Вальтер Скотт - Гай Мэннеринг, или Астролог
- Он только что оставил нас, - сказала Люси, - и при этом до смерти нас перепугал.
В эту минуту подъехал полковник. Заметив молодых девушек, Мэннеринг велел вознице остановить лошадей и вышел из кареты. Примеру его последовал и адвокат. Джулия и Люси тут же сообщили обо всем, что их встревожило.
- Опять эта Мег Меррилиз! - сказал полковник. - Вне всякого сомнения, это на редкость таинственная и странная особа. Но ей, вероятно, надо было что-то сказать Бертраму, и она не хотела, чтобы мы это знали.
- Черт бы побрал эту сумасшедшую старуху! - сказал адвокат. - Не хочет она дать делу идти, как полагается prout de lege, [t96] обязательно ей надо свой нос сунуть. Ясно, что они пошли в поместье Элленгауэн, а этот подлец Глоссин уже показал, какие у него есть в услужении негодяи. Хорошо, если наш добрый Лидсдейл за него постоит.
- Если позволите, - сказал Хейзлвуд, - я с величайшей охотой поеду сейчас вслед за ними. Меня здесь все хорошо знают, и вряд ли кто-нибудь осмелится напасть на них при мне. А я буду пока держаться на достаточном расстоянии и мешать их разговору не стану, а то еще, чего доброго, Мег подумает, что ее выслеживают.
"Право же, из бледненького мальчугана со школьной сумкой, каким я помню его совсем еще недавно, наш юный Хейзлвуд стал настоящим мужчиной", - подумал Плейдел. - Я больше всего боюсь, не было бы там какой-нибудь ловушки, устроенной под прикрытием закона, - сказал он, - до открытого нападения ни Глоссина, ни его приспешников Хейзлвуд не допустит. Поезжай, друг мой, следи за ними хорошенько, они, вероятно, или в Дернклю, или где-нибудь в Уорохском лесу.
Хейзлвуд поворотил лошадь.
- Приезжайте к нам обедать, Хейзлвуд! - крикнул ему полковник.
Юноша поклонился, пришпорил коня и ускакал.
Вернемся теперь к Бертраму и Динмонту, которые продолжали следовать за таинственной проводницей сквозь лес и ложбины между пустырем и разрушенными хижинами Дернклю. Дорогой она даже не оглядывалась на своих спутников, разве только, чтобы поругать их за то, что они медленно идут, хотя, несмотря на холодную погоду, по их лицам струился пот. По временам она произносила какие-то отрывистые фразы, обращенные к самой себе, вроде следующих: "Надо перестроить старый дом.., надо заложить фундамент... И разве я этого не говорила? Я сказала ему, что затем я и на свете живу, и если бы даже первым камнем голову отца моего положить пришлось, все равно, а об его голове что же и говорить. Я ведь ждала смерти, и вот, в темнице и в кандалах, я была верна своей цели. Меня гнали, и на чужбине я все одну думу думала. Били меня да огнем жгли, только так глубоко она в меня засела, что ни железо каленое, ни ремни не могли до нее добраться. И теперь час настал!"
- Капитан, - прошептал Динмонт, - как бы она тут на нас наваждения какого не напустила! Слова-то у нее не как у других, не как у крещеного люда. Ведь поговаривают же, что такое нет-нет да и случается.
- Не бойтесь, друг мой, - шепнул ему в ответ Бертрам.
- Бояться! Да я в жизни ничего не испугаюсь, - сказал бесстрашный фермер, - будь она хоть ведьма, хоть сам дьявол; Дэнди Динмонту все одно.
- Тише, помалкивай, - сказала Мег, строго взглянув на него через плечо. Неужели ты думаешь, что сейчас время и место говорить?
- Послушай, милая, - сказал Бертрам, - я нисколько не сомневаюсь ни в твоей верности, ни в расположении ко мне, ты их уже доказала. Но надо, чтобы и ты мне доверяла. Куда ты ведешь нас?
- На это есть один только ответ, Генри Бертрам, - сказала сивилла. - Я поклялась, что язык мой ничего не вымолвит, но я не клялась, что палец никогда не покажет. Иди туда и счастье свое найдешь, а вернешься - так потеряешь. Вот и весь сказ.
- Иди тогда вперед, и я больше ни о чем не спрашиваю, - ответил Бертрам.
Они спустились в лощину в том самом месте, где Мег Меррилиз последний раз рассталась с Бертрамом. Она постояла под той высокой скалой, с которой он в то утро смотрел, как хоронили мертвеца, и топнула ногой о землю; как эту землю ни старались сровнять, видно было, что насыпана она совсем недавно.
- Тут вот зарыт один, - сказала она. - Скоро он, может, и еще кого дождется.
