Михаил Гиршман - Литературное произведение: Теория художественной целостности
Именно на этом и основывается использованная в предшествующих разделах методика изучения ритмической композиции прозаического художественного текста: она предполагает анализ становления ритмического единства в динамике устойчивых признаков, более или менее регулярно повторяющихся в различных компонентах произведения, и выразительной изменчивости в обе стороны от этих устойчивых признаков в отдельных моментах развертывания художественной целостности.
Непростой является диалектика «горизонтальных» и «вертикальных» связей в ритмическом единстве прозаического произведения. На первый взгляд перед нами вполне обычное линейное развертывание речи с установлением связей только лишь «по горизонтали». Но из сказанного ясно, что внутри этой обычной синтагматики находится сложная система внутренних ритмических перекличек, соответствий и контрастов, преодолевающая эту обычную линейность и созидающая художественный мир «как сложную целостную динамическую структуру, изоморфную самой жизни (а не просто линейную последовательность слов)» 50 . Но преодоление осуществляется внутри самой «линейности», и художественный мир этот действительно строится в принципиально обычных для языка пространственно-временных измерениях и в соответствии с объективно существующими формами воссоздания действительности в слове. С этим связана, в свою очередь, более общая особенность прозаической речи и организующего ее ритма сравнительно со стиховым – перенос центра тяжести со слова и высказываемого в нем субъективного состояния на объективно изображаемую словом и в слове действительность.
Самые различные писатели-прозаики неоднократно говорили о доминирующей в художественной прозе установке на изобразительность, о том, что, по словам Горького, «писать рассказы о людях не значит просто „рассказывать“, это значит – рисовать людей словами, как рисуют их кистью или карандашом … так писать, чтобы человек, каков бы он ни был, вставал со страниц рассказа о нем с той силой физической ощутимости его бытия, с тою убедительностью его полуфантастической реальности, с какою вижу и ощущаю его» 51 . Характерен акцент на необходимости для прозаической формы большей пластики и объективности в замечании Пушкина, переданном В. Ф. Одоевским: «Форма… изменилась у меня по упреку Пушкина о том, что в моих прежних произведениях слишком видна моя личность, я стараюсь быть более пластичным – вот и все»52. Конечно, изобразительность эта особого рода, это изображение словом, «рассказыванием», и в связи с этим отношение между изображением и повествованием 53 является одной из самых важных формообразующих проблем художественной прозы. Как писал К. Федин, "наиболее объективный рассказ есть изображение. И это идеальная проза. Но одним изображением нельзя достичь непринужденности прозы, а без непринужденности нет полноты воздействия на читателя … Важно, стало быть, искать такое соотношение изобразительности с повествованием, рассказом, которое обладало бы наибольшим воздействием … Тут ритм решает все … "54 .
Действительно, ритм является средоточием этих двух взаимодействующих начал, он органически связывает их в каждый раз конкретном и своеобразном единстве движущегося художественно-речевого изображения. Необходимо, конечно, иметь в виду его многослойность, о которой, в частности, писала И. Роднянская: «Образное существо прозаического произведения живет преимущественно в „подтексте“, как незримый, но вполне достоверный результат сцеплений между „изобразительными единицами“. Но сами эти „единицы“ не могут быть показаны в буквальном смысле, так как прозаик имеет дело с духовным строительным материалом, – словом, они должны быть рассказаны. Здесь-то и вступает в свои права стилистический строй, в котором сопоставлены словесные значения и их оттенки, „выделенные“ и сближенные ритмом, интонацией, синтаксисом прозаической формы… Если сцепления между изобразительными единицами выражают точку зрения автора на предмет изображения, то сцепления между словесными значениями говорят о его откровенно личном отношении к изображаемому, о характере его сопереживания. Стилистический слой в прозе есть слой лирический» 55 .
