Вера Еремина - Классическая русская литература в свете Христовой правды
……………………………………
Он душу младую в объятиях нес
Для мира печали и слез;
И звук этой песни в душе молодой
Остался — без слов, но живой.
И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна;
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.
Итак, «чудное желание» относится к небесным обителям, а на земле только скучные песни. У Лермонтова постоянное внутреннее самосознание странника и пришельца. А отечество для него — только небесное.
Если мы начнем перелистывать его лирику, то стихов, отвергающих Божью благодать, мы соберем больше. Стихи, которые начинаются с «благодарности» — у странника!
За всё, за всё Тебя благодарю я:
За тайные мучения страстей,
За горечь слез,
(но это же не о покаянных слезах!)
Отраву поцелуя,
За месть врагов и клевету друзей...
Здесь поэт описывает то варево страстнуй жизни, куда человек погружается своей волей, своими грехами! Причем же здесь Господь, распявшийся за нас! Искупивший нас Своей честной кровью, чтобы не дать нам погибнуть в смуте той греховной и страстной жизни, описанной в стихотворении. Чтобы дать нам силу вырваться из этого омута.
Это говорит о глубоком помутнении самосознания и религиозного сознания. Лермонтов не один такой. Это было замутнено у подавляющего большинства людей его круга. Из этого поколения особняком стоит группа славянофилов. Лермонтов родился в 1814 году, а Хомяков был на 10 лет его старше — родился в 1804 году. Он по рождению, воспитанию, по обстоятельствам жизни — стоит особняком. До его московского благочестия петербургские влияния не доходят. У Лермонтова же все это проходит по самому сердцу.
Публицистики у Лермонтова нет, но стихи с глубоко публицистическим зарядом есть. Первый образец из них[13]: «Прощай, немытая Россия».
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, послушный им народ.
Быть может, за хребтом Кавказа
Укроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
В варианте было «укроюсь от твоих царей», но «пашей» — более выразительно, а главное, «азиатчина», которая для поэта ненавистна. Стихотворение «Дума»:
Печально я гляжу на наше поколение!
Его грядущее иль пусто, иль темно,
Меж тем, по бременем познанья иль
сомнения,
В бездействии состарится оно.
…………………………………………
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно малодушны,
И перед властию презренные рабы.
Это тоже — выпад на Николая. Позиция поэта была выражена однозначно. Получается, что «прощай, немытая Россия...» — вот дума, а где же Бог? Однако же у него к каждому стихотворению найдется противовес. Это стихотворение «Родина»:
Люблю Отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой...
Николай I не дожил до окончания Крымской войны, этот «полный гордого доверия покой» — исчез, его все предали (бывшие союзники); пришло разочарование.
Но я люблю — за что, не знаю сам —
………………………………………
И пляски с топотом и свистом
Под говор пьяных мужичков.
Так никто не писал. У А.К. Толстого, наиболее «укорененного» в православии поэта, — взгляд хозяина («Уважаю ли я мужика? Коль мужик не пропьет урожай, я тогда мужика уважаю»). А у Лермонтова — взгляд пришельца. Он и в деревне чужой, пришелец, странник.
Остаются стихи-молитвы. Наиболее совершенное «Когда волнуется желтеющая нива».
Когда волнуется желтеющая нива
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка;
Когда росой обрызганный, душистый,
Румяным вечером иль утра в час златой,
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо кивает головой;
…………………………………….
Тогда смиряется души моей тревога,
Расходятся морщины на челе, —
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога.
И в небесах он видит Бога, — но он еще к Нему не обращается. Еще нет: «Ты, Господи!»; еще нет «Авва Отче». Он замирает где-то на пороге молитвы и замолкает. Другая молитва уже с явным риторическим налетом:
Я, Матерь Божия, ныне с молитвою
Пред Твоим образа ярким сиянием...
И третье такого же рода стихотворение: «Выхожу один я на дорогу»:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянии голубом.
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть.
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы.
Я б желал на веки так заснуть,
……………………………………….
«Уж не жду от жизни ничего я» — доминанта «ж» создает ощущение режущей пилы по железу, на которую начинаешь натыкаться. Эти стихи просятся на романс (в известном исполнении Козловского). Где здесь религиозный человек? Что такое «холодный сон могилы»? Прежде всего, — отделение души от тела, душа пойдет куда-то. Этот вопрос его лирика вообще обходит. Только в «Демоне» он, наконец, его ставит пред собой. Человек отстраняет Христа со своего пути. Это с одной стороны «Авелева тоска», когда земное не мило, с другой стороны — Господь стучит, но не может достучаться: в Откровении (Откр.3,20): «Се стою пред дверьми и стучу, и аще отворит... войду к нему и буду вечерять...», но Лермонтов не «отворяет». Христова имени у него нет. Оно появляется единственный раз в «Демоне» в мольбе Тамары:
Отдай в священную обитель
Дочь безрассудную твою;
Там защитит меня Спаситель,
Пред Ним тоску свою пролью.
Но мы помним, как ее находит в той же обители Демон, и как она его встречает. Он является ей не под видом ангела света, он не скрывает ни своей сущности, ни своего имени. О чем он ей говорит:
...нас могут слышать!
— Мы одне. — А Бог?
— На нас не кинет взгляда:
Он занят небом, не землей!
— А наказание? Муки ада!
— Так что ж? Ты будешь там со мной!
Это и есть верх обольщения. Здесь есть все: как диавол клевещет на Бога: «Он занят небом, не землей». Это значит, что Господь как бы «заперт» на небесах. Вместо ангельского послушания, Лермонтов и ангелов представляет мятежными. Это и есть диавольская клевета.
Все домостроительство Божие обращено к человечеству. Человечество Господне живет одесную Отца во Христе. Только одно извиняет Лермонтова: то, что в юнкерской школе, где он учился, слабо, бестолково давали Катехизис, и никто его не учил. Во всех учебных заведениях страны не спрашивали на экзамене даже Евангелия, достаточно было перечислить 4-х евангелистов!
Как Царство Небесное — это бытие со Христом, так здесь демон выступает как истинный антихрист — предлагает себя вместо Христа. «И никакие муки ада тебе не страшны, потому что я с тобою рядом буду». Оставляет впечатление недоумения, как же Тамара прощена без покаяния?! Потому что умирает она, испытав поцелуй демона.
Получается, что все-таки пропасть разверзается под ногами поэта, и он уже не просит Господа о спасении.
Несколько слов о его гибели. Пушкин с оружием в руках бросается защищать свой дом. У Лермонтова же не только нет дома, он немыслим для него. Однако Лермонтов защищает и не личность свою, не достоинство поэта — на него никто не покушался. Он был вызван на дуэль Мартыновым (перед этим у него еще была одна дуэль с Барантом). Между прочим, поэт абсолютно владел собой: когда Барант промахнулся, он спокойно выстрелил в воздух. Пушкин же показывает (дуэль Онегина с Ленским), как это трудно, как затягивает эта дуэльная ситуация.
Мартынов вызывал Лермонтова на дуэль, отчасти защищая честь своей сестры — «Розы Кавказа», потому что поэтом интересовались все: он всегда в обществе выступал в роли «демона». Это кончилось страшной историей: все секунданты, даже по дуэльным правилам, предлагали ему помириться. Но здесь дуэль обрела такую пустую формальность, что никто серьезно на нее не смотрел. Даже врач не был на месте происшествия. Когда же Лермонтов был убит на горе Машук (убит наповал), разразилась жестокая гроза, и проливной дождь исхлестал труп. «Разверзлись хляби небесные» и толковали это по-разному: что взбунтовались адские силы, принимая своего. Это очень наивно.
