Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога
Развитое кустарное производство вело и к дифференциации самого кустаря. Портной, например, работал только верхнее платье. Скрестив босые ноги, сидел он на «катке», невысоком, но широком и массивном столе, и стежок к стежку простегивал швы, предварительно пройдясь по каждому зубом, чтобы шов был ровнее и плотнее. Современники иной раз отмечали кривые ноги и сутулость слабогрудых портных. Так оно и немудрено: учиться портновскому делу начинали с мальчиков, а всю жизнь просидев на катке – ноги калачиком, – поневоле сгорбишься и ноги согнешь. «Работа в мастерских начиналась в 5–6 часов утра, – вспоминал сын хозяина портновского заведения. – Хозяин вставал раньше всех, выходил в мастерскую и начинал будить мастеров. Проснувшись и умывшись, мастера уходили в трактир пить чай, а ученики прибирали мастерскую, чая им не полагалось…
После утреннего чая работа производилась до 12 часов дня. Ровно в 12 обедали…
После обеда работали до 4 часов и снова шли в трактир…
В 10 часов ужинали и ложились спать на том же катке, на котором работали. Спали вповалку, но у каждого была своя постель – подушка с засаленной, годами не стиранной наволочкой, какая-нибудь войлочная подстилка и грязное ситцевое одеяло» (15; 41–42).
Среди портных выделялись штуковщики, способные так заштуковать, заштопать тоненькой шелковинкой некстати появившуюся прореху на парадном фраке, что и зная о ней, все равно не заметишь. Конечно, такая штуковка большей частью была недолговечной. Были и такие мастаки среди недобросовестных портных, что стачивали целые пластины сукна из «шмука», обрезков, оставшихся после других заказов, подбирая их по цвету и фактуре. Разумеется, платье из шмука шло только на базар. Эти шмуклеры большей частью были из еврейской бедноты, противозаконно ютившейся по трущобам больших городов: голод не тетка, а в хорошие дорогие портные не всякому дано было выбиться. Шмуклерами же звались и скорняки, тачавшие пластины меха на воротники и подбой из обрезков и красившие кошку под бобра.
От портных отличались белошвейки, занимавшиеся только бельем – постельным и носильным. Работа эта была тонкая, требовала чистоты и внимания: шов на суконной шинели или даже на фраке не так заметен, как на сорочке тонкого голландского полотна.
Сапожник в городе нередко был пришлым. По всей России расходились сапожники-кимряки да калязинцы из огромного села Кимры и из рядом лежащего города Калязина Тверской губернии. Такой кимряк снимал у домовладельца каморку в полуподвале, а иной раз и «полсвета»: половину каморки, разделенной деревянной перегородкой как раз посередине окна. Надев большой кожаный фартук, работал сапожник, сидя на «липке»: низенькой табуретке с кожаным сиденьем. Размоченная кожа туго натягивалась на березовые разборные колодки по форме ноги и прикалывалась к ним шпильками. Когда кожа высохнет и приобретет формы ступни, кленовыми или березовыми гвоздями пришивали подошву, тачали и прибивали каблук, зашивали шов на заднике и голенище. Колодка внутри разбиралась, вынималась, подшивался поднаряд, а если заказчик требовал, в задник вшивались две берестяные полоски, чтобы сапоги были «со скрипом». Такие вытяжные, под самое колено сапоги с цельными головками из одного куска с голенищем и с одним только задним швом шились только в России и известны как «русские». На Западе сапоги тачались составные, с пришивными головками и передами, с голенищами на застежках: где же цивилизованному европейскому сапожнику собственными зубами натягивать кожу на колодки! Деревянными гвоздями подошва пришивалась не из бедности, а для лучшего качества обуви: при намокании кожи вместе с ней намокала и деревянная шпилька и, разбухая, плотно закрывала дырочку, в которой сидела. А чтобы сапоги не текли по шву, русские сапожники не пользовались стальной иглой. В проколотую тоненьким шильцем дырочку пропускалась просмоленная дратва с всученной в ее кончик свиной щетинкой. Обучение сапожному ремеслу и начиналось с просмолки дратвы сапожным варом и всучивания щетинки, а чтобы дело шло лучше, учитель время от времени прохаживался березовой колодкой по спине и голове непонятливого ученика: без бойла ученичества не бывало среди сапожников.
И опять-таки среди обувщиков выделялись башмачники, шившие тонкую обувь на «господ»: лаковые бальные туфли, шевровые или прюнелевые дамские ботинки, мягкие сафьяновые сапожки для дам, уже оставивших попечение о форме крохотной ножки, или атласные туфельки для девиц, чтобы порхали на балах, словно сильфиды.
И все эти мастера – портные и белошвейки, сапожники и башмачники – были большие певцы. Знамо дело: день-деньской, проходя иглой или шильцем стежок за стежком, поневоле со скуки запоешь. А еще славились они на всю Россию горьким пьянством – все от того же напряжения, от взгляда в одну точку: как неделю посидишь на катке или липке, так в воскресенье в кабак и потянет.
Пьянство мастеровых стало даже своеобразным ритуалом. В сентябре происходили «засидки», то есть начинали работать по вечерам с огнем.
С утра ученики мыли, чистили и заправляли лампы, вечером зажигали одну из них, мастера и ученики усаживались в кружок, и хозяин выставлял им угощение, а затем раздавал деньги на празднование. Но другой день пьянство продолжалось, но уже за свой счет, например у хозяина брали под запись в счет будущего заработка некоторую сумму. Пьянство это шло три-четыре дня, причем хозяин записывал не только взятые суммы, но и прогульные дни.
