Александр Николюкин - Литературоведческий журнал №30
В «ночной поэзии» Тютчева отчасти также проявилась эта тенденция развития жанра:
Над этой темною толпой
Непробужденного народа
Взойдешь ли ты когда, Свобода,
Блеснет ли луч твой золотой?..
И в стихотворении «Ты долго ль будешь за туманом…» снова поэт создал образ России-ночи:
Все гуще мрак, все пуще горе,
Все неминуемей беда –
Взгляни, чей флаг там гибнет в море,
Проснись – теперь иль никогда…
Здесь «ночная поэзия» стала превращаться в социально-политическую лирику.
Другой путь развития этого жанра состоял в усилении в нем философской тенденции, романтически медитативного и символически картинного начала. «Ночная поэзия» как разновидность романтической философской лирики своего вершинного развития для середины XIX в. достигает в творчестве Тютчева.
Поэзия Тютчева, субъективно прочитанная Фетом, вошла в глубинные контакты с его философскими штудиями, в частности, с работой над Шопенгауэром и, таким образом, определила новый этап в художественном творчестве поэта.
Статья Фета «О стихотворениях Ф. Тютчева»11 носит во многом теоретический характер. На основе тютчевской поэзии Фет создавал свою теорию искусства, теорию лирики; он сформулировал основные принципы: о соотношении поэзии и жизни, о сущности художественного образа, о содержании поэтического произведения, о соотношении мысли и чувства в творчестве, о роли и месте субъективного начала в искусстве. У Фета было отнюдь не только апологетическое отношение к Тютчеву. Восхищаясь поэзией Тютчева, тонко чувствуя красоту его стихов, Фет тем не менее сделал несколько критических замечаний.
Фет упрекнул Тютчева за введение рефлексии в стихи. Он не принял рефлектирующего элемента в стихотворении «Сияет солнце, воды блещут»: «Стихотворение – все чувство, все восторг, но и в нем, при последнем куплете, поэт не ушел от вечной рефлексии. Чувствуешь, что и в минуту наслаждения природой, он ясно видит причину своего восторга»12. Стихотворение «Итальянская villa» также было подвергнуто критике: «Совладав так мастерски с содержанием в начале стихотворения, поэт под конец увлекся своим господствующим элементом – рефлексиею», «художественная прелесть этого стихотворения погибла от избытка содержания»13. Фет считает, что из него следовало бы сделать два самостоятельных стихотворения. Фет говорит о «вечной рефлексии» Тютчева, о его рефлексии как «господствующем элементе», о «рефлективной натуре поэта», из-за которой он не может в некоторых стихах отодвинуть от себя собственное «я»14. Критика Фетом тютчевской рефлексии – это критика романтического принципа, открытой философской тенденции его поэзии. Фет против любой тенденции, он за «чистое искусство». Хотя Фет в статье не подверг критике романтический торжественный настрой стихов Тютчева, но и теоретически, и практически он отверг его. Фет писал: «Моя муза не лепечет ничего, кроме нелепостей»15, «в нашем деле истинная чепуха и есть истинная правда»16. А Тютчев в своих стихах вещал как пророк («Я не свое тебе открою, а бред таинственный духов»), поучал («Мужайтесь, о други, боритесь прилежно»), открывал «тайны» природы и человеческой души. Философско-учительное начало поэзии Тютчева («Молчи, скрывайся и таи», «Мужайтесь, о други», «Не рассуждай, не хлопочи», «Не верь, не верь поэту, дева», «Цицерон» с его строчками: «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые») не могло быть одобрено Фетом, и эти стихотворения поэта Фет обошел молчанием. Для Фета, видимо, все это было проявлением ненавистной ему дидактики: «Видно, мне с тем и умереть, оставшись в поэзии непримиримым врагом наставлений, нравоучений и всяческой дидактики»17, – писал он в 1888 г., и раньше в 1886 г.: «Эту дрянь должно общество (любителей-художников. – В. А. – К.) отрезать от себя как ножом»18.
