Константин Крылов - Нет времени
231
Единственным серьёзным недостатком книги следует признать отсутствие пресловутой речи в общем корпусе текстов. Судя по этому документу, Хайдеггер, если даже и считал себя «национал-социалистом», то представлял себе его весьма своеобразно. Чего стоит, например, такой пассаж: «Сущностная воля корпорации профессоров должна пробудиться и укрепиться, достигнув простоты и широты видения о сущности науки. Сущностная воля корпорации студентов должна вознестись до величайшей ясности и дисциплины знания, должна, требуя и определяя, встроить свое совидение народа и его государства в сущность науки. Та и другая воля обязаны вызывать друг друга на борьбу». Похоже, молодой ректор действительно не вполне отдавал себе отчёт, с кем связался, — или талантливо юродствовал. Последнее возможно, но маловероятно, — ибо, говоря что бы то ни было, Хайдеггер никогда не забывал о своём грядущем бытии-в-культуре, о немецком бессмертии, воплощаемом в череде профессоров, которые будут комментировать каждое слово «изучаемого объекта», потом комментировать комментарии, etc.
232
Этот замечательный человеческий документ приведён в книге на стр. 362–368.
233
Хайдеггер, правда, немного играет в «гэндальфа» и время от времени живёт в шварцвальдских горах в маленьком домике, но все его настоящие интересы сосредоточены на университетской жизни. Ясперс, в свою очередь, несколько пережимает с внеуниверситетской социальной активностью — но, опять же, не всерьёз. Кто же знал, что послевоенная ситуация заставит каждого из них стать тем, во что они игрались: одного — «мудрецом из пещеры», никогда не посещающим людные сборища (в том числе философские конгрессы), другого — газетным философом, политическим активистом, автором сочинений типа «Куда движется ФРГ»? Однако оба чувствуют нелепость и неудобство своего положения — и каждый по-своему переживает исторический крах Немецкого Университета, в рамках которого только и может реализоваться «подлинное философствование». Разумеется, оба преподают, но каждый понимает, что это всё-таки «не то». В поздних письмах это не обсуждается (слишком болезненно), но иногда проскальзывает — возможно, это была единственная тема, которая равно затрагивала обоих.
234
В этом смысле Кафка — всего лишь один из комментаторов Канта.
235
Скандал с Ницше был вызван, в первую очередь, тем обстоятельством, что он добровольно оставил службу: сие не лезло ни в какие ворота.
236
Неуклюжий перевод этого слова как «постав» оставим на совести переводчика.
237
Надо отметить, что и любовь, и вражда — по крайней мере, в литературе — силы притяжения, а не отталкивания. Вражда отнюдь не разделяет врагов — напротив, чем сильнее вражда, тем сильнее желание «сойтись», хотя бы для того, чтобы победит ненавистного врага, унизить его, отнять у него все ценное, наконец, прикончить (то есть «занять его место на земле», что означает конечное слияние с ним). Неудивительно, что два вечных сюжета мировой литературы — путешествия влюбленного, ищущего пропавшую возлюбленную, и преследование мстителем ненавистного врага — так похожи, что легко сливаются в один сюжет: погоня за похищенной любимой и коварным похитителем (причем еще неизвестно, что важнее: вернуть коханую или примерно наказать супостата). Но нельзя написать роман о взаимном отвращении — сколь бы часто оно не встречалось в реальной жизни, это «не сюжет». Литература почти не интересуется тем, что разделяет людей. Любая книга — так или иначе — одиссея, потому что любая книга в конечном итоге посвящена встрече и возвращению (неважно, состоявшемуся или нет); расставание — всего лишь необходимое условие, прием, но ни в коем случае не тема.
238
Именно поэтому сознательное переворачивание этого отношения производит столь сильное впечатление. У Александра Дюма Диана де Меридор убивает виновных в смерти Бюсси с помощью «аква тофана» именно потому, что Дюма неодобрительно относится к мести и пытается показать нам, что любая попытка мщения, даже праведного, неизбежно приводит ко злу. Не случайно тема яда возникает (хотя и не используется) и в «Графе Монте-Кристо» — то есть в книге, специально посвященной мщению. Напротив, у Шекспира, считающего отмщение моральным долгом (пусть и очень тяжелым), «все правильно»: зло пользуется ядом, добро вооружено шпагой.
