Алексей Юрчак - Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение
… в чем и как вас заставляют ходить в школу. Сначала началась ржачка, а потом все вам посочувствовали. На всякий случай — мы солидарны с вами в отношении одежды в споре (если такой будет или есть) с учителями. Кстати, я — секретарь комитета комсомола средней школы № [номер школы] — полностью не согласен с вашими учителями насчет одежды и волос. Считаю, что им надо напомнить следующие строки: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо (!), и одежда (!!!), и душа, и мысли» (Чехов А.П.). «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей» (Пушкин А.С.). В общем, меня там нету, а жаль, вот бы я с ними поспорил, с этими мымрами!
Двумя годами позже Николай, окончивший к тому времени школу и теперь учившийся в техникуме, написал Александру о споре, который он и его друзья вели с преподавателем по эстетике. Преподаватель, подобно советским социологам из начала главы, осуждал интерес студентов к западным рок-ансамблям как признак наивности, политической незрелости и отсутствия настоящего вкуса. 21 января 1977 года Александр написал ответ из Новосибирска:
Кстати, передай от моего имени учителю эстетики, что нельзя смотреть на окружающий мир с доисторических позиций, а то оттуда, снизу наша жизнь почти не видна, видны лишь пятки и, извини за выражение, наши задницы. Надо, по крайней мере, быть чуть впереди, чтоб заглянуть к нам в глаза, тем более ей, правительнице человеческих характеров, воспитательнице нравов. Ведь с вершины прекрасно видно, что рок и его братья — это достойные преемники классиков и что «Битлз» — это беспрецедентное явление в нашей жизни, которое, пожалуй, сравнимо с полетами в космос и ядерной физикой по воздействию на человеческий разум. Ведь нельзя воспитывать нас, не зная, чем мы живем, чем мы мучаемся, кого любим и почему любим. Передай ей, что я, любитель Баха, Вивальди, Чайковского, Рахманинова, Щедрина, могу, без оговорок, рядом с ними поставить Пола Маккартни. Если она не понимает этого, то она не учитель живой, развивающейся эстетики, а проповедник догматичной эстетики. А это сродни проповеди религиозной эстетики, эстетики христианской.
В своих рассуждениях в этом письме Александр напрямую связал эстетические символы и формы, считавшиеся «буржуазными» и бескультурными, с официальными достижениями советского социализма (покорением космоса, успехами в ядерной физике) и советским каноном русской, советской и мировой культуры (Бах, Вивальди, Чайковский, Рахманинов, Щедрин). То, что он поддерживал коммунистические идеалы и использовал для этого стандартные идеологические высказывания, не мешало ему не соглашаться с тем, как эти идеалы интерпретировались консервативными, с его точки зрения, партийными чиновниками и преподавателями. Сравнивая их негибкое понимание коммунистической эстетики с религиозной догмой, Александр настаивал на необходимости переосмыслить коммунизм в новых терминах — недогматичных, экспериментальных, эстетически гибких. Если наиболее косные партийные чиновники видели в зарубежной рок-музыке в первую очередь разлагающее буржуазное влияние, Александр видел в ней особую ориентированность на будущее, которую он также видел и в лучших примерах классической музыки, математических теорий, космических исследований и трудах Маркса и Ленина. Для него ценность этих научных, эстетических и этических областей знания была неотрывно связана с верой в важность работы по построению коммунистического общества.
Ориентация на будущее стала центральным организующим моментом всего, о чем Александр думал и писал в это время. В письме от 8 сентября 1977 года, вслед за приведенными выше мыслями о рок-музыке, он продолжил другую дискуссию с Николаем, начатую несколькими письмами раньше. Друзья полемизировали о важности тех или иных теоретических наук — в частности, о значении математической теории колец, в которой Александр начал специализироваться в институте. На замечание Николая о том, что теория колец слишком абстрактна и не имеет прямого практического применения, Александр ответил, что думать следует не о сегодняшнем дне, а о будущем:
Дело здесь вот в чем. Развитие фундаментальных наук не спрашивает разрешения у человеческих потребностей к деятельности. Оно необходимо уже потому, что это есть неоспоримая суть, исследование структур, пускай абстрактных. Человеку на то и дан ум, чтобы абстрагировать. Если бы человек каждый раз задумывался, зачем ему думать над тем-то и тем-то, и можно ли будет то, что он придумает, съесть, — то вряд ли бы тот человек стал человеком. Я могу на 100% дать гарантию, что в ближайшие 500–1000 лет то, чем занимаются кольцевики, кому-нибудь пригодится; и я на 101%уверен, что настанет момент, когда кто-нибудь скажет: «А ведь не зря они трудились!»