Потом она пошла вдоль ручья, пока не добралась до разрушенных хижин. Там она остановилась и, поглядев с каким-то особым вниманием и участием на одну из крыш, которая все еще держалась, сказала уже менее бессвязно, но все так же торжественно:
- Видишь ты эти черные развалины? На этом месте сорок лет мой котел кипел. Здесь я двенадцать детей, сыновей и дочерей, родила. Где же они все теперь? Где те листья, что украшали этот старый ясень в Мартинов день? Западный ветер их все развеял. Так он сорвал и унес все мои листья. Видишь эту иву? Теперь от нее один только гнилой пень остался. А сколько раз я под ней летними вечерами сиживала, она свешивала тогда свои густые пряди, а под ней журчала вода. Да, я здесь сидела и (тут она повысила голос) тебя на коленях держала, тебя, Генри Бертрам, и пела тебе песню о старых баронах и об их кровавых распрях. Никогда больше эта ива не зазеленеет, а Мег Меррилиз никогда не запоет песню, ни радостную, ни печальную. Но ты ведь ее не забудешь, правда? Ты починишь эту ветхую крышу. И пусть живет тут человек добрый, такой, что не побоится выходцев из другого мира. Потому.., коли точно мертвецы перед живыми являются, я сама, когда косточки мои в земле будут, не раз еще сюда загляну.
Дикий, граничащий с безумием пафос, с которым она произносила эти слова, протянув вперед свою обнаженную правую руку, тогда как левая была согнута и спрятана под темно-красным плащом, был достоин нашей знаменитой Сиддонс [c250].
- А теперь, - сказала она прежним отрывистым, суровым и торопливым голосом, - к делу, к делу!
Она взошла на скалу, на которой стояла Дернклюнская башня, вытащила из кармана большой ключ и открыла дверь. На этот раз все внутри было прибрано.
- Я тут все приготовила, - сказала она. - Может быть, еще до ночи здесь уже лежать буду. Мало кто сюда придет с телом Мег проститься, многие из наших осудят меня за то, что я сделаю, а сделать это я должна!
Она указала на стол, на котором лежало вареное мясо, приготовленное аккуратнее, чем можно было ожидать, зная привычки Мег.
- Садись и ешь, - сказала она. - Ешь, к ночи все пригодится.
Бертрам из учтивости съел кусок или два, а Динмонт, на аппетит которого не повлияли ни изумление, ни страх, ни съеденный утром завтрак, сел за стол и начал уплетать мясо за обе щеки. Потом она налила каждому по стакану водки. Бертрам добавил в свой стакан воды, а Динмонт выпил водку неразбавленной.
- А ты-то сама, бабушка, разве ничего есть не будешь? - спросил Динмонт.
- Мне этого уже не надо, - ответила их таинственная хозяйка. - А теперь, сказала она, - я вам оружие найду. С голыми руками туда идти нельзя. Но, смотрите, будьте с ним осторожны, заберите человека живым, и пусть им закон займется... Перед смертью он все сказать должен.
- Кого это надо взять? И кто должен все сказать? - спросил изумленный Бертрам, получив от нее пару пистолетов и убедившись, что они заряжены.
- Кремни хороши, и порох сухой, - сказала она, - в этом-то я толк знаю.
Потом, ничего не ответив Бертраму, она вооружила Динмонта большим пистолетом; затем вытащила из угла целую связку дубин довольно подозрительного вида и велела каждому из них выбрать себе по одной. Бертрам взял толстую сучковатую палку, а Дэнди, тот выбрал настоящую палицу: такая была бы под стать самому Геркулесу. После этого все трое вышли из хижины. Бертрам успел только шепнуть фермеру:
- Тут что-то непонятное творится. Но оружие пускать в ход не следует, если только крайней нужды не будет. Следите за мной и поступайте точно так же, как я.
Динмонт кивнул головой в знак согласия, и они снова зашагали за цыганкой по твердой земле, по залежам, по болотам. Она привела их в Уорохский лес той самой тропинкой, по которой скакал в Дернклю Элленгауэн, отыскивая сына в тот роковой вечер, когда был убит Кеннеди.
Когда они дошли до леса, где холодный морской ветер глухо завывал среди деревьев, Мег Меррилиз на мгновение остановилась, как будто вспоминая дорогу.
- Надо держаться тропинки, - сказала она и пошла вперед, теперь уже не по прямой, как перед этим. Наконец она провела их сквозь лесную чащу и вышла на открытую поляну, площадью около четверти акра, окруженную со всех сторон беспорядочно разросшимися деревьями и кустарником. Даже в зимнюю пору это уединенное место было надежно укрыто от глаз. А когда все вокруг убрано весенней зеленью, когда земля усеяна полевыми цветами, когда кусты стоят в весеннем наряде и плакучие березы, сплетаясь наверху ветвями, образуют купол, непроницаемый для солнца, кажется, что именно сюда придет юный слагать свое первое стихотворение и молодые влюбленные захотят именно здесь открыться друг другу в своих чувствах. Но теперь эта поляна, должно быть, пробуждала совсем иные воспоминания. Оглядев окрестности, Бертрам помрачнел, ему стало не по себе.
