Ирина Галинская - Загадки известных книг
Никольсон сидел неподвижно несколько минут, затем поднялся и пошел за Тедди. Но, миновав несколько палуб и приблизившись к тяжелой металлической двери с надписью «Бассейн», услышал за нею резкий визг и по голосу определил, что закричала маленькая девочка. На чем рассказ и заканчивается, оставляя читателя в неведении, исполнилось ли предсказание Тедди о его смерти в этот день.
Мы уже говорили, что сборник «Девять рассказов» предназначен автором для двух категорий читателей. Для широкого их круга и для небольшой группы людей, в той или иной степени знакомых с основами традиционной индийской поэтики и религиозной философии. Но, думается, и немалое число представителей первой группы, читая рассказ «Тедди», несомненно поймут, что в беседе с Никольсоном на философские темы юный мудрец весьма популярно излагает не что иное, как главные постулаты индуизма.
Здесь и догмат о вечном круговороте жизни, т. е. вера в перевоплощение, и связанный с этой верой постулат о возмездии-воздаянии (карма) за все хорошие и дурные поступки. Здесь и учение о единстве человеческой души с вселенским всеобщим первоначалом, вселенской сущностью, ибо от дальнейшего круговорота все новых и новых воплощений может быть освобожден согласно индуистским верованиям только человек, полностью постигший это единство. «Мне было шесть лет, когда я увидел, что всё — это бог, — говорит Никольсону Тедди, — и у меня волосы стали дыбом, и все такое прочее… Это, помню, случилось в воскресенье. Моя сестра тогда была совсем еще крошкой, и она пила свое молоко, как вдруг я внезапно понял, что она — бог и молоко — бог. Я хочу сказать, что все ее действия означали, что бог вливается в бога, если вы, конечно, улавливаете значение этой идеи».[109] А мысль о том, что все многообразие мира и самое жизнь — иллюзия, Тедди излагает своему собеседнику в виде притчи о собаке, принадлежащей инструктору физкультуры на пароходе Свену. Звучит эта притча примерно так. Если Свену приснится, что его собака издохла, он будет во сне очень страдать, так как любит ее. Но, проснувшись, будет счастлив, ибо поймет, что это был лишь сон. Однако если бы собака действительно сдохла, суть дела ничуть бы не изменилась, но только Свен об этом ничего бы не знал, поскольку того, что многообразие жизни — всего лишь иллюзия, он не понимает. Сообщает Тедди, как мы помним, Никольсону и о том, что любовь к женщине мешает мужчине выполнить свой долг, т. е. заниматься самоусовершенствованием, самопознанием, которое приводит в конечном счете по индуистской вере к слиянию с божественной субстанцией.
Примечательно, что в рассуждениях юного мудреца Сэлинджером как бы соединен ряд положений различных индийских философских школ. Однако это отнюдь не изобретение писателя — устами Тедди изложены фактически попытки двух индийских мыслителей XIX в. — Сарасвати (1824–1883) и Вивекананды (1863–1902) — «эклектически соединить в своем учении концепции основных школ древнеиндийской философии».[110]
При всем том, конечно, парафраз индуистских религиозных учений в рассказе «Тедди» отнюдь не самоцель. Ведь в последнем, девятом по счету, рассказе сэлинджеровского сборника выражено, в сущности, причем впрямую, «открытым текстом», все то, что в первом рассказе этого сборника («Отличный день для банановой сельди») составляло его дхвани — проявляемое значение. Напомним, что скрытый смысл этого рассказа заключался в том, что самоубийство Симора Гласса — акт вовсе не печальный, т. e. не трагический итог «ошибочной» любви, неудачной женитьбы, полнейшего неприятия своего окружения и т. п., а один из этапов на пути спасения личности в духе индуизма, сиречь на пути к отрешению от всяческих желаний, слиянию с высшим абсолютом, вознесению над радостью и печалью, жизнью и смертью. Короче — на пути к нирване.
На том же «пути» мы застаем и юного мудреца Тедди Макардля. Таким образом, в конце книги, девять рассказов которой композиционно расположены в форме кольца, как бы повторен тот же религиозно-философский мотив, что звучит в ее начале, — мотив добровольной смерти героя как осознанного им этапа на пути к нирване.[111] Разница лишь в том, что в начале книги мотив этот «доносится, как отзвук, как эхо, которое не всякий способен услышать», т. е. выступает в виде затаенного, не выраженного словами эффекта, а в конце, напротив, передается читателю посредством другого вида дхвани, в котором выраженное словами как раз и «есть то, что хотят сказать, но подчинено другому» (т. е. внушению определенного настроения).[112]
Повести о Глассах
В квалификационном перечне системы «дхвани-раса» последнюю, десятую строчку занимает поэтическое настроение родственной близости, введенное в канон, как мы уже упоминали, лишь в эпоху индийского средневековья, т. е. позже всех остальных категорий.
