Питер Макиннис - Тихие убийцы. Всемирная история ядов и отравителей
По какой-то причине супруги Криппен не сделали правильный в их положении шаг и не подали на развод. Вместо этого Криппен купил 5 гранов гидробромида гиосцина (бромистоводородного скополамина) — вещества, которое в наши дни используется в основном как активное вещество для изготовления Kwells, хорошо известного на Западе средства против укачивания для путешествующих. И вот однажды ночью в 1910 году Криппен отравил жену, расчленил ее довольно-таки упитанное тело на небольшие куски, а затем избавился от большинства из них. Это и стало его фатальной ошибкой: я имею в виду, что он почему-то не избавился от всех них.
Правда, была и еще одна ошибка: Криппен позволил Этель публично носить одну из брошей, принадлежавших Белл. Это была крупная, легко узнаваемая брошь, так что одна из подруг Белл немедленно узнала ее. Криппен поначалу сообщил всем, будто его жена уехала домой, в Калифорнию, а позже — что она там умерла и что ее кремировали, однако их друзья, знавшие, что Белл из католической семьи, понимали: ее близкие ни в коем случае не позволили бы совершить кремацию. А когда друзьям супругов Криппен показалось, что в доме у доктора явно появился странный запах, будто где-то сдохла крыса, они обратились в полицию. Криппен и Этель, напуганные этим, тут же уехали, а полиция, обыскав погреб в доме, обнаружила там человеческие останки. Начались поиски исчезнувшего врача и его дамы сердца, а желтая пресса тем временем с наслаждением освещала эту сенсацию, снабжая ее заголовками «Убийство в лондонском погребе».
Криппена, конечно, слишком легко можно было узнать по его примечательным усам, так что от них пришлось избавиться. Этель же переоделась юношей, и оба отправились на трансатлантическом корабле в Канаду. Капитан лайнера «Монтроз», на котором они плыли, уже успел ознакомиться с газетными отчетами об убийстве, и тут он вдруг обратил внимание на то, что один из его пассажиров, «мистер Робинсон», слишком уж нежничает со своим сыном. Шел, напомним, уже 1910 год, корабль был построен недавно, так что капитан отправил в Лондон сообщение с помощью беспроводного телеграфа Маркони: «Сильные подозрения, что на борту корабля находятся фигурант по делу об убийстве в лондонском погребе и его сообщник. Усы сбриты, отращивает бороду. Сообщник одет как юноша, но голос, поведение и фигура несомненно женские».
Чтобы укрепиться в своей догадке, хитроумный капитан Кендэл рассказал однажды «мистеру Робинсону» смешную шутку. Существует особый вид гадания, который называется «гелоскопия», — когда прорицатель узнает тайны человека по тому, как он или она смеется. Трудно представить, чтобы капитан был таким уж специалистом в этой области, равно как не был он и сыщиком, пусть даже начинающим. Однако из распространенного описания скрывавшегося от правосудия беглеца ему было известно, что у него вставные зубы, поэтому Кендэл рассказал пассажиру шутку просто для того, чтобы тот рассмеялся. И тот рассмеялся, широко раскрыв рот. Оказалось, что у него в самом деле вставные зубы.
С точки зрения прессы во всем мире опять точь-в-точь повторялась история с Тоэлом, и все это было бы полной правдой, если не принять во внимание, что в данном случае все происходило иначе. Сходство заключалось в том, что как арест Тоэла доказал важность телеграфа целым двум поколениям, так в случае Криппена его поимка говорила об эффективности радио. Однако дальше эти истории серьезно разошлись. Ведь в этот раз первое сообщение ушло с корабля в полицию, а главного инспектора сыска, мистера Дью, отправили на более скоростном пароходе, «Лорентик», чтобы опередить беглецов. Тем временем сообщение капитана стало достоянием прессы, поэтому английские читатели уже знали все о погоне, еще когда она была в самом разгаре! И несмотря на параллели с делом Тоэла, существовали и иные, более свежие (но уже вошедшие в набор журналистских штампов) обстоятельства, рвущиеся попасть в разворачивающуюся историю.
