Елена Лаврентьева - Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет
Фрукты со сливками подавали к столу и летом, и зимой. Сливки в ту пору получали путем выпаривания воды из молока. Для этого молоко наливали в широкую кастрюлю и ставили либо на край плиты, либо на вольный дух русской печи, не допуская, чтобы оно кипело.
Загустевшее молоко называлось сливками. «Когда молоко вылито в какую-нибудь посуду и оставлено в покое, чтобы на нем взошли сливки, то часть сливок, образующаяся на поверхности, первая бывает лучшего качества и в большом количестве, нежели всходящая после в такое же время; а сливки, всходящие во второй период времени, обильнее и лучше, нежели в третье время, равное двум предыдущим; третьего времени сливки количеством и качеством лучше всходящих в четвертое время, и так далее…
Из густого молока всегда отделяется меньшее количество содержащихся в нем сливок, нежели из молока жидкого, но эти сливки лучше…»{14}.
Густые сливки состояли в основном из пенок. «Кастрюлечки» со сливками были необходимой принадлежностью чайного стола. «Надежда Карповна только что встала; она сидела за чайным столиком и, наливая в чашку с чаем сливки из медной кастрюлечки, вылуженной, как серебро, ворчала, что в Москве, в древней столице, нет сливок таких, как в Знаменском»{15}.
П. И. Бартенев, издатель знаменитого исторического журнала «Русский архив», писал в своих воспоминаниях: «Маменька вставала несколько позднее всех, и мы дожидались ее появления из спальни в узенькую комнату, где ждал ее самовар и две кастрюли со сливками, одна с пенками, а другая, для младших членов семьи, — пожиже»{16}.
Глава XХIV.
«Русский чай хорош только на воде, вскипевшей в самоваре»{1}
К середине XVIII века чай в России употребляли больше, чем в Европе, а в Москве больше, чем в Петербурге. Петербуржцы начинали день с кофе:
А я, проспавши до полудня,
Курю табак и кофий пью, —
писал Г. Р. Державин (Фелица, 1782).
Крепкий густой кофе (по-турецки) пили из маленьких чашек, запивая холодной водой. Вероятно, так любила пить кофе Н. П. Голицына. Рассказывая в письме к дочери о визите к Татищевым, она замечает: «Они с особой заботливостью справились о моих привычках, так что приехавши, я нашла диван с двумя подушками, скамеечку для ног, а после кофе мне как всегда был подан стакан воды»{2}.
Кофейни в Петербурге появились раньше, чем в Москве, и их количество значительно превышало число кофеен в старой столице. «Литературные листки» в 1824 году сообщали: «Господин Дюбоа, французский уроженец, завел на Невском проспекте в доме Вебера кофейный дом, совершенно в роде парижских. Комнаты убраны не только со вкусом, но даже с великолепием, освещены газом и представляют все удобства для подобного заведения. Это самая верная копия парижских кофейных домов, но жаль, что здесь недостает парижских оригиналов для оживления сего нового храма гастрономии… Мраморные столики, шашки, домино, камины с пылающими угольями, всевозможные роды конфектов, ликеров и плодов в спиртах и ликерах, все прохладительные напитки и лакомства, и наконец великолепную кафедру (comptoir), где хозяйка ожидает гостей, наблюдает за исправностию услуги, рассчитывается с посетителями. Кажется, что каким-то очарованием переносишься в Париж, и только русские журналы, смиренно ожидающие читателей, напоминают, что вы в Петербурге»{3}.
«Пятой стихией жителей Белокаменной», по словам бытописателя Москвы И. Т. Кокорева, был чай. В 30-е годы прошлого столетия очень популярным в Москве был чайный магазин Василия Голубкова на Кузнецком Мосту. В одном из номеров «Дамского журнала» помещена его реклама:
«Не одни только магазины мод и арсеналы красоты заслуживают внимание прекрасного пола: все прекрасное принадлежит к его области, и потому дозвольте, милостивые государыни, подать вам руку и просить вас последовать за мною… в чайный магазин на Кузнецком мосту, под фирмою Голубкова. Этот магазин в особенности достоин посещения со стороны тех любезных хозяек, которые сами разливают чаи, от чего он становится прямо китайским нектаром поэтов. По невысокой чистой лестнице войдете в светлую, довольно большую комнату, где тотчас представится воображению вашему пекинский храмик, посвященный китайской флоре, и где каждый предмет заставляет любоваться собою или по аналогии с главным, или по вкусу, господствующему как во всех частях, так и в целом. Вы увидите прейскурант, напечатанный со всею типографскою роскошью, и когда захотите видеть по оному различные сорты чая, то вам подадут его на серебряном совке. Европейская вежливость и хороший тон хозяина также не останутся без вашего замечания, которых отнюдь не поспешите сократить; ибо спокойно будете все рассматривать и во все входить, сидя на обитом шелковою голубою матерьею канапе из карельской березы, украшающей, в соединении с золотом, весь храмик — это настоящее название сего магазина, доныне единственного на Кузнецком мосту и во всей нашей столице.