Своими суждениями о родственной близости делится в новелле «Тедди» ее юный протагонист, отвечая на вопрос Никольсона о том, любит ли он своих родных.
«— Да, конечно, и очень сильно, — сказал Тедди, — но вы хотите, чтобы я употреблял слово „люблю“, как его понимаете вы, а не я…
— Допустим. Но в каком смысле его хочешь употребить ты?
Тедди ненадолго задумался.
— Вы знаете, — спросил он, поворачиваясь к Никольсону, — что подразумевает понятие „родственная близость“?
— Кажется, имею общее представление, — холодно ответил тот.
— Так вот, я чувствую к ним исключительную родственную близость. Это означает, что они мои родители и что каждый из нас является частью гармоничного единства».[113]
Картину гармоничного единства семьи, покоящегося на родственной близости, и поставил себе целью нарисовать в цикле о Глассах Сэлинджер. И тем самым — реализовать в своем творчестве последнее, десятое поэтическое настроение системы «дхвани-раса».
Уместно вспомнить, что за три с лишним века до Сэлинджера весь этот спектр поэтических настроений — от «раса»-1 до «раса»-10 — задумал воплотить в монументальной поэме «Рамаяна» классик средневековой индийской литературы Тулси Дас (1532–1624). И, по единодушному мнению специалистов-индологов, осуществил этот замысел совершенно блистательно.
Знал ли об опыте своего далекого предшественника Сэлинджер? И учел ли его в собственном писательском труде? Думается, что знал и учел. Но прежде, чем упомянуть об имеющихся в творчестве Сэлинджера косвенных указаниях на этот счет, необходимо очертить саму структуру цикла о Глассах. Цикл этот, именуемый литературными критиками то сагой, то эпопеей, состоит из восьми слагаемых: трех новелл (все они входят в сборник «Девять рассказов») и пяти повестей, причем вопрос о последовательности расположения этих восьми его частей до сих пор остается открытым, поскольку под одной обложкой Сэлинджер их ни разу еще не объединял. Порядок же их напечатания был таков:
1. «Отличный день для банановой сельди» 1948 г., январь
2. «Дядюшка Виггили в Коннектикуте» 1948 г., март
3. «В ялике» 1949 г.
4. «Френни» 1955 г., январь
5. «Выше стропила, плотники» 1955 г., ноябрь
6. «Зуи» 1957 г.
7. «Симор: Знакомство» 1959 г.
8. «Хэпворт 16, 1924» 1965 г.
Что же представляет из себя многодетная семья Глассов?
У супругов Бесси и Лесса Гласс, в молодости — водевильных актеров, семеро детей. Заработки супругов были невелики, отчего дети, по мере того как они вырастали, вносили, сменяя друг друга, в бюджет семьи свой посильный вклад, выступая (с 1927 по 1943 г.) в популярной американской радиопрограмме «Это умное дитя».
Вот имена братьев и сестер Гласс в порядке старшинства: Симор, Бадди (полное имя Уэбб), Бу-Бу (полное имя Беатриса), близнецы Уэйкер и Уолт, Зуи (полное имя Захарий Мартин) и Френни (полное имя Френсис). Старший из них — Симор — родился в 1917 г., младшая — Френни — в 1934 г.
Симор застрелился в 1948 г. во флоридском отеле (что мы уже знаем из рассказа «Отличный день для банановой сельди»).
Бадди — преподаватель литературы в колледже и писатель.
Бу-Бу знакома читателю по рассказу «В ялике».
Уэйкер — католический священник.
Уолт погиб от несчастного случая в конце второй мировой войны — это именно его не может забыть героиня рассказа «Дядюшка Виггили в Коннектикуте».
Зуи — актер телевидения.
Френни — студентка, начинающая драматическая актриса.
В каждой из пяти повестей о Глассах, как и в любой из новелл сборника «Девять рассказов», находим немало загадочных эпизодов и «темных мест». Но если в «Девяти рассказах» все они обязательно «работают» на главную идею очередной новеллы, то в повестях о Глассах, читаемых раздельно, имеют, казалось бы, подчас самодовлеющее значение, и только в общем их контексте оказываются в теснейшей связи с каноном «раса»-10 — основным поэтическим настроением пяти повестей.
