Николай Бондаренко - Консервативный вызов русской культуры - Русский лик
Не изменяя своих принципов, оставаясь славянским, христианским кинофорумом, "Золотой Витязь" год от года расширяет свои границы, вовлекая в свой духовный поток тех художников мирового кинематографа, которые не желают уподобляться "торгующим во храме", не хотят губить свои души и души зрителей...
Нужно возвращать кинематограф на почву национальных традиций, выводить экран на восходящий духовный поток, устремленный к идеалу...
Кинофорум "Золотой Витязь" прошел трудный, тернистый путь. Но именно его неизменная нравственная позиция заслужила уважение и признание людей во многих странах мира... Без нравственного закона в сердце человека, в обществе и в культуре - нет будущего для народа".
Николай Бурляев,
из выступления на VII международном кинофоруме славянских и православных народов "Золотой витязь"
"КАКАЯ УЧАСТЬ ЖДЕТ МЕНЯ?"
Беседа с народным артистом России накануне его юбилея
Владимир Бондаернко. В своей резко негативной статье о последнем Московском международном фестивале ты, Николай, пишешь: "Мы - дети русской культуры". А что такое русская культура? В чем ее отличие от иных культур? Что дает она мировой культуре? В чем ее сила и в чем ее слабость?
Николай Бурляев. Опыт жизни моей последних лет, Володя, да, пожалуй, и всей жизни вообще, мне подсказывает, что русская культура на самом деле особая культура, одна из ведущих мировых культур. И всегда она подпитывает своей духовностью всю мировую культуру. Взять наше советское кино. На нашем кино учился весь мир, и когда грянула перестройка, мой друг Андрей Тарковский приехал в Италию, ему Фредерико Феллини говорил: " Что же вы, русские, делаете? Ведь мы у вас учились, вы для нас были примером, а вы пошли за Западом". Русская культура, как и понятие русской идеи, русской души, для меня определяется понятием культуры любви, самопожертвованием, поиском гармонии человека и мира, бескорыстием. Недаром Александр Пушкин, наш национальный гений, сетовал, что вынужден брать деньги за свою поэзию. А Библия подтверждает: даром получил - даром и отдавай. Даром Божьим нельзя торговать. Наша русская культура - спасение для всего мира.
В. Б. Как ты думаешь, эти высокие слова можно сказать лишь в адрес Золотого Века русской культуры, века ХIХ, или же и недавно закончившийся ХХ век России столь же ценен для человечества?
Н. Б. Я согласен с теми, кто почитает девятнадцатый Золотой Век русской культуры как тот источник, из которого пил весь мир, и пьем мы до сих пор. Это на самом деле самое золотое время для нашей культуры, но, думаю, и ХХ век добавил немало в сокровищницу национального духа, хотя ближе к концу его было заметно падение души, измельчение задач, стоящих перед художником. Можно заметить, как лишь отдельные несломленные лидеры упрямо противостояли втягиванию русской культуры в мировую воронку. В девятнадцатом веке люди были ближе к Господу. С потерей веры в сердце своем началось и всеобщее падение нашей культуры. Художник без веры ремесленник. Те немногие души, которые в годы безверия пели песню о вере своей, в творчестве своем искали Господа, - они и творили высочайшее искусство. Для меня в нашей культуре ХХ века это, как ни покажется странным, люди вроде бы глубоко партийные: Михаил Шолохов, Сергей Бондарчук, Василий Шукшин, Александр Довженко. Они же все партийные люди, но они все - носители христианских начал в нашей культуре.
В. Б. Получается, что наш природный консерватизм, наш запрятанный в недрах национального сознания традиционализм, наше православное отношение к миру в главном, определяющем развитие и культуры и страны в целом в советский период, переламывали, может быть - даже неосознанно, некие марксистские догмы. И все-таки, наше лучшее советское искусство, искусство Большого стиля, не отрицало, а продолжало традиции нашей православной национальной культуры. Традиции того же Золотого девятнадцатого века.
Н. Б. Безусловно, все наши лучшие художники, прошедшие каждый свой крестный путь, так или иначе говорили о Господе. Поэты, музыканты, оперные певцы, - такие, как Шаляпин, Михайлов, Козловский; артисты, - такие, как Мордвинов, с которым мне дал Бог счастье играть вместе четыре года в одном театре. Они все, не говоря о Господе впрямую, в жизни, в искусстве своем были проводниками этих высших начал.
В. Б. Почему же нашу высочайшую русскую культуру, открытую всему миру, так боятся на Западе? Почему наши национальные культурные традиции стремятся перечеркнуть наши же доморощенные либералы, повернутые лицом исключительно на Запад? Что их пугает в нашей национальной культуре?
