Александр Жабинский - Другая история литературы. От самого начала до наших дней

Нет тебе равного, Рим; хотя ты почти и разрушен —
Но о величье былом ты и в разрухе гласишь.
Долгие годы твою низринули спесь, и твердыни
Цезаря, храмы богов ныне в болоте лежат.
Рухнула мощь, эта мощь, приводившая некогда в трепет
Грозный Аракс, что теперь горько о ней же скорбит.
Рим мечами царей, неусыпной заботой сената,
Волею вышних богов мира владыкою был;
Рим, над коим мечтал быть Цезарь единым владыкой,
Властолюбиво поправ дружбу и узы родства;
Рим, усилясь втройне, вражду, преступления, дружбу
Завоевал и пресек и, одаряя, обрел;
Рим, создаваясь, храним был твердо заботами знати,
Силой соседей своих, морем и местом своим.
Дерево, и мастера, и деньги с севера, с юга
Шли, и служило стеной самое место ему.
Щедрыми были к нему и вожди, и счастливые судьбы,
Каждый художник, весь мир Риму дары свои нес.
Град сокрушился, но в честь ему и великую славу
Только одно я хочу вымолвить: это был Рим!
Но ни годов череда, ни меч, ни пламя пожара
Не были в силах дотла славу его сокрушить.
Рим стараньем людей воздвигнут был столь величаво,
Что и старанье богов не сокрушило его.
Мрамор опять собери, и богатства милостью вышней
Нового пусть мастера будут стараться достичь.
Но не удастся создать никогда им подобной твердыни,
Даже развалин ее не восстановят они.
Столько осталось еще и рухнуло столько такого,
Что не сравнимо ни с чем и не воскреснет опять.
Здесь даже боги богов изваяниям сами дивятся
И походить на свои изображенья хотят.
Не в состоянье была дать богам такой облик природа,
В коем их дал человек на удивление всем.
Лики живые у них и, взирая на них, почитают
Дело художника здесь больше, чем их божество.
Город счастливый, когда б у него были власти другие
И не стыдились познать истину веры они!

Шлю, Назон, я тебе привет мой, слезами омытый;
Коль он к тебе не дойдет – и твоего я лишусь.
Ты, изгнанник, живешь, привета лишенный, близ Понта;
Так же, привета лишен, в Риме скорблю я, один.
Кто, от отчизны вдали, постоянно к отчизне не рвется?
Кто в родную страну жадно возврата не ждет?
Разве что жалкий бедняк, не имея ни дома, ни крова,
Может в себе не хранить память о крае родном.
Ты ж, гражданин и потомок семей благороднейших Рима,
Роду Цезарей был равен по крови своей.
Изгнан ты в дальний парфянский предел и к тем, кто в изгнанье
Кару несет за вину, ты без вины сопричтен.
Цезарь во гневе тебя, не по праву, подверг наказанью;
Слезы же лить о тебе – мне это право дано.
Ныне из Рима ты изгнан, отправлен на Истр ледовитый —
Ровно полгода царит там ледяная зима.
Рим наш – вселенной глава, к нему весь мир притекает,
Образ его для тебя – дом твой прелестный, родной.
Наши театры знакомы тебе, каждый портик известен,
И в переулке любом знаешь ты выход и вход.
Где толпится народ, где девушки в страсти клянутся, —
Знал ты все эти места, был там известен и ты.

Царь арабский Эвакс, преданье гласит, при Нероне,
Том, что по Августе был вторым правителем в Риме,
Книгу составил о том, какие камни бывают,
Где обретаются, в чем их сила, их цвет и названье.
Книга понравилась мне, и вот решил изложить я
То, что в ней прочитал, как можно доступней и кратче.
Я изложенье мое писал для себя и для близких -
Ибо величие тайн умаляется дальней оглаской;
Став уделом толпы, становится важное пошлым.
Самое большее – трем друзьям я дарю эту книгу:
Три – святое число, а я ведь пишу о священном
И обращаюсь лишь к тем, кто к таинствам божьим допущен,
Строгие нравы хранит и праведной жизнью известен.
Ежели разум людской познает свойства каменьев,
Силу их, коей причина сокрыта, а следствие явно, —
Это кажется нам сугубо достойно и важно.
Ведомо всем, что искусству врачей пособляют каменья
Из человеческих тел изгонять зловредные хвори;
Ведомо также и то, что каменья бывают причиной
Всяческих благ, дающихся тем, кто должно их носит.
Пусть никого не дивит – сомнение здесь неуместно, —
Что в драгоценных камнях волшебная кроется сила:
В травах сила ведь есть, а в камнях она только мощнее.