В своем стихотворении, посвященном Тютчеву («Прошла весна – темнеет лес…»), Фет назвал его «вешним» поэтом-певцом «полночи нездешней». В статье «О стихотворениях Ф. Тютчева» Фет сравнил мир его поэзии с ночным, звездным небом19. Среди стихотворений, особенно понравившихся Фету и процитированных им, оказались: «Тихой ночью, поздним летом», «Не остывшая от зною» – стихотворения, предвосхищающие «ночную поэзию» Фета подчеркнутым эстетизмом восприятия летней лунной ночи и эмоциональной экспрессией:
Тихой ночью, поздним летом,
Как на небе звезды рдеют,
Как под сумрачным их светом
Нивы дремлющие зреют…
Усыпительно-безмолвны,
Как блестят в тиши ночной
Золотистые их волны,
Убелённые луной…
Ср. у Фета:
Какая ночь! Как воздух чист,
Как серебристый дремлет лист…
У Тютчева: «Ночь июльская блистала», у Фета: «Сияла ночь, луной был полон сад…»
Фета увлекла философская насыщенность тютчевских стихов о ночи, его способ введения философской идеи в поэзию. Статья о Тютчеве свидетельствовала, однако, и о том, что не все в художественном методе поэта-предшественника было приемлемо для последователя. Фетом отвергается рефлексия, но усиливается суггестивность, отвергается философский афоризм – прямой философский вывод в стихах, – но принимается философски насыщенная символическая картина в поэзии20.
* * *Тютчев в специальном стихотворении «День и ночь» отделил две половины суток и таким образом позволил говорить о «поэзии дня» и «ночной поэзии». Однако у него есть и другое измерение бытия – «высшее» и «низшее», он видел «верх» и «низ» мироздания. Душа поэта обостренно воспринимает и то, и другое:
Слыхал ли в сумерке глубоком
Воздушной арфы легкий звон?..
……………………………..
О, как тогда с земного круга
Душой к бессмертному летим!
Итак, «земной круг» и улетающая от него душа в сумеречный час к «воздушной» небесной «арфе». Подобная поэтическая вертикаль бытия и в стихотворении «К Н.»:
Таков горé-духов блаженных свет,
Лишь в небесах сияет он, небесный;
В ночи греха, на дне ужасной бездны,
Сей чистый огнь, как пламень адский, жжет.
В стихах появился образ «дна ужасной бездны», да еще в сопровождении эпитета у «огня» – «адский». «Ночи греха», адские ночи широко представлены в поэзии В.А. Жуковского, обычно в его переводах: «Божий суд…», «Адельстан», «Варвик», «Ленора», «Двенадцать спящих дев»… Тютчевские стихотворения «День и ночь», «О чём ты воешь, ветр ночной…», «Песок сыпучий по колени…», некоторые другие образы напоминают о существовании такой традиции:
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами –
Вот отчего нам ночь страшна!
У поэта «ветр ночной» поет «страшные песни», свидетельствующие о близости «шевелящегося» хаоса, или же ночь у него «как зверь стоокий, глядит из каждого куста». Таков в его стихах «земной круг» ночью. Этот «низ» бытия постигает, переживает и душа поэта, наполняясь тоской и тяжелыми предчувствиями.
Однако уже в раннем творчестве образ ночи получает также иное измерение, появляется картина ночного неба:
ВидениеЕсть некий час, в ночи, всемирного молчанья,
И в оный час явлений и чудес
Живая колесница мирозданья
Открыто катится в святилище небес!
Тогда густеет ночь, как хаос на водах,
Беспамятство, как Атлас, давит сушу:
Лишь Музы девственную душу
В пророческих тревожат боги снах!
И здесь расположился внизу ночной хаос, он «на водах»; «давит сушу» «беспамятство»; тревоги посланы человеку – то «земной круг» его существования. Но постепенно в стихах взор поэта все больше и в «ночной поэзии» устремляется ввысь, в «святилище небес». Этот образ закрепляется в его поэзии и обогащается. Небо лунное, звездное, озаренное светом месяца привлекает взор поэта и отзывается в его душе.
К ранним появлениям у него образа луны относится поэтическая зарисовка в стихотворении «Пробуждение» («Ещё шумел весёлый день…»):
Украдкою в мое окно
Глядело бледное светило,
И мне казалось, что оно
Мою дремоту сторожило.
Полная луна и месяц со своим сиянием поэтически созерцает автор, угадывает их символическое содержание, имеющее прямое значение и для человека. Два стихотворения о месяце «Ты зрел его в кругу большого света…» и «В толпе людей, в нескромном шуме дня…» – дилогия о небесном светиле, созданная, видимо, в одно время, выявляет сакральный смысл, позволяющий понять душу поэта:
