завтра? Будет ли она по-прежнему хранилищем знаний «без субъекта знания» или станет центром распределения информации? Как это всё касается нас, библиотекарей, или наша профессия медленно умирает и будет предана забвению?
Действительно, возможно ли представить, что библиотека, какой мы её знаем и ценим, придёт к концу? Может ли случиться так, что она станет совершенно другой, не похожей на прежнюю, и профессия библиотекаря уйдёт в прошлое? Представить себе это мне трудно, и не только потому, что работаю в библиотеке. Я стал библиотекарем главным образом из-за того, что считаю свою профессию — сохранение и предоставление накопленных человечеством знаний — благороднейшим и самым осмысленным занятием. Ведь мы здесь для того, чтобы через знания узнать и понять, зачем мы здесь. Какая ещё цель достойнее?
Не всегда я был так очарован своей профессией. В Институте культуры на библиотечном факультете был период, когда изучение литературы, истории, философии, иностранных языков казалось мне наиболее интеллектуальным занятием. Начиная только с третьего курса, появилась заинтересованность в лекциях по систематизации, предметизации и реферированию научной литературы, информационному поиску. Я стал ценить точные методы библиотечно-библиографической науки, а взаимосвязи с информатикой открывали безграничный простор для исследований. Благодаря многостороннему общению в творческой среде, приближалось понимание «категорического императива» нашей профессии: наука ставит вопросы, на которые в библиотеке могут быть получены ответы, по крайней мере ориентирующие исследователя.
В библиотечном пространстве есть свои рубежи, свои границы. Более того, библиотеко- и библиографоведение, развиваясь, будут постоянно нам навязывать эти границы своей власти, за пределы которых не выйти. Что я имею в виду? Вот некоторые примеры.
1. Теория документальных потоков утверждает, что наше знание потока всегда будет неточным, отражающим лишь status quo, следовательно, многие ситуации его движения и развития предсказать невозможно.
2. Теории свёртывания (компрессии) текстов отрицают возможность адекватного отражения и понимания исходных документов пользователем.
3. Эволюция письменности продолжает напоминать нам, что мы занимаемся внедрением новых технологий не ради демонстрации возможностей этих технологий, а чтобы уметь читать и правильно интерпретировать текст.
4. Изучение старения научной литературы направлено на описание его истинных причин, и одна из главных — в обеспечении преемственности идей и знаний, отражённых в научной литературе. Представим, что в случае успеха возможно построить научные тексты, которые будут жить вечно. Изменит ли это наши взгляды на пространство библиотеки? Вряд ли у нас появится достаточно полное представление о том, как библиотека возникла и где её границы.
Как с учётом перечисленных и возможным появлением новых границ объяснять происходящие и прогнозируемые изменения? Из головы не выходила строка фрагмента греческого поэта Архилоха: «Лис знает много секретов, а ёж один, но самый главный»[68]. Мне захотелось, используя доступную литературу и собственные наблюдения, представить современную библиотечную ситуацию так, как её вижу я, и дать возможность читателю самому решать, какие рассуждения покажутся ему предпочтительнее.