Однако многослойность здесь, по-моему, несколько преувеличена, и Род-нянская не вполне учитывает относительность и пределы возможного обособления этих слоев и разный характер их взаимодействия и взаимоподчинения в стихотворно-поэтическом и прозаическом художественном целом. Одна из специфических черт прозы заключается, на мой взгляд, в том, что в ней изобразительная установка доминирует, подчиняя себе «стилистический слой», и прозаик не просто выражает «личное отношение к изображаемому», но стремится «перелить в другого свой взгляд» – вспомним еще раз дневниковую заметку Льва Толстого.
В прозе, в отличие от поэзии, как писал К. Кодуэлл, «эмоциональные ассоциации приписываются не словам, а движущемуся потоку мнимой реальности, обозначенной словами» 56 . Аналогичное противопоставление – уже специально применительно к ритму – находим и в работе П. Бицилли: "Ритмичность целого… здесь (в прозаическом произведении. – М. Г.) обусловливается не только движением речи, сменою контрастирующих образов-символов, звучаний и т. п., но и чередованием ситуаций реальных образов, переживаний изображаемых людей" 57 .
В этих высказываниях, однако, не вполне оправданно противопоставляются «слова» и «мнимая реальность», «движение речи» и «чередование ситуаций» – ведь все дело в их совмещении и невозможности существовать как художественно значимые явления друг без друга. В прозе все изображаемое должно быть не просто сообщено при помощи слов, но должно стать изображением, воплощенным в слове – в единственном выборе и расстановке слов, и, как пишет В. Станевич, «именно ритм расставляет по местам элементы изобразительности, подчиняет их единству замысла, придает им эмоционально-мелодический разбег и устремленность» 58 . Только проникая собою художественное изображение и, в свою очередь, проникаясь им, «ритм словесного материала переходит в ритм повествования. Ритм повествования – один из крепких узлов, связывающих пласты содержания и формы» 59 .
Ритмическое единство сплачивает строй речи и развертывающееся изображение действий и действующих лиц, событий и характеров, и все это становится единым движущимся целым, где движение речи наполняется движением жизни, а самодвижение жизни проникает собою самодвижение языка 60 . В прозаической целостности и точка зрения, и взгляд, и чувство писателя пронизывают художественное изображение, и оно, с другой стороны, не может осуществиться без общей художественной идеи, выраженной не иначе как в форме самодвижущейся жизни. С этим связано и еще одно важное специфическое отличие ритма прозы от ритма стиха: в ритмически выделенном и преображенном стиховом слове непосредственно воплощается образно-символический смысл, в прозе же этот образный смысл выражен опосредованно, через ритмически организованное движение изображенной «мнимой реальности» 61 .
Если с развитием «дифференцированного субъективного отношения, к жизни и бытию», как пишет А. Ф. Лосев, возникает потребность «отличить структуру жизни от самой жизни» (термин «ритм жизни» и появляется таким образом) 62 , то в стиховом ритме с наибольшей отчетливостью представлено именно подобное различие. Это видно, например, даже в такой характерной частности, как отвлечение структурных принципов речевого ритма, на которые стих всегда опирается, из которых он всегда исходит, от обычного рит-мико-синтаксического развертывания речи. И наоборот, в ритмическом движении прозы обобщение и структурное единство проясняются в самом изображенном жизненном развертывании, так же как речевое самодвижение обнаруживает в результате свою значимую внутреннюю организованность – и в ней отпечаток активной словесно-художественной деятельности автора, творца жизнеподобного мира.
Меняется по сравнению со стиховым и художественное время, созидаемое прозаическим ритмом. В стихе «субъективное время» извлекается из общего потока, напряженно выделяется и утверждает себя как всеобщий закон поэтической художественной организации; тем самым время "я", завершаясь в самом себе, прямо и непосредственно приобщается к вневременному бытию. В прозе же динамика между временем рассказываемого события и временем рассказывания предстает как одна из форм изображения, «раскрытия» объективного временного процесса в его внутренней сложности и многоплановости. Поэтому здесь действительно очень важно, как заметил немецкий исследователь прозы Г. Мюллер, «осознать функциональное соотношение времени повествования и повествуемого времени как силы, создающей образ» 63 .
