Георгий Иванов - Письма Г.В. Иванова и И. В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1955-1958)
Забавно что ее имя отчество было — настоящее — Паллада Олимпиевна. И был у нее брат кавалергард саженного роста — Кронид Олимпиевич. Я его видел уже в 1922 году в Петербурге: без парижских туалетов и пр. было уже очень не то.
Саломея[102], у Андреева — жена знаменитого булочника, рожд. кн. Андронникова держал салон, где царил [приписка на полях: ] м. б. путаю — в другом каком то салоне. Стара стала слаба стала. Но это та Саломея, «когда соломинка не спишь в огромной спальне» Светлейший князь Волконский т. н. петух вице директор Мин. иностр. дел по церемониальной части и, на совершенно равной ноге с ним О. Мандельштам. Теперь эта Саломея в Лондоне, большевизанит.
Всеволод Князев[103] был красавец чистой воды. Писал стихи, наизусть знал всего Лафорга[104]. Офицер конной гвардии — (кажется синий кирасир) застрелился из-за несчастной любви.
И Ватто и Шотландия у меня из отцовского (вернее прадедовского) дома. Я родился и играл ребенком на ковре в комнате, где портрет моей прабабушки — «голубой» Левицкий[105] висел между двух саженных ваз импер. фарфора расписанного мотивами из отплытья на остров Цитеру. Вазы эти были подарком крестного дяди Николая I. Николай I к деду (по матери Брауэр фон Бренштейну) очень благоволил в частности за энергичное подавление венгров 1849 году. Этот бравый генерал был не чужд эстетических вкусов, ибо дом был обставлен чудесно. Говорили, что многие раритеты вывезены были из этой самой Венгрии «по праву победителя». Small world — можно повторить за вами: и теперь м.б. в России какой-нибудь генерал готовит красивое гнездышко для внучков на венгерский счет. Возможно, что и «моя Шотландия, моя тоска»[106] будапештского провенанса: весь вестибюль в том же имении, где я родился и прошли все лучшие месяцы моего детства и юности был увешан английскими гравюрами черными и в красках, где и шотландских пейзажей и «охотников в красных фраках» было множество.
Следя по порядку Ваши вопросы — кто Судейкина и откуда Шотландия я перечел Вашу фразу. Итак, жду замечаний на статью. Замечания — Вы, собственно, уже имеете т. е. то что писала И. В. плюс мою сердечную благодарность. Но вот есть одно. В высшей степени для меня лестной фразе насчет ноты я бы, если можно уточнил бы ее смысл. Видите как я самодоволен и нескромен: то, что т. н. «парижская нота» может быть названа примечанием к моей поэзии — мне кажется правдой. Если уж Вы это сказали, нельзя ли распространить, чтобы до всякого доходило. Вроде «Скажу прямо вся т. н. парижская нота — примечание к Г. Иванову». Или что-нибудь в этом роде. Впрочем — Вам видней.
Спасибо за марки. Только не берите их для меня у Струве, моего недоброжелателя. На них скверные флюиды. Вот расписал Вам опять чепуху и опять до головной боли. Главное обидно будь я Карпович[107] или Яша Цвибак[108], вылечили бы меня в два счета. А так пришел последний день упадка
От органических причин
и обращаясь к поэзии, приходится продолжить за Прутковым
Прости пробирная палатка
Где я снискал высокий чин.
Ах да — где Тихонов, где Вагинов. Тихонов головой выше всей группы, рука на плече какого-то типа, держащего руки по наполеоновски крест на крест. Вагинов — подперев подбородок и согнув коленку в светлом костюме. Остальные мелкая поэтическая рвань, Вера Лурье, две сестры Наппельбаум, некто Рачинский. Это студисты Звучащей Раковины — милая, но бесталанная компания.
Ну обнимаю Вас мой tres cher. Насчет стекляшек из Возрожденья уже до другого раза. Как Вы мой будущий биограф — [дальше на полях: ] сообщаю что эта «манерка» имеет 40-летнюю давность. У меня есть целая книга «Памятник Славы» в таких же роскошных ямбах ура ура ура за русского царя. И многие, напр. В. Брюсов весьма хвалили. Но до сл. раза.
Письмо № 17
[без даты]
[на конверте штемпель 16-го июля 1957]
Beau-Sejour
Hyeres (Var.)
Дорогой Борис [sic] Федорович,
Выходить, как будто, что Вы на меня на этот раз начисто плюнули — все сроки прошли, а от Вас ни ответа ни привета. Написали бы «обратной почтой» хоть два слова, чтоб «поддержать связь».