Касательно существенных выгод скажем, что вас не обвесят; что вы не заплатите лишнего и что вам не нужно будет искусство торговаться, столь необходимое в наших рядах. Любитель чая»{4}.
Сохранилось ценное описание вывески этого магазина: «Вообразите, что мы идем на Кузнецкий мост с Лубянки; дорога ведет нас под гору, и глаза наши разбегаются при взгляде на вывески, разбросанные на домах с обеих сторон улицы. Вот мы идем, спускаемся ниже, и вдруг на правой стороне, на одном доме поражает наши взоры огромная красивая вывеска. Читаем надпись: "Магазин чаев Василья Голубкова". Вывеска сама по себе очень обыкновенна, но надпись на большом четырехугольном продолговатом листе заслуживает все внимание охотников до вывесок. Она расположена в двух строках: в верхней — слова: магазин чаев, а в нижней: Василья Голубкова. Первые два слова отделаны в китайском вкусе: в каждой букве, из которых они состоят, вы увидите или китайца, или беседку, или какой-нибудь цветок, или что-нибудь подобное, но это все так искусно, мастерски подобрано, что глядеть хочется. Последние два слова, т. е. имя и фамилия, написаны разноцветными красками, например буква В алая, буква А зеленая, буква С голубая и так далее. И самая работа прекрасна: заметно, что эту вывеску работал артист, и говорят, что она стоит 500 рублей; можно поверить, посмотревши на это роскошное произведение вывесочной живописи»{5}.
В начале XIX века москвичи предпочитали пить чай из стаканов, и многие, как свидетельствует Д. Н. Свербеев, с недоверием относились к петербургскому обычаю разливать чай в большие чашки. Кроме того, утренний чай петербуржцы пили гораздо раньше москвичей: «Тургенев вставал и пил чай (по-петербургски) весьма рано…»{6}.
«В России мужчины пьют чай из стаканов, а женщины из чашек, откуда идет это разделение, я не знаю», — писал А. Дюма{7}.
В журналах того времени можно нередко встретить «замечания относительно делания чая»: «…утверждают, что чай, при одинаковых впрочем обстоятельствах, бывает лучше, то есть: настойка в чайнике, коего фигура ближе подходит к шару, нежели во всяком другом. Известно, что пустое шарообразное тело при одинаковом внутреннем пространстве имеет наименьшую поверхность; следовательно, ежели налить его полон кипячей воды, то оно при одинаковых обстоятельствах, в известное время потеряет менее теплоты, нежели всякое другое тело. Вот причина, почему в шарообразном чайнике чайная настойка должна быть крепче, нежели в чайнике другой фигуры, и притом чем более чайник, тем крепче. Итак, и сие общенародное мнение не есть предрассудок»{8}.
Благодаря драматургии Островского, отмечает историк русской кухни В. В. Похлебкин, с последней трети XIX века чай стал считаться в русском народе купеческим напитком, «несмотря на то, что в действительности исторически он был с середины XVII и до середины XIX века, то есть в течение 200 лет, преимущественно, а иногда и исключительно дворянским!»{9}
Художественная литература XIX века отразила этот факт, воспроизведя множество бытовых деталей и подробностей. В написании «од» самовару и чаепитию, безусловно, преуспело пушкинское время.
«Выдумка чая прекрасная вещь во всяком случае; в семействе чай сближает родных и дает отдых от домашних забот; в тех обществах, где этикет не изгнал еще из гостиных самоваров и не похитил у хозяйки права разливать чай, гости садятся теснее около чайного столика; нечто общее направляет умы к общей беседе; кажется, что кипящий напиток согревает сердца, располагает к веселости и откровенности. Старики оставляют подозрительный вид и делаются доверчивее к молодым; молодые становятся внимательнее к старикам. В дороге чай греет, в скуке за ним проводишь время. Одним словом, самовар заменяет в России камины, около которых во Франции и Англии собираются кружки»{10}.
![Елена Кукина - Русская живопись начала ХХ века. Создание новых форм [статья]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