Н. Б. Это глобальный вопрос. И относится не только к людям, живущим на Западе, но и к нашим собственным западникам. Почему они боялись и боятся понятия "русский" во всем? В культуре, в литературе, в кинематографе это слово вообще было запретным, пока мы сами не начали говорить, что мы русские актеры, русские режиссеры, что должен быть национальный русский кинематограф. Ведь нас же абсолютное большинство в своей стране - 85%, чего стыдиться, чего пугаться? Мы принимаем все, что нам дают другие народы, ценим их идеалы, - так пусть же и они ценят и уважают наши идеалы, наши культурные приоритеты, наше отношение к жизни. У каждого настоящего художника два пути от рождения: или содействовать посильно исполнению Промысла Божьего на земле, или же участвовать в делах лукавого, продавая собственный дар, окунаясь в рыночную культуру. Возьмем кинематограф. Это же очень молодое искусство, ему всего сто лет. Дитя по отношению к литературе и театру. И из этих ста лет я уже практически почти пятьдесят лет занимаюсь кинематографом. Я встал впервые перед кинокамерой в 1954 году. Само изобретение кино, как и всего другого на земле, уверен, навеяно Господом. А вот как потом этим распоряжаешься? У кино тоже было два пути: или к Господу или к дьяволу. Увы, большинство выбрало путь рынка. Прозябание за деньги. Но были и будут те немногие души, которые не ставят главной целью доход, которые ищут и в кино проявление высших начал.
В. Б. Ты сказал, что уже почти пятьдесят лет работаешь в кино, но тебе 3 августа исполняется лишь пятьдесят пять. Что же, с младенчества на экране? Как это было? Ты помнишь свой приход в кино?
Н. Б. Я естественно это помню, Володя. Первые пробы были у меня на фильм "На графских развалинах". Тогда я не был утвержден. Это было в 1954 году. Где-то в 1956 году у меня вновь пробы были на "Мосфильме" на фильм "Урок истории" Льва Арнштама, я вновь не был утвержден. Не знаю, право, почему. Обьяснили, что у меня под носом такой пупырышек был, типа бородавочки. Я тогда, помню, пошел с бабушкой к доктору - и электроиглой это вывели. Первая моя жертва во имя кино. Но меня все равно не взяли, а взяли моего брата Бориса...
В. Б. Столь раннее вхождение в киномир и тебя и брата связано с вашей актерской семьей? Родители были связаны с кино? Или же какое-то раннее самоопределение, потребность в актерстве?
Н. Б. Потребности не было. И какого-то семейного покровительства не было. Мой брат Борис первым стал актером, а он был отобран абсолютно случайно, еще учась в обыкновенной московской школе, и стал сниматься в известных фильмах. К моему появлению в кино у брата уже было шесть ролей на экране. Тогда и я тоже начал пробоваться, но не столь удачно, как мой брат. Я не хотел быть профессиональным актером, потому что имел комплекс речи заикание с самого детства, был испуган в пять лет, и, естественно, с этим своим заиканием я не помышлял быть актером - даже когда попал на экран и стал активно работать в кино. Но в 1961 году я был принят актером в академический театр имени Моссовета, к Юрию Александровичу Завадскому. Мне было пятнадцать лет, я еще учился в школе, но уже стал артистом театра, у меня был пропуск артиста театра, я ездил на гастроли, играл шесть-семь ролей, играл с Орловой, Марецкой, Раневской, Бирман, Пляттом и великим Мордвиновым. С ним я был около ста пятидесяти раз на одной сцене, в одном спектакле. Но даже тогда, любя театр безумно, я не мечтал об актерской судьбе. Я в те годы был неинтересен сам себе, мне было пятнадцать лет, мне был интересен театр, интересны мои роли, и неинтересна моя собственная скучная жизнь. Вот я играю пажа Фальстафа в "Виндзорских насмешницах", четыре часа бегаю по сцене, пляшу, пою песни под оркестр, порхаю, и вдруг занавес закрывается, волшебство кончается, я в гримуборной - и передо мной в зеркале неинтересный мальчик Коля Бурляев. Но и тогда в те годы я не думал, что свяжу свою жизнь с актерством. Многие актрисы любят вспоминать: мол, я с детства желала отдать всю жизнь театру и на подмостках умереть... Я такого не желал. Меня мысль о профессиональном актерстве пугала. С первой роли, с 1959 года, когда я попал в руки Андрея Кончаловского в учебный фильм "Мальчик и голубь...", - уже тогда, глядя на работу Андрея как режиссера, а он удивительно тонко работал с актерами (моим партнером там был не кто иной, как Урбанский, и я был счастлив, что хоть один день работаю с таким актером), - тогда именно у меня появилась тайная мечта: стать режиссером. Мне так понравилось, как Андрей работает, сколь он всезнающ, все идут к нему за советом, он всеми руководит и делает это талантливо, блистательно, - с тех пор я и шел вначале неосознанно, но к этой цели: самому стать режиссером. В 1964 году я покинул театр Завадского и пошел учиться в Щукинское училище и закончил актерский факультет практически за два года, но все равно уже не желая быть просто актером. В Ленком я еще попал по инерции после Щукинского училища, я был неудовлетворен своей работой и своей жизнью. Актерская жизнь часто как-то развращает, портит человека, затягивает в омут пьянства, гулянок. Какое-то время я как бы продолжал линию своего падения, происходило сжатие пружины души, актерские кампании, богемная жизнь по молодости лет. Вроде бы было весело, и хорошие люди рядом были, мои друзья актеры, режиссеры, приятели Володя Высоцкий, Коля Губенко, гитары, бражничество. Но вместе с веселием безудержным шло и некое духовное падение... И не каждому было дано вылезти из него. Хотя дружеские связи у меня сохранились именно с той компанейской поры.
