Валерий Леонов - Пространство библиотеки: Библиотечная симфония
В начале второй части моего сочинения представлю читателю следующие соображения. Будем исходить из того, что замысел создания библиотеки предполагает затрату определённых усилий, причём усилий во времени. Пространство библиотеки рождается из формы, образующей её конструкцию, из порядка или из синтаксиса[45]. Можно сказать иначе: конструкция библиотеки есть синтаксис, синтаксис существует внутри неё, он нуждается в пространстве. Таким образом, чтобы понимать правила доступа и использования текстов, надо знать синтаксис библиотеки.
В мировой библиотечной истории есть примеры уникального построения библиотекарями синтаксиса, который оказал впоследствии существенное влияние на систематизацию научного знания. Приведу только два, связанные с Александрийской библиотекой. Это тем более интересно, поскольку в октябре 2002 г., спустя тринадцать столетий после гибели, возрождённая Библиотека Александрина распахнула свои двери читателям.
1. Каллимах Киренский — хранитель библиотеки с 260 по 240 г. до н.э. «Таблицы тех, кто прославился во всех областях знания, и того, что они написали» («Pinakes tōn en pasē paideia dialampsantōn») — это не просто первый систематический каталог Александрийской библиотеки в 120 книгах. Это была «… первая в истории попытка систематического распределения всех наличных произведений греческой литературы по родам её, — другими словами, историко-литературный конспект…» и «… мы имеем право a priori утверждать, что александрийские «Пинакес» были во всяком случае чем-то большим, нежели простой каталог»[46].
2. Андроник Родосский — хранитель библиотеки в I в. до н.э. Располагая сочинения Аристотеля в соответствии с их внутренним содержанием, выделил отдельно книги, относящиеся к сфере практического опыта, и книги о «первых родах сущего», или о «мудрости», как называл их сам Аристотель. Первую книгу о мудрости (после опытных сочинений) Андроник Родосский озаглавил «метафизика» («после физики»), дав тем самым название целому комплексу наук о сверхчувственных принципах бытия[47].
Структура синтаксиса определяется, исходя из особенностей коммуникации и поиска в библиотеке. Это означает, что на синтаксическом уровне анализа происходит выбор схем и порядка построения библиотека как метатекста. Для иллюстрации правил, которые должны соблюдаться при объяснении синтаксиса библиотеки и выборе соответствующих схем, я воспользуюсь библиотечными законами, сформулированными в первой половине 50-х годов XX столетия индийским библиотековедом, автором теории фасетной классификации текстов Ш.Р. Ранганатаном[48]. Напомню, что их всего пять, они лаконичны и носят самый общий характер:
1. Книги предназначены для пользования ими.
2. Книги предназначены для всех; или каждому читателю — его книгу.
3. Каждой книге — её читателя.
4. Берегите время читателя.
5. Библиотека — растущий организм.
В этих законах, на мой взгляд, чётко представлены цели и задачи коммуникации и поиска — основных библиотечных функций. Думаю, что, формулируя их, Ранганатан изначально исходил из модели идеальной библиотеки, такой, например, которая находится под пристальным вниманием государства, обеспечивается с его стороны достаточным финансированием и имеет надёжную систему защиты. Если этот комплекс факторов есть нечто само собой разумеющееся и не подлежащее сомнению, то предложенные индийским библиотековедом законы исполняются гармонично.
Но жизнь, как известно, развивается по другому сценарию и вносит свои коррективы. За тринадцать столетий до Ранганатана другой библиотекарь из Китая — Ню Хун (545–610) — главный хранитель императорской библиотеки, анализируя реальный жизненный опыт, выявил пять (опять 5!) не законов, а бедствий, постоянно грозящих библиотекам[49]. Среди них первое место занимают гонения властей, второе — пожары, третье — наводнения, четвёртое — смуты и, наконец, на последнем, пятом месте — войны. Железная логика! И почти трёхвековой опыт БАН подтверждает это. Ни прибавить, ни убавить. Неужели великие библиотеки обречены на трагический финал?..