Мебель вся производилась в России кустарями. Если даже взять знаменитые крупные мебельные мастерские, хотя бы того же Гамбса, так ведь и там работа вся шла вручную. Потому и глаз нельзя отвести от изящной кабриоли – плавно круглящейся ножки стула, что обласкана она была заскорузлой ладонью человека. Столяры-мебельщики делились на белодеревцев, краснодеревцев и чернодеревцев. Белодеревцы работали мебель простую, рыночную, из обычной сосны. Для лучшего вида разве что протравят изделие морилкой или цветным бейцем, да пройдутся по ним вощеной суконкой или покроют лаком. Зауряд с ними работали бесчисленные сундучники – городская да деревенская Россия требовала миллионы сундуков: ведь у каждого члена мещанской или крестьянской семьи был свой сундук, а сколько сундучков требовалось солдатам да матросам (для моряков делались сундучки особой формы: на низеньких ножках, чтобы содержимое не подмокло, с заваленными внутрь стенками, чтобы при качке не опрокинулись, обтянутые промасленной и прокрашенной парусиной, с плетеными из тонкого каната ручками). Русские сундуки и сундучки пирамидами стояли и в юртах кочевых народов до Туркестана включительно, шли они и в Турцию, Персию, Афганистан и Внутреннюю Монголию. А русский дорожный быт был неотделим от погребцов – небольших изящных сундучков, в гнездах которых стояли графинчики с настойками и уксусом, стаканчики и рюмки, тарелки и чайные чашки с блюдцами и сам разборный дорожный самоварчик.
Столяр-краснодеревец работал с привозной заморской древесиной, а из отечественных пород пользовался карельской березой, тополем, а то и просто паплевым деревом – свилеватым комлем матерой березы: протравленные красной морилкой, прихотливо извивавшиеся слои березы таинственно мерцали из-под глубокого слоя лака, словно драгоценные камни. Широко прибегали краснодеревцы к интарсии, выкладывая по простой сосне штучные орнаменты из красного, черного, земляничного, тюльпанового или иного заморского дерева, пользовались они и бронзовыми накладками, а то и просто заменяли дорогую бронзу золоченым резным багетом. Чернодеревцы работали только с привозной древесиной, инкрустируя ее перламутром и черепахой, слоновой костью и поделочными камнями. Работали русские мебельщики и в стиле Буль, и в стиле Жакоб, и иностранцы дивились их мастерству, заявляя, что невозможно отличить стул или кресло самого Чиппендейла от работы какого-нибудь запойного Степана Сидорова.
Слесари-ремесленники
Игрушечное производство тоже сосредоточено было в руках городских кустарей, а пуще того – посадских и слобожан из пригородных слобод. Центром русского игрушечного производства издавна был Сергиев Посад, а «белье» для него еще и во множестве готовили обитатели ближайших сел и деревень, например, села Богородского. В Сергиевом Посаде интеллигенция с помощью земства даже открыла школу мастеров игрушки, эти изделия не раз завоевывали медали на международных выставках в Париже – мировом игрушечном центре. Конечно, ввозилась в Россию и дорогая заграничная игрушка, а того чаще – отформованные из тогдашних примитивных «пластмасс» ручки и головки кукол, а уж на месте им придавали готовый вид.
А в Павловской слободе под Нижним Новгородом работали тысячи умельцев-слесарей, чуть ли не всю Россию снабжая отличными ножами своей работы и удивительными замками: и внутренними – для сундуков, укладок да шкатулок, с «музыкой» (при повороте ключа в замке раздавался мелодичный звон множества подобранных в тон стальных язычков) и навесными – от огромных амбарных, с затейливыми ключами, вплоть до самых миниатюрных, помещавшихся на ногте. Скучно мастеру все рыночный товар гнать, вот и начинал он придумывать, чем бы ему все в том же кабаке в воскресенье перед товарищами похвастаться, вот и сделает цепочку из десятков таких миниатюрных замочков. Тула считается нынче самоварной столицей. А ведь эти десятки тысяч самоваров и на купеческих фабриках, и по домам делали все те же кустари, вручную выколачивая затейливой формы тулово, конфорки и поддувальца, впаивая отлитые такими же умельцами фигурные краны и ручки. Но Тула была еще и оружейным центром. На тульских (а еще и на сестрорецких, ижевских, воткинских) казенных оружейных заводах делали стандартное оружие для армии и флота. А вот охотничьи ружья с гравировкой и насечкой да с переливчатым воронением и многочисленные револьверы гражданского образца да дуэльные пистолеты по домам делали все те же рабочие-кустари. Казенный мастеровой Левша блоху все же у себя в домашней мастерской подковал. Но Тула еще и была центром ювелирного производства. У русских писателей XIX в. – у Н. В. Гоголя, И. С. Тургенева, А. И. Эртеля можно встретить мимохожее упоминание о «тульских булавках и кольцах. Из отходов оружейного и самоварного производства, из обрезков серебра, томпака, мельхиора, а то и из простых латуни и меди миллионами делались булавки для галстуков, кольца, перстни, серьги, браслеты, затейливые пуговицы, расходившиеся в коробах офеней по всей необъятной России. Да мало ли талантов было в русской земле, мало ли умелых рабочих рук, мало ли голодных ртов – всех не упомнишь и не перечислишь.