За некоторое время до этой погони воображение читателей газет (и вообще всего общества) было поглощено историей о встрече в Африке Стэнли и Ливингстона[26], которую обычно приводят в качестве классического примера британской сдержанности. Истинная история, описанная в журнале «Нейчур» («Природа») в 1872 году, сводится, однако, к другому; Стэнли учел присутствие торговцев-арабов, которые наблюдали за встречей двух европейцев — а в их культуре традиционно принято вести себя сдержанно, так что вовсе не хваленая британская выдержка определяла его действия:
Он мгновенно понял, что европеец был не кто иной, как сам доктор Ливингстон, так что он чуть было не бросился к нему, чтобы обнять, однако ему тут же пришла в голову мысль, что при сем присутствовали арабы, которые, имея обыкновение скрывать свои чувства, весьма вероятно, основывают свое отношение к человеку на том, как способен скрывать собственные чувства он сам. Рядом стоял степенный, величавый араб — предводитель племени, и его поза лишь подкрепила решение мистера Стэнли не выказывать каких-либо признаков собственной радости или восторга. Медленно приблизившись к великому исследователю, он поклонился и произнес: «Вы, полагаю, мистер Ливингстон?» — на что тот, к кому были обращены эти слова, полностью понимая специфику ситуации, лишь улыбнулся и ответил просто: «Да». И лишь по прошествии нескольких часов, оставшись наедине друг с другом, сидя на козьей шкуре, два белых человека обменялись теми словами приветствий, которые оба жаждали выразить, а потом и подробно рассказали друг другу о возникших трудностях и о различных приключениях.
Нейчур, 1872 годИтак, полностью осознавая, что глаза всего мира теперь направлены на него и что какая-нибудь звучная фраза занесет его имя в анналы мировой истории, главный инспектор сыска, мистер Дью, позже утверждал, что, взойдя на борт «Монтроз» и подойдя к беглецу, он сдержанно обратился к нему с такими же, как у Стэнли, словами: «Вы ведь, полагаю, доктор Криппен?» Тот признал, что это в самом деле так, причем высказал свое облегчение тем, что скрываться больше не нужно, вслед за чем его препроводили назад, в Лондон. Впрочем, инспектор Дью, возможно, несколько приукрасил свою версию событий — в других сообщениях об аресте Криппена говорилось, что его слова были: «Добрый день, доктор Криппен, вы меня знаете? Я инспектор Дью из Скотленд-Ярда». Но, кто бы и что бы ни говорил, попытка Криппена скрыться от руки правосудия провалилась.
На допросе Криппен поведал свою версию случившегося. Он теперь утверждал, что Белл убежала со своим любовником и что его прежняя версия были лишь призвана скрыть это скандальное происшествие, однако сэр Бернард Спилсбери доказал, что в останках из погреба содержится гиосцин и что на небольшом фрагменте кожи, найденном в подвале, был шрам, идентичный тому, какой, как было известно, имелся у Белл. Возможно, Криппену и удалось бы избежать казни, если бы он объяснил всю ситуацию, связанную с этой историей, однако тогда под подозрением оказалась бы и Этель, а он не мог на такое пойти. И в результате доктор Криппен — под этим именем он и вошел в историю — был казнен через повешение.
Учитывая, что он не стал говорить лишнего, только бы защитить репутацию Этель, может, и стоило прислушаться к существующему мнению, что он с самыми лучшими намерениями давал своей жене гиосцин, который известен как сильное успокоительное средство, якобы исключительно с целью ограничить ее сексуальную невоздержанность, просто все пошло не так, как предполагалось… А может, и не стоит слишком вдаваться в такие умствования. Ведь хотя Криппен, возможно, и заслуживает некоторого сочувствия, сегодня сохранилось лишь его имя, и имя это связано с его злодейским поступком. Так что, пожалуй, оставим все как есть.
Поверьте, самая очаровательная женщина, какую я когда-либо видел, была повешена за убийство своих троих детей. Она отравила их, чтобы получить деньги по страховому полису. А самую отталкивающую наружность среди моих знакомых имел один филантроп, истративший почти четверть миллиона на лондонских бедняков.
Артур Конан Дойль. Знак четырех, 1890[27]Одна из особенностей отравления как явления, больше всего ужасавшая широкую публику и доводившая ее до исступления, заключалась именно в причине, по которой одни люди отравляют других: ради получения страховой премии, если их жизнь была застрахована, или ради наследства. Это чувство отвращения — вовсе не новый феномен: Гальба еще в свою бытность римским легатом в Испании — до того, как он стал императором в 68 году н. э. и, помимо прочих свершений, велел казнить Лукусту, — приговорил к смерти одного опекуна, который отравил порученного его попечению сироту, чтобы получить после него наследство. За такое гнусное преступление полагалось распять его на кресте, однако обвиняемый стал протестовать, ссылаясь на то, что он — гражданин Рима. На это Гальба лишь повелел: «Пусть его крест будет выше всех остальных, а еще его следует побелить»…