Здесь невероятная жара. Единственное мое утешение — пиво — мне строжайше запрещено. Вообще и физически и душевно — я дохну. На днях будет меня осматривать одно светило и тогда — если интересуетесь — отпишу Вам, что оно нашло и на что я могу рассчитывать в смысле продолжения жизни.
Вот вся молодежь помирает. В прошлом письме я упоминал Вам о друге поэтов П. П. Волконском, которого я искренно — лет пятьдесят! любил. И вот читали м.б. в «Русской мысли» — представился или перекинулся или чикнулся (по Ильфу Петрову) этот душка светлейший князь. Года четыре назад покончила с собой его жена, которую я уважал еще больше. Она была просто замечательное существо (м. б. читали мой некролог в «Возрождении» в свое время? Если нет — как-нибудь развлекая Вас, в ответе на Ваше очередное письмо (если таковые будут следовать) охотно о ней расскажу. Стоит того. Если можете достать разыщите и прочтите книгу кн. Волконской «Горе побежденным»[109]. Очень поучительно. Пока, тоже чтобы Вас развлечь, прилагаю вырезку (верните) того же Петра Петровича, о моем одобря славом (?) Вами стихотворении. Трогательно, а?
Обнимаю Вас, дорогой друг. И. В. Вам очень кланяется.
Ваш Г. И.
Мерсите Вам за Ледерплякс!
Письмо № 18
[без даты, на конверте 30 июля 1957]
1.
Дорогой Владимир Феодорович,
Спасибо большое за Ледерплякс. Напишите же мне наконец письмо не на полстранички. Хотя, конечно, что я за корреспондент теперь! Вот прошлый раз перечел и вижу: расписал о своем «золотом детстве» о жалованных вазах и пр. совсем как в «Двенадцати стульях». Помню игрывал я на ковре хороссан, любуясь «гобеленом пастушки». Но как видите, послал как есть. Теперь отвечаю на некоторые Ваши вопросы тоже как написалось — валится перо из рук. Ну уж Вы разберетесь, как знаете и не будете осуждать меня. Ерунда, что я проявил по отношению к Вам некую «жадность» насчет Гумилева. Не в моем это нраве. Приписал «не печатайте», думая м. б. напишу статейку «последние месяцы Гумилева» и тисну эту фотографию. И «не печатайте» относилось к возможности попадания ее в лапы какого-нибудь Нарокова или Струве.
Цветаеву я и люблю и не люблю. По-моему, она «адски» одарена, но больше занималась вздором, т. к. по свойству своей натуры была тоже адской «царь-дурой». Статья Адамовича о ней[110] вызвала во мне омерзение. И как таковая, — мелко «с несуществующих высот» и по подоплеке: месть покойнику. Адамович ее ненавидел за «Цветник» («Благонамеренный» журнал кн. Шаховского, нынешнего епископа. «Цветник» полон цитат из статей нынешнего Адамовича, выбрано и комментировано Цветаевой. Не особенно ловко сделанный, Адамовича крайне задевший. Он, т. е. Адамович, самая мстительная тварь на свете. Заметили ли Вы, что он, не упускает случая где только возможно унизить Бальмонта? Повод: Бальмонт где-то четверть века тому назад обмолвился о «бездарном лопоухом Адамовиче». И четверть века Адамович, как может мстит ему.
Об его мстительности можно «написать целую поэму». На личной шкуре я испытываю это по сей день. Мог бы подробно рассказать «для потомства». Да где мне в моем нынешнем виде и положении.
Вне личностей — его статью о Цветаевой воспринимаю, как и Вы — оскорблением поэзии. И Вы очень плохо сделали, что отказались от мысли хлопнуть его по заду (чувствительное его место). И напротив, хорошо сделаете если хлопнете, наживать врага Вам нечего боятся — он уже за что-то (не знаю за что) потенциальный враг Вам. И, будьте спокойны, найдет повод нагадить.
Больше всего Адамович ненавидит в человеке талант. З. Гиппиус сказала ему публично как то, Вы Георгий Викторович — Ваши статьи — как те картины, которые скупал, и резал на куски гоголевский художник.
Державин, по моему, и есть «самый великий русский поэт», потенциально мировой гений. Развалился и местами погиб безвозвратно, потому что писал на неустановившемся языке.
P. S.
Есть ли у Вас возможность в какой-нибудь библиотеке просмотреть №№ за февраль-март «красной газеты?» А так же были ли в это время в Петербурге и читали ли там «происшествия». Ответьте.
Мне прислала мадам Е. Грот[111] 20 долларов. Та ли эта дама, о которой говорите или другая? Если другая, пусть пришлет мне, сколько может, Ледерпляску [sic]. Это единственное лекарство, которое на меня действует.
[дальше на полях: ] Обнимаю Вас дорогой
Ваш Г. Иванов