К мрачному Кроносу Ночь удалиться еще не успела, —
Раннего утра Заря, дочь Зевса, блеснула на кровлях.
Гелиос славный в сияньи лучей из-за моря поднялся;
Силою гордый своей, всем блаженным бессмертным светил он,
Пир окончив в чертогах морских Посейдона-владыки.
Радость, веселье объяло богов, увидевших Солнце.
Тотчас проснулся Приам, из смертных самый несчастный;
С пыльной земли поднялся, где сморил его сон ненадолго,
Слезы когда проливал он о Гекторе, гордости Трои.
Молвил Приам, что отправится к мужу, убившему сына:
Старца седого душа преисполнилась смелой отвагой
Голову Гектора либо отнять у мужеубийцы,
Либо погибель найти себе от руки Эакида.
Трои сыны удерживать в городе стали Приама;
Только увидев в небе орла, летящего справа,
Двинуться в путь разрешили; впрягли они мулов в повозку
И положили в нее за голову Гектора выкуп:
Много нарядных уборов и золота десять талантов.
Вот и засовы с троянских ворот городских они сняли.
С воплем вперед устремился народ, обгоняя Приама.
После того, как толпа ко рву приблизилась с криком,
Тотчас же силой Приам оттеснил ее к башням троянским;
Только Идея оставил себе, погонщика мулов.
С думой тяжелой Приам, обессиленный телом и духом,
Прахом посыпав главу в знак страданья и скорби глубокой,
Пешим шел по тропе, убиваясь тоской безысходной.
Царская дочь Поликсена, прекрасная, славная видом,
Путь совершала с отцом, держась за правую руку.
Следом за девушкой шла Андромаха, льющая слезы;
Двое малюток ее за рукав ухватили, рыдая:
Астианакт, Лаодам, рождены от Гектора оба.
Так, наконец, добрались до шатров и палаток ахейцев.
Стали аргивян они умолять, припадая к стопам их,
Пусть Эакид согласится принять за Гектора выкуп.
Старцы-цари порешили созвать самых знатных ахейцев;
Всех, кто прибыл из Трои, ввели в палатку Пелида.
Только он их увидал, распростертых у ног и рыдавших,
Жалостью сжалось в груди железное сердце Ахилла.
Не поднимаясь с земли, обратился Приам к нему первым:
«О могучий Пелид! Укроти гневный дух свой великий!
Или побойся небесных богов: всех и все они видят!
Старость мою пощади, над моими сединами сжалься!
О, пожалей старика, из смертных я самый несчастный!
Лучше возьми и убей пятьдесят сыновей моих храбрых,
Мне они меньше милы, чем славный, божественный Гектор!
Слезно молю – прими за мертвого Гектора выкуп!
Сына нежные члены не брось на съеденье собакам.
В руки мне тело отдай, привезу его в Трою оплакать».
Так говорил Эакиду Приам, потомок Дардана.
После него жена конеборца, стяжавшего славу,
Громкий стон испустив, рыдая, безудержно плача,
Голову низко склонив и лицо красивое спрятав,
К мужеубийце с мольбой обратилась и так говорила
Злому, жестокому мужу, рыданьями речь прерывая:
«Великодушный Ахилл, по облику схожий с богами!
Деток-сироток моих пожалей и меня, о, владыка!
Славой троянцев был их отец, тобою сраженный.
Сжалься, молю, надо мной, горемычной из женщин, которой
Воля небесных богов судила печаль и страданья!
Громкие стоны мои и рыданья потомки услышат.
Но, так страдая, зачем говорю тебе это, владыка?
Сжалься, молю, надо мной, хоть я тебе враг ненавистный!
Гектора тело отдай, его опущу я в гробницу!
Братьев моих семерых ты убил и отца дорогого,
Но с них доспехов не снял, а земле их предал с оружьем,
Выкупа даже не взяв, проявил геройскую доблесть.
Вот и сейчас покажи ее нам, предводитель ахейцев!
Гектора тело отдай его детям, дары приносящим,
Чтобы в земле погребли и курган огромный воздвигли, —
Памятник доблестной славы твоей потомкам оставив».
Так говорила с мольбой благородная дочь Этиона.
Гектора дети прекрасные, славные плакали горько,
Видя, как слезы мольбы у милой их матери льются:
Вспомнили дети отца, услыхав его славное имя.
Слезы ручьями текли из очей детей малолетних;
Жесткое сердце и ум Эакида они покорили.
Глядя на них, пожалел он несчастных и гнев укротил свой:
Слезы детей родовитых смягчили жестокого мужа.
Щеки его то краснели, то белыми вдруг становились.
Слезы же он затаил: глаза оставались сухими.
Так ведь бывает порой, что на солнце, светящее в небе,
Тучи нежданно найдут из нижнего слоя эфира,
Мраком покроют густым и погасят сиянье светила:
Бледный виднеется лик сквозь гремящие темные тучи;
Льются потоки дождя на железно-твердую землю.
Ветра же сильный порыв усмиряет вдруг ливень бурлящий.
Видимо, было таким бледно-желтым и сердце Ахилла.
С лилией схожие очи его смотрели сурово.
Душу терзала печаль-печаль о судьбе Гекторидов.
Все-таки слезы, готовые хлынуть из глаз Эакида,
Сдержаны были усилием воли и разумом мужа:
Их незаметно таил в глубине очей своих ясных.
А Поликсена, в хитон одетая мягкий, сказала,
Стройные ноги свои скрывая в складках одежды:
«Сжалься над нами, Ахилл, и нрав усмири свой жестокий!
Старца помилуй, отца моего, убитого горем!
Царь он, а жалостно так к стопам твоим припадает.
О, пожалей его дрожащие старые члены!
Гектора, славного сына Приама, отдай нам за выкуп.
Выкуп возьми за него и меня в придачу рабыней:
Буду в шатрах у тебя с другими служанками вместе».
Кротко промолвила так Поликсена с печалью на сердце.
Жалко их стало Ахиллу, и за руку взял он Приама;
Старца усаживать стал, тихонько плача при этом.
Долго его утешал, уговаривал яства отведать;
И согласился Приам против воли принять угощенье.
Вот вкруг широких столов понесли всевозможные яства.
В это время Ахилл из шатра стремительно вышел,
Злато с повозки он снял, серебро – за Гектора выкуп;
Все остальное отдал Поликсене, – пусть в Трою увозит,
Память храня о помолвке своей с великим Ахиллом:
Не было даже мысли в уме, что до свадьбы погибнет
Сам он, а деву меч поразит на его же могиле.
Все завершив и Гектора тело взвалив на повозку,
«Сколько же дней нам в бой не вступать?» —
вопросил он Приама:
Гектора чтобы оплакать смогли безопасно троянцы.
Старца услышав ответ и дав ему обещанья,
Быстро в палатку к себе возвратился Ахилл несравненный.
Путники, громко стеная, направились к городу Трое.