Иосиф Крашевский - Король холопов
Король нахмурил брови и нетерпеливо пожал плечами. Нападки на Борковича вызвали в нем недоверие к ним и желание его защитить.
Выслушав Раву, король коротко отрезал:
- Судья должен выслушать обе стороны раньше, чем произнести свой приговор. А ты, кажется, никого не выслушал раньше, кроме тех, которые его обвиняют?
Кохан был удивлен и замолчал.
На следующий день Мацек попросил аудиенции у короля. Она была назначена на другой день.
Когда разнеслась по столице весть, что пресловутый великопольский буян прибыл в Краков, и над ним будет суд, все обиженные им поспешили со своими жалобами к королю.
В числе других явился ксендз Сухвильк, которому его дядя, архиепископ, поручил расследовать дело Бенка, и он представил целый список нападений и насилий, приписываемых Борковичу. Сухвильк настаивал на том, чтобы немедленно заключить старосту в тюрьму для предупреждения измены, явным доказательством которой были его сношения с бранденбургскими князьями.
Король, несмотря на то, что питал большое доверие к Сухвильку и ценил его ум и научные познания, не послушался его совета. Когда настал час, назначенный для аудиенции, и Боркович послал просить короля, чтобы он удостоил его выслушать без свидетелей, с глазу на глаз, то Казимир согласился исполнить его просьбу, хотя это было против придворных обычаев и порядка.
Боркович вошел, не обнаруживая ни тревоги, ни волнения, ни унизительной покорности.
Король встретил его холодно, сказав:
- Переполнилась чаша преступлений, в которых вас обвиняют; от вашей руки погиб ваш дядя Бенко, мой лучший, верный, старый слуга.
Боркович, скрестив руки на груди, с жаром и с волнением ответил:
- Да, милостивый государь, я убил его, чтобы не быть самому убитым. Я могу сослаться на многочисленных свидетелей, которые подтвердят, что воевода, основываясь на каких-то нелепых слухах о моей измене, явно и тайно угрожал мне смертной казнью, не дожидаясь вашего приговора. Он обозвал меня изменником короляю и я этого простить ему не мог. Сознаюсь, что я человек грешный, не раз пролил чужую кровь, - я этого не отрицаю, каюсь в этом, но меня представляют гораздо хуже, чем я в действительности, на меня клевещут.
Король слушал молча.
- Вы ведете тайные сношения с Бранденбургом? - спросил он.
- Бранденбургские князья мои соседи, и я обязан знать обо всем, что у них творится, и что они замышляют. Ведь если я за ними следить не буду, то кто сумеет это сделать? Разве покойный Бенко, сидевший постоянно дома, мог бы за ними следить?
Казимир ничего не ответил.
- Не для себя лично я скакал с одного места на другое, чтобы все видеть и все знать, а для пользы вашей милости. И за все это меня считают изменником.
- Вы себя ловко защищаете, - заметил король, - однако, почему все поголовно обвиняют вас? Общественное мнение против вас, а ведь невозможно, чтобы правый человек вооружил против себя всех и каждого. Назовете ли мне кого-нибудь, кто стоял бы за вас?
- Милостивый король! - воскликнул Боркович. - Конечно, здесь в Кракове не найдется для меня защитника, да и искать его здесь я не берусь, но в Великопольше найдется вдвое больше голосов за меня, нежели здесь обвинителей. Разрешите только их вызвать и благоволите их расспросить. Все, принадлежавшие вместе со мною к союзу, за который теперь меня обвиняют в измене, подтвердят, что я заботился об общественном спокойствии и водворял порядок. Правда, для этого приходилось иметь столкновения с нарушителями тишины и не одного пришлось лишить жизни. А что было бы теперь в Великопольше, если бы не было меня? Враги мои не знали, в чем меня обвинить, и выдумали самое страшное - якобы я изменил своему королю. Разве я мог забыть, что своим положением, богатством, всем, что у меня имеется, я обязан своему королю? За подобную неблагодарность я заслужил бы виселицу.
Сказав эти слова, он взглянул на Казимира, не обнаруживавшего никакого гнева и стоявшего в задумчивости. Это ободрило его, и он начал жаловаться на положение Великопольши, на своих врагов, доказывая, что они одновременно являются и врагами короля, так как не стремятся к его благу. Казимир несколько раз прерывал его, наконец, снова вернулся к обвинению в убийстве Бенко.
Мацек сознался в вине, стал на колени и умолял о помиловании, указывая на то, что он вынужден был прибегнуть к убийству, чтобы защитить свою собственную жизнь. Аудиенция продолжалась час, затем король дал знак рукою, чтобы Боркович удалился.