239
На самом деле это отголосок древнейшей из арийских традиций. У зороастрийцна все ядовитые твари однозначно относятся к категории храфстра — то есть тварей дьявола, воплощений вредоносных дэвов, заслуживающих только уничтожения. Благоверный зороастриец должен всё время носить при себе палку для уничтожения змей.
240
В русском прокате — «Вспомнить всё».
241
Как известно, большинство религиозных учений категорически осуждают самоубийство. Заметим, что никаких рациональных причин для этого вроде бы нет. Каждый вправе сам распоряжаться своей жизнью и смертью. Это правда — но правда и то, что, убивая себя, человек может причинить такой же вред Ограде, своему участку Ограды, защищавшей его самого… и поэтому самоубийство считается отвратительным грехом. Тем не менее, это можно обойти: так, нравственно допустимыми считаются некоторые странные и мучительные виды самоубийства, типа харакири, нечто вроде «честного боя» с самим собой.
242
Есть, впрочем, совсем брутальная версия: якобы «хрущёвки» были скалькированы с домов, в которые фашисты собирались селить славянское городское население «восточных территорий» после победы над СССР. Учитывая общую настроенность Хрущёва на построение социализма эконом-класса, то есть как можно более дешёвого и сердитого, в это можно поверить.
243
Кандидатскую диссертацию он защитил в 1977 году, по теме «Семантические потенции языкового знака».
244
Шкловский уж точно назвал бы их «пробниками».
245
Странного человека, который в 1963 году основал либерально-патриотический (это его выражение) Университет Молодого Марксиста, в 1988 — Российский Народный Фронт, в 1991 — Партию Возрождения, и, наверное, ещё что-нибудь оснует, дай ему Бог здоровьичка.
246
В.В. Бибихин. Алексей Фёдорович Лосев. Сергей Сергеевич Аверинцев. — М.: Институт философии, теологии и истории Святого Фомы, 2004.
247
Как мне помнится (но могу и ошибиться), первым «модным лектором» стал диакон Кураев. Сначала он выступал на психфаке, потом переместился к основному комплексу зданий, в «первый гум». За ним потянулись гуманитарные светила. Чтобы дать представление об обстановке, процитирую официальный материал с сервера МГУ:
Кафедра истории и теории мировой культуры философского факультета МГУ — одна из первых в России культурологических кафедр — возникла в 1990 году в обстановке интенсивных реформ высшей школы, когда историческая ситуация открывала редкие возможности для прихода или возвращения в Университет лучших сил российской гуманитарной науки. Программа реформ включала в себя замысел создании дисциплины, которая смогла бы интегрировать гуманитарные «общечеловеческие» ценности и тем самым занять в высшем образовании общества опустевшее место «идеологических» дисциплин. Таким образом возникло новое весьма жизнеспособное направление, за которым закрепилось название «культурология».
(.)
В создании нового научного направления особо активное участие принимало блестящее поколение гуманитариев, сформировавшееся в 60-е, 70-е годы и стяжавшее со временем мировую известность. В работах С.С. Аверинцева, Н.В. Брагинской, М.Л. Гаспарова, А.Я. Гуревича, Вяч. Вс. Иванова, Г.С. Кнабе, Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, Е.М. Мелетинского, Н.И. Толстого, В.Н. Топорова Б.А. Успенского (.). Перечисленные ученые так или иначе приняли участие в создании кафеды ИТМК и — под руководством первого заведующего (до 1995 г)., Вяч. Вс. Иванова — работали на ней как штатные сотрудники или приглашаемые лекторы (как, например, глава Московско-Тартусской школы Ю.М. Лотман).
Характерна атмосфера, в которой создавалась кафедра. С одной стороны возникло активное движение «снизу»: студенчество требовало реформы образования, прихода в него новых людей, свободных контактов с западными коллегами. Практически кафедра была создана организационными усилиями тогдашнего студента (в дальнейшем — до 2000 г. — преподавателя и одного из руководителей кафедры) В.Я. Саврея, которому удалось объединить ученых и найти общий язык с ответственными администраторами. С другой стороны деканат философского факультета (А.В. Панин, позже В.В. Миронов) и руководство Московского университета, движимое желанием не отстать от духа времени, поддержало инициативу общественности и активно помогло создать кафедру.