Теория колец и теоретическая наука важны, настаивал Александр, потому что они работают на будущее — причем не сиюминутное, а дальнее, воображаемое и поэтому не менее важное для нас сегодня. Искусство и музыка важны, на его взгляд, по той же причине. В своей реакции на критические высказывания преподавательницы эстетики, приведенные в предыдущем письме, Александр обвинял ее в том, что она не знает молодого поколения, так как сидит в яме, из которой ничего нового не видно. Она не способна выбраться за рамки стереотипов авторитетного дискурса, не способна размышлять творчески и думать о будущем. Хотя юношеская вера Александра в коммунизм может показаться наивной, провинциальной и не связанной с интересами большинства его сверстников, которые существовали в различных отношениях вненаходимости с советской системой, в действительности между Александром и этими людьми было много общего. Подобно им, Александру было важно и интересно участвовать в создании новых, непредсказуемых, недогматичных смыслов, наполнявших его жизнь. И, подобно им, он знал из личного опыта, что заниматься этим можно было при условии, что ты также участвуешь в воспроизводстве стандартных форм авторитетного дискурса.
Именно ощущение того, что значительная часть западной рок-музыки ориентирована в будущее и при этом позволяет человеку переосмыслить это будущее в своих собственных терминах, делало рок-музыку столь привлекательной для Александра не только в эстетическом, но и идеологическом смысле. Не все западные группы 1970-х годов завладели воображением советской молодежи того времени в одинаковой степени. В эстетике групп, чьи альбомы легче других пересекали политическую и культурную границу Советского Союза и расходились по нему в сотнях тысяч магнитофонных копий, было что-то общее. Многие из них (хотя и не все), как мы уже отмечали, принадлежали к той или иной разновидности арт-рока, прогрессив-рока или хард-рока; их музыка не отличалась легкостью и мелодичностью; их композиции состояли из многих частей, были насыщены богатыми инструментальными аранжировками, сложным и подчас почти оперным вокалом, импровизационными вставками, частой сменой тональностей, подчеркнутыми гитарными рифами, искаженным звучанием и другими звуковыми эффектами, создающими общую атмосферу ухода от реализма, простой мелодичности, на место которых вставал эксперимент и даже чувство потусторонности. Эти свойства делали большую часть английского рока 1970-х годов столь подходящим материалом для формирования воображаемых миров вненаходимости[260].
Музыка этих групп резонировала в позднесоветском контексте с чем-то, о чем большинство этих групп, скорее всего, не слишком задумывалось, — с авангардно-экспериментальной, направленной в будущее эстетикой, которая когда-то была важной частью революционной культуры и во многом оставалась важной в позднесоветский период[261]. Желание Александра думать о далеком будущем и его тяга к экспериментированию с нестандартными формами в эстетике и науке были напрямую связаны с давней экспериментальной эстетикой революционных лет. Для Александра критическое противопоставление между «лучшими примерами рок-музыки» и советскими эстрадными коллективами, исполняющими приятные и поверхностные мелодии, не являлось противопоставлением между буржуазной и коммунистической культурами. Для него оба этих вида музыки относились к двум противоположным тенденциям, обе из которых присутствовали в самой советской системе — одна тенденция была направлена в прошлое, была основана на застывших формах авторитетного дискурса и негибкой догматичной эстетики, другая тенденция была направлена в будущее, и в ней приветствовались новаторство и эксперимент.
Наличие в советской культуре этой второй составляющей проявлялось и в возникших в те годы советских любительских рок-группах — не только в их музыке, но и в их текстах, и даже названиях. Эти группы в корне отличались от «профессиональных» государственных ВИА (вокально-инструментальных ансамблей), репертуары и эстетика звучания которых контролировались гораздо сильнее и были просты и предсказуемы. Это же касалось и названий государственных ВИА — «Поющие гитары», «Голубые гитары», «Веселые ребята», «Песняры», «Добры молодцы», «Самоцветы» и так далее. В отличие от них многие любительские рок-группы любили экспериментировать и со звуком, и с текстами, и с названиями, часто опираясь на традиции серьезной русской или зарубежной поэзии. Большинство из них подбирало себе названия, связанные с воображаемыми мирами — с другим временем и пространством, фантастическими существами, иными формами жизни. Если поначалу это были в основном английские названия (см. главу 5), то в 1970-х — начале 1980-х годов стало появляться все больше русских названий — «Аргонафты», «Мифы», «Зеркало», «Аквариум», «Машина времени», «Зеленые муравьи», «Джунгли», «Зоопарк», «Кино», «Странные игры», «Наутилус Помпилиус».
