Уильям Аллен - История Украины. Южнорусские земли от первых киевских князей до Иосифа Сталина
Контрудар, нанесенный степняками в XI–XIII вв., был гораздо сильнее, чем предыдущие вторжения гуннов и аваров. Турки, разбившие арабов-мусульман и завоевавшие восточные королевства Средиземноморья, переняли у побежденных военные и административные секреты — точно так же монголы, пришедшие позже, стали верными учениками китайцев. Монгольская и позже Османская империи стали самыми могущественными государствами своего времени.
Завоевание Константинополя, Сирии и Египта турками-османами, которые тем самым закрыли для народов Средиземноморья торговые пути по Черному и Красному морям, произошло в те же самые десятилетия, когда открытие морских путей в Америку и вокруг Африки дало толчок развитию Западной Европы в сторону океанов. Захватив в XVI в. огромные территории в Африке и Америке, «средиземноморская» цивилизация превратилась в «западноевропейскую» и «атлантическую». Одновременно с «закрытием» Черного моря турками и окончательным разгромом немецких рыцарских орденов на берегах Восточной Балтики, Великая Восточно-Европейская равнина оказалась отрезанной от влияния средиземноморской и западной цивилизаций, а воздействие восточно-христианской или византийской цивилизации было сведено на нет.
С середины XV в. начало усиливаться обширное государство — Московия, которую можно назвать величайшим выражением степной (евразийской) мощи. В этом государстве и в характере ее правителей имперские традиции старой византийской цивилизации сплелись воедино с военным гением азиатских кочевников. На пути московитской экспансии встала феодальная иерархия Польши («побег отживших свой век институтов средневекового христианства, пересаженный на славянскую почву») и протестантский милитаризм Швеции (мечтавшей стать новой варяжской владычицей славян на Великой Европейской равнине). На юге, контролируя выход в море из великих причерноморских рек, лежала неовизантийская Османская империя. Балто-Шведская империя, Речь Посполитая и Османская империя образовали пояс, который отделил Москву от германских стран. Со времен Ивана IV и Рудольфа II эти страны связывали общие интересы. Опасность этого хорошо понимали государственные деятели династии Валуа, и в те дни, когда Франция превращалась в главную державу западной цивилизации, ее правители проводили хорошо продуманную политику поддержки Швеции, Польши и Турции.
Могущество Франции в XVII в., расцвет польской и шведской ветвей династии Ваза и возрождение Османской империи при визирях из семейства Копрулу — все это было следствием попыток сдержать русскую и германскую экспансии, которые проявились в виде Смутного времени и Тридцатилетней войны.
В XVIII столетии консолидация германской мощи под властью Фридриха Великого и русской силы при Екатерине II привела к гибели Речи Посполитой и стала предвестником конца Османской империи. Устранение с европейской сцены государств, входивших в меридиональный пояс, — Швеции, Польши и Турции — сделало неизбежной борьбу между германскими странами и Российской империей за господство над землями, лежавшими между Балтикой и проливом Босфор.
В XVIII в. появилось новое явление — Пруссия, которая представляла собой национальное государство в пределах одряхлевшей Священной Римской империи со странными претензиями на современность. Со своим угнетенным населением, в состав которого входили финские и славянские крепостные, жившие к востоку от Эльбы, и материалистическим уклоном в государственной философии, Пруссия имела мало общего со старой Германией, окружавшей ее земли. Это был совершенно новый тип государства, безжалостного и весьма мрачного, возникшего на бесплодных балтийских пустошах, покрытых голыми камнями. Историческая задача Пруссии заключалась в том, чтобы отбросить западную цивилизацию, католическую, экуменическую (всемирную), галло-итальянскую и старогерманскую, назад, за Рейн и Альпы, и расселить новый балтопрусский этнос на равнинах, лежавших между Рейном и Вислой.
Российская империя, представшая в XVIII в. перед изумленными взорами наших предков, была совсем не похожа на варяжские государства Средневековья. Новгород и Псков представляли собой торговые олигархии, которые могли превратиться в нечто среднее между ганзейскими городами-государствами и скандинавскими королевствами. Киев соседствовал с более цивилизованными странами — Польшей и Венгрией — и мог пойти по пути развития этих стран, но не в русле латинской, а византийской культуры. Российская империя XVIII в., выросшая из Московии, во многих отношениях стала проекцией древних кочевых тюрко-монгольских империй на Восточную Европу.