Староста, возвращаясь с аудиенции, нарочно притворился усталым, огорченным, пришибленным для того, чтобы никто не догадался о том, что король был милостив к нему. По городу прошли слухи, что дела Борковича плохи. Он заперся в своей квартире, и воспоминание о приеме короля, о его словах и ласковой улыбке поддерживало в нем надежду на благоприятный исход.
Он не ошибся, и Казимир наперекор всем, хоть и не оправдывал его, но склонен был к снисходительному приговору.
Убийство Бенко не могло быть оставлено безнаказанным, но было много доказательств, что воевода действительно угрожал лишить жизни племянника, то можно было бы, согласно обычаям, взыскать штраф с обвиняемого в пользу родственников убитого.
Разговаривая в тот же вечер с Сухвильком, Казимир дал ему понять, что не считает Борковича виновным в измене, а за убийство не хотел бы строго его наказывать. Удивленный законник старался уговорить короля не быть слишком снисходительным, но встретил большой отпор и твердо выраженное желание настоять на своем.
На следующий день снова со всех сторон посыпались жалобы и обвинения против Борковича. Все были против него; не нашлось ни одного человека, который был бы на его стороне.
Казимир холодно и твердо всем отвечал, что совсем не находит его настолько виновным. Наконец Казимир, измученный приставаниями и не желая обидеть Сухвилька и других, объявил, что присудит Борковича покаяться перед родней убитого и заплатить ей штраф, но не лишит его свободы и жизни.
Уступая тем, которые обвиняли Борковича в измене, он постановил потребовать от него подписку и обязать присягой в верности службы под угрозой отвечать жизнью за измену. Ксендз Сухвильк должен был в этом духе подредактировать решение королевского суда и передать его канцлеру.
Таким образом, когда все полагали, что Боркович погиб, он уцелел каким-то чудом, благодаря присутствию духа, хитрости и необыкновенному счастью.
Все были в большом недоумении. Обвиняли короля в излишней доброте, в непонятной слабости. Кохан, знавший хорошо характер своего пана, бормотал:
- Все на него набросились, никто не замолвил в его пользу ни единого словечка. Так что иначе и быть не могло.
Мацек, призванный к королю, чтобы выслушать приговор, пал перед ним на колени, обещал исправиться, бил себя в грудь, что готов жизнь отдать за своего пана, Он даже охрип от криков и речей, которыми хотел высказать свою любовь и благодарность.
Эти преувеличенные проявления привязанности произвели на Казимира скверное впечатление. Показав себя с этой стороны и обнаруживая такую покорность, Мацек не принял во внимание, что король обладал умением инстинктивно отличать правду от фальши. Казимир холодно выслушал излияния Борковича и, нахмурив брови, отпустил его, сказав ему на прощанье:
- Я помиловал вас, староста, но помните, что всему есть предел, и доброте, и снисходительности. Не надейтесь на меня, если вас еще раз обвинят.
Боркович, подписав при свидетелях требуемое от него обязательство и приложив свою печать, радостный, счастливый, упоенный своим торжеством, еще более дерзкий чем раньше, покинул замок и отправился к себе на постоялый двор, где его ожидали великополяне, сопровождавшие его.
Не обращая внимания на то, что его малеькая комната отделялась от комнаты хозяина тонкой перегородкой, через которую каждое слово было слышно, Мацек, переступив порог, начал кричать:
- Смелость города берет! Поздравьте меня, все кончено! Я чист и невиновен, как новорожденное дитя. Добряк король дал себя одурачить! Я его настроил так, как мне хотелось, я подписал то, что мне велели, а теперь я сильнее, чем когда бы то ни было. Пускай кто-нибудь попробует стать теперь мне поперек дороги!
Раньше, чем кто-нибудь успел ответить, он насмешливо прибавил:
- С этим королем я всегда сделаю все, что захочу, подобно тому, как и другие поступают с ним так, как им нравится. Собственная сестра у него отнимает корону для своего сына, Сухвильк ему предписывает законы. Жидовка ему скоро надоест, а королева молода, я в ее расположении уверен. Через нее и с помощью моего ума я скоро достигну того, к чему стремлюсь!
Мацек сбросил с себя стеснявшую его нарядную одежду, в которой он был во дворце, приказал подать мед и вино и, разлегшись на скамье, дал волю языку. Тщетно более осторожные слушатели сдерживали его; он не обращал на них внимания и ничего не боялся.
