Марселен Дефурно - Повседневная жизнь в эпоху Жанны дАрк
Ни одно событие не могло так глубоко взволновать город, как устройство ряда театральных представлений, потому что театр не был делом профессиональной «труппы», он становился общим делом всего городского населения. Можно сказать, что свою лепту вносили все его жители. Муниципалитеты предоставляли кредит, иногда весьма значительный, чтобы покрыть расходы; актеров набирали из всех слоев городского общества: священники соседствовали здесь не только с горожанами, но и с крестьянами, и само по себе число персонажей, порой достигавшее нескольких сотен, предполагало, что не было ни одной семьи, которая не была бы кровно заинтересована в успехе представления. И потому в день спектакля все население города толпилось на площади или на церковной паперти, где под открытым небом устраивались подмостки. Дома пустели, и городским властям иной раз приходилось высылать специальный «дозор», чтобы бродяги не грабили эти оставшиеся без присмотра жилища. Случалось даже, что власти запрещали кому бы то ни было работать и на время представлений предписывали закрывать лавки. Крестьяне из соседних деревень сбегались в город, где было объявлено представление, и Эсташ Дешан называет театр одним из соблазнов городской жизни, притягивающих женщин:
Они стремятся в города,
Где им говорят нежные слова,
Где есть праздники, базары и театр,
Отрадные для них места…
Если и не существовало профессиональных актеров, за исключением участвовавших в спектакле музыкантов и жонглеров, то создавались труппы актеров-любителей, которые ради собственного удовольствия и ради развлечения толпы брались за дело устройства представлений и исполняли главные роли – как в случае труппы «Bazoche»[13], набранной главным образом из числа писцов Парламента, или «Enfants Sans-Souci» («Беззаботных ребят»), или «Sots» («Дураков»). Последние, во главе которых стояли «Prince des Sots» («Князь глупцов») или «Mere Sotte» («Безумная матерь»), представляли собой своего рода веселую богему, образовавшуюся из среды студентов Университета и дававшую себе волю в сатирических соти или шуточных проповедях. Шуты (или дураки), одетые наполовину в желтое, наполовину зеленое платье, с длинноухими колпаками на головах, говорили истину великим мира сего. В том же роде были руанская труппа «Connards» или дижонская «Suppots de la Coquille». Мы знаем, что даже духовенство, несмотря на постоянные запреты, объединялось ради празднования традиционного «Праздника Дураков», который из церкви, где проходил изначально, перебрался на городские улицы; иногда во время праздника начинался такой разгул, что требовалось вмешательство властей.
В 1454 г. в Труа (Шампань), в воскресенье после Обрезания Господня «те, что из капитулов церквей Св. Петра, Св. Стефана и Св. Урбана, на всех перекрестках громогласно сзывали народ в самое людное место города, и там на высоких подмостках представили некую игру, неявно порицая и оскорбляя епископа и самых именитых священнослужителей собора, которые, в силу Прагматической санкции[14] (изданной в 1438 г. Карлом VII), требовали отмены «Праздника Дураков». В частности, в этой игре были представлены три персонажа, именовавшиеся «Лицемерие», «Притворство» и «Хитрость», которых присутствующие восприняли как епископа и двух каноников, пожелавших воспрепятствовать устройству праздника, «чем слышавшие это люди были недовольны и возмущены»15 . К тому же году относится запрет епископа Меленского, направленный против «этих нагих или бесстыдно одетых людей, которые разъезжают по городу и возят свой театр на телегах или прочих непристойных повозках, чтобы низкими и позорными представлениями возбуждать смех толпы». Но Дураки нередко пользовались покровительством государей и, несмотря на церковное осуждение, мы видим, как Филипп Добрый подтвердил – в стихах – привилегии Дураков из герцогской капеллы:
Пожелаем, согласимся и даруем,
От своего имени и от имени наших преемников,
От названных выше сеньоров,
Чтобы этот праздник отмечался
На веки вечные в один из дней года…
Такие же труппы, иногда постоянные, а иногда временные, готовили в течение долгих месяцев представления мистерий, инсценировки священной истории или «Золотой легенды» (житий святых), или же моралите, в которых расцветал аллегорический дух той эпохи.