Идея абсолютной монархии, пришедшая в Россию с Запада, придала азиатской, по своей сути, структуре некоторое подобие современности. На службу к Романовым хлынул поток авантюристов из Прибалтики, Франции и других стран; кроме того, две великих волны завоеваний при Петре I и Екатерине II подчинили России огромные массы европейского населения, а ходившие в пудреных париках фавориты императрицы германского происхождения стали вести дела с европейскими государями. Здесь можно провести параллель с Османской империей. Русские либералы XIX в., как и их коллеги в Турции, так и не смогли сокрушить власть «азиатской» российской бюрократии. Эти государственные структуры, российскую и османскую, использовали капиталистические страны Западной Европы — сначала в борьбе Британии против Франции, а потом в противоборстве этих держав и германских стран. Обе империи были вовлечены в Первую мировую войну, и если панславизм служил целям Лондона и Парижа, то панисламизм и пантуранизм были привязаны к политике Берлина и Вены.
Сравним прусское национальное государство, основанное Фридрихом Великим, превратившееся в германское при его последователях, включая Гитлера, с многонациональной Российской империей. Пруссия являлась копией французского государства времен Людовиков. Но в XIX в. оно получило обширные заморские владения и под воздействием либеральных и вненациональных факторов в своей политике начало превращаться в экуменическую империю. Французская политическая культура в лучших своих образцах была наднациональной, а не межнациональной. Никакие претензии на расовое превосходство не загрязняли изящную и просвещенную культуру, плодами которой мог свободно пользоваться весь мир. Французская и британская политические культуры, развитие которых после войны 1914–1918 гг. шло более или менее равномерно (вероятно, потому, что обе они сложились на основе древнейших традиций римского средиземноморского и «атлантического» Запада), обладали качествами, адаптированными под условия реального мира. И британская, и французская политические мысли со всеми их ошибками и различиями придали экспрессии духу и чувству современного Запада — точно так же, как греко-римский синтез вобрал в себя гений различных народов средиземноморского мира. Немецкая концепция национального государства, уже безнадежно устаревшая, не соответствовала духовным и материальным потребностям Европы 1930-х гг.
Российское многонациональное государство также представляло собой устаревшую концепцию и строилось по такому же принципу, как и Габсбургская и Османская империи. Объединение под властью советской Москвы территорий, которые когда-то входили в состав империи Романовых, было достигнуто после жестокой борьбы с многочисленными национальными группами, которые в конце концов соединились с остальными и образовали Советский Союз. Но Ленин, подобно Наполеону, государственным мужам Антанты, одновременно с ним и Гитлеру, быстро обуздал силы национализма в интересах собственной политической власти. И Советский Союз предстал перед миром как наследник древних евразийских степных монархий. Под париком Потемкина скрывался лысый череп Ленина. И в десятилетия, которые последовали за революцией «против Европы», всепобеждающий и всесокрушающий дух кочевников, угнездившийся в евразийской душе, снова стал мечтать о мировом господстве. Огонь, пылавший в душе Аттилы и Чингисхана, зажег «евангелизм» Ленина и обрек на гибель «цезаризм» Тухачевского.
Трагично, что устаревшие политические идеи и активная политическая мысль почти всегда направлялись интерпретациями истории, которые тоже давно устарели. Так, если концепция национального государства времен Людовиков влияла на германских государственных деятелей вплоть до Первой мировой войны, то лидеры наций в Версале сами находились под воздействием тех «либеральных» концепций революционного национализма, которые нашли свое максимальное выражение в 1848 г.
Лишь немногие польские историки будут отрицать, что «украинская проблема» стала для старого Польского государства фатальной. Однако польские политики в Версале были одержимы идеей своих революционеров прошлого века, мечтавших о возрождении Речи Посполитой. После Русской войны 1920 г. границы Польши, установленные великими державами, были расширены, и в ее состав вошли территории, населенные почти 15 миллионами русских и украинцев. Конечно, это не означало восстановление исторических границ Речи Посполитой, но поляки стали хозяевами обширных земель, бесплодных и перенаселенных, на которых они столкнулись с необходимостью навязать свою идею национального государства силой. Польские националисты фактически создали новое многонациональное государство, а стареющий маршал Пилсудский, не удовлетворившись этим, вынашивал идею включения Литвы и хотя бы Правобережной Украины в возрожденную Речь Посполитую. Впрочем, удачная федеральная ассоциация прибалтийских стран с Польшей и тесный союз этой ассоциации со странами Дунайского бассейна вполне могли бы стабилизировать положение независимых государств, территории которых вклинились между СССР и Германией. Однако одержимость поляков идеей возрождения Речи Посполитой можно сравнить лишь с бесплодным догматизмом либеральных лидеров Чешского государства — еще одной страны, которая из унитарной превратилась в многонациональную. Эти лидеры так и не смогли достичь идеологического компромисса с католическими и консервативными элементами в Австрии и Венгрии.