Но вернёмся к законам Ранганатана. Основываясь на них, можно построить несколько схем синтаксиса библиотеки с разной степенью детализации. Например, одна задаётся конструкцией текста библиотеки, в основу которой положены библиотечно-библиографические процессы[50]. Синтаксис соединяет четыре универсальных процесса в библиотеке в некое единство, в текст: формирование фондов; библиографироование; библиотечно-библиографическое обслуживание; сохранение библиотечных фондов и сооружений. Вторая схема синтаксиса библиотеки образует другой текст — по типу информационно-поисковых языков: классификационных, предметных, дескрипторных[51]. Список примеров можно продолжать.
Итак, библиотекарь конструирует различные схемы синтаксиса библиотеки. Другое дело, что эти схемы не постоянны, требуют усовершенствования, поскольку наступает время, когда они уже не удовлетворяют потребности читателей. Тогда необходим выход за пределы существующего синтаксиса. Начинается искусство профессионала: разыскание, поиски неалгоритмизированных решений, накопление и использование опыта и т.п. «Вторжение» искусства заканчивается созданием новой схемы, потом, через некоторое время, снова несоответствие и опять поиски нового. В процессе поисков таких оптимальных схем происходит постоянное «сближение» библиотечной науки и искусства.
Для дальнейшего формирования библиотечно-библиографической науки сегодня универсальности уже недостаточно. Я вряд ли скажу что-либо новое, но известно, что чем выше уровень обобщения, чем решительнее и больше покрывает оно времени и пространства, тем бессодержательнее оказывается с библиотечной точки зрения. Синтаксис библиотеки помогает вплотную подойти к отдельному тексту и оценить его содержание в индивидуальной полноте и своеобразии. Это делает обобщённые оценки неинтересными, поскольку теряется смысл. «Неинтересно» то, в чём нет смысла. Смысл предполагает особенность и новизну. Ответы, заготовленные, как это часто бывает впрок, на самом деле никакие не ответы[52]. Ведь они не рассчитаны на вопросы.
Кто-нибудь нпременно спросит: а причём, собственно, здесь синтаксис? Ведь что бы ни говорилось о книге, библиотеке и чтении, кроме сугубо индивидуального влияния на личность, существует всегда и общее. Причём, чем дальше отодвинуться хронологически, тем более различия сближаются и, как в случае с пятью законами Ранганатана, различия исчезают вовсе и законы приобретают почти универсальное звучание.
Хочу надеяться, что в трактовке библиотеки как метатекста внимание современного читателя привлекает то, что выражено непривычно, нестандартно, но по психологической сути вместе с тем узнаваемо, близко. Или кажется таковым. Скажем, книги Петра I в БАН. Если вдуматься, то его книги не представляют библиотеку как Библиотеку. Но они образуют некую конструкцию, форму, благодаря которой мы угадываем в себе и для себя библиотеку. Книги Петра порождают текст, посредством которого БАН читается как метатекст. Один текст читается с помощью другого текста. Что же получается? Получается, что мы строим образ книг библиотеки Петра в форме текста и этот новый текст обладает смыслом. Таким образом, смысл рождается из конструкции, из формы, из синтаксиса. Синтаксис в этом случае порождается библиотекарем. Означает ли это, что в синтаксисе есть психология? Конечно, ведь его создаёт человек. Если знаки синтаксиса оставляют в нас след, совпадают с нашим опытом, то у нас имеется возможность его (синтаксис) «развернуть». Если нет, диалог не возникнет.
Поясню эту мысль. Общеизвестно, что любая крупная библиотека мира имеет в своих собраниях документы разных эпох, разных стран и разных времён. Чтобы между ними состоялся диалог, чтобы иная культура воспринималась потенциальным читателем другой эпохи наиболее отчётливо, синтаксис библиотеки «приспосабливает» то или иное собрание к своему фонду. Как только «чужое» становится достоянием другой культуры, оно, в сущности, уже не чужое, оно становится «своим». Так, русская коллекция красноярского библиофила Г.В. Юдина в Библиотеке конгресса стала фактом американской культуры; индийские материалы в Британской библиотеке — фактом культуры английской; польская коллекция Залусских или личная библиотека Вольтера в Российской национальной библиотеке есть факт культуры русской. Таким образом, подлинным фактом отечественной культуры чужое становится только тогда, когда оно воспринимается именно как своё. Библиотека через синтаксис устанавливает новые контакты с культурой прошлого. Прошлое становится равноправным партнёром, а не просто текстом, подлежащим научной обработке.