Случалось, что постановку мистерии брал на себя ремесленный цех или братство: в 1443 и 1450 гг. «парижские башмачники» устроили и представили мистерию о святых Крипине и Крипиниане, покровителях своего цеха. Для представления главной мистерии, «Мистерии Страстей», – этот сюжет преобладал в религиозном театре, равно как и в пластических искусствах, – в Париже и других городах создавались особые братства. «Братства Страстей» появились в Париже в царствование Карла VI и получили своего рода монополию на представление религиозной драмы, при этом постоянно сотрудничая с «Беззаботными ребятами», поскольку серьезный спектакль то и дело перебивался комическими интермедиями. Клирики нередко становились участниками мистерий, поскольку к представлениям этого рода Церковь не проявляла такой враждебности, как к светским. В городе Бар-сюр-Об каноники церкви Сен-Маклу получили от епископа Лангрского разрешение «представлять и рассказывать с различными костюмами и персонажами на городских площадях». Во время представлений «Страстей» в Меце между 1409 и 1437 гг. роли Христа, Св. Иоанна, Иуды и Тита исполняли священники. Актерами часто становились и законники, адвокаты и прокуроры; мы встречаем здесь даже простолюдинов, выбранных, должно быть, за их талант.
Накануне представления, после того как о нем оповестили, расклеив афиши и протрубив на всех перекрестках, устраивался генеральный «показ» всех актеров, которые при полном параде шли по улицам города, а иногда и везли повозки с декорациями, где должно было происходить действие. Само представление, как правило, продолжалось несколько дней даже в том случае, если речь шла об одном произведении. В моралите «Праведник и мирянин» насчитывалось не менее двадцати пяти тысяч стихов… Но непомерной длиной отличались главным образом мистерии: в «Страстях» на самом деле рассказывалось обо всей жизни Христа, чему нередко предшествовали пророчества из Ветхого Завета и к чему нередко прибавлялось все, что говорится в апокрифических Евангелиях. Основное действие перебивалось «вставками», которые должны были оживить внимание публики; такие вставки были искусственно к нему привязаны наподобие балетных эпизодов в современной опере. Это могли быть торжественные выходы или парады, в которых появлялись экзотические животные – слоны, верблюды; или же сценки в лавках и кабаках, комические интермедии, сражения или штурмы городов при помощи огня, а иногда и артиллерии – даже в том случае, если речь шла о взятии Иерусалима римлянами… Наконец, все представление неизменно бывало с «начинкой», то есть между серьезными произведениями, мистериями или моралите, вклинивались фарсы и соти. В 1447 г. в Дижоне исполнителями были «некоторые монахи из ордена братьев-кармелитов, некоторые священники, а также некоторые миряне… и помимо мистерии показали некий фарс, примешанный к ней таким образом, чтобы пробудить или рассмешить людей…»
Продолжительность спектакля требовала делить его на «дни», каждый из которых включал в себя одно утреннее и одно вечернее представление. Антракт нередко бывал очень коротким, если судить об этом по одной из формулировок, к которым прибегали для того, чтобы объявить перерыв:
Все те, кто находится здесь внутри
И желает подкрепиться,
Пусть сделают это без промедления
В течение получаса.
В конце вечернего представления зрителям рассказывали содержание следующего эпизода:
Завтра мы покажем, каким образом
Иерусалим был осажден
И полностью разрушен.
Приходите и не опаздывайте.
Масштаб зрелища и количество зрителей лишь в исключительных случаях позволяли давать представления в замкнутом пространстве (тем не менее «Братство Страстей» в Париже использовало госпиталь при церкви Троицы). Подмостки, на которых устраивалась сцена и галереи, где размещались наиболее знатные зрители, строились под открытым небом; позади галерей были скамьи для прочей публики.
Декорации включали в себя сразу несколько «мест» или «mansions» (помещений), в которых происходили главные эпизоды спектакля; рай и ад в мистериях были расположены в противоположных концах сцены, между ними размещались «mansions», изображавшие Назарет, Иерусалим, гору Фавор и т. д. Тем не менее число их все-таки было меньше числа сменявшихся мест действия, и потому одна и та же декорация изображала различные места, а для того, чтобы зритель не запутался, вывешивались таблички.
