А. Дюков - За что сражались советские люди
Это воспоминание младший лейтенант Петр Кириченко пронес через всю жизнь. Побежденные немцы вызывали уже не ненависть, а жалость.
«Вопрос о мести фашистам как-то отпал сам собой, — подводит итог Всеволод Олимпиев. — Не в традициях нашего народа отыгрываться на женщинах и детях, стариках и старухах. А невооруженных немцев-мужчин, пригодных для службы в армии, мне не приходилось встречать ни в городах Силезии, ни позже, в апреле, в Саксонии. Отношение советских солдат к немецкому населению там, где оно оставалось, можно назвать равнодушно-нейтральным. Никто, по крайней мере из нашего полка, их не преследовал и не трогал. Более того, когда мы встречали явно голодную многодетную немецкую семью, то без лишних слов делились с ней едой»814.
Понять — значит простить, гласит народная мудрость. Солдаты Красной Армии еще не были готовы прощать, но и мстить беззащитным людям не могли.
Разумеется, не все. Слишком многие за войну лишились всего: дома, жены и детей, родителей, друзей. И они, жившие только одной местью, не могли отказаться от нее в одночасье.
«Те, кто пострадал от немцев, у кого родные были расстреляны, угнаны, а их дома разрушены, они в первое время считали себя вправе и к немцам относиться также: «Как?! Мой дом разрушили, родных убили! Я этих сволочей буду крошить!» — вспоминал Петр Кириченко815.
Однако подобные настроения были жестко пресечены военным командованием. Ответ на вопрос «кому мстить?» советское руководство сформулировало еще в далеком феврале 1942 года. Тогда в праздничной речи, посвященной очередной годовщине РККА, Сталин заявил: «Иногда болтают в иностранной печати, что Красная Армия имеет своей целью истребить немецкий народ и уничтожить германское государство. Это, конечно, глупая брехня и неумная клевета на Красную Армию. У Красной Армии нет и не может быть таких идиотских целей... Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остаются»816.
Эти слова остались актуальными и три года спустя; как только Красная Армия вступила на вражью землю, был отдан приказ о строгом наказании за преступления против мирного населения. В сорок четвертом представителей комсомольских организаций армий вызвали в Москву, и «всесоюзный староста» Калинин предупредил: «Вести себя так нужно, чтобы сохранить, уберечь честь Советского Союза — первого государства рабочих и крестьян. Ведите себя культурно, вежливо с населением. Действительно покажите, что мы не захватчики»817.
Кавалерист Николай Коваленко рассказывал:
« — И вот в это время, еще когда переходили границу, говорили: «Ну, тут мы будем делать все, что нам хочется!» Когда мы вступили, мы ж, я ж говорю, что мы, когда эту австрийскую границу переехали: «Тут мы будем делать, что хочешь!» Да, все наше, наше начальство: «Да тут! (машет кулаком) Да, да, будем!»
— И так и было?
— Нет, пресекли сразу. Сразу пресекли: ни в коем случае нельзя»818.
Командование действовало решительно. «Вскоре после вступления в Восточную Пруссию нас ознакомили с приказом, осуждавшим насилие в отношении гражданского населения, особенно женщин, и мародерство. В приказе говорилось о строгих наказаниях (кажется, вплоть до расстрела), которым будут подвергнуты нарушители», — вспоминал гвардии лейтенант Исаак Кобылянский819, а Анатолий Мужиков рассказывал: «На подступах к Берлину были спущены директивы и приказы вышестоящего командования войскам. В них было требование лояльно относиться к мирному немецкому населению, строго пресекались грабежи и изнасилования. Эти требования в войсках выполнялись»820.
Предпринятые меры были столь круты, что и спустя полвека солдаты вспоминали о них не без страха. «Попробуй их чего-нибудь там возьми без спросу, — рассказывал танкист Владимир Даудов, — то хана! Страх!»821
Нарушителей не только расстреливали или отправляли в штрафные части; зная сформированное войной отношение к жизни, смерти и солдатской чести: «двум смертям не бывать, а одной не миновать», — военно-полевые суды выбирали самое тяжелое для оступившегося бойца наказание. Наказание, которое он запомнит на всю оставшуюся жизнь. Наказание, которое перечеркнет его славное прошлое.
«Ничего не помню, доченька, ничего», — повторял мне дед... Он дошел до Берлина. Военный трибунал долго рассматривал его дело: разрядил обойму в пленного немца. Вину солдат признал, но с решением суда не согласился: «Лучше расстреляйте, только не забирайте награды!» Медали и ордена отняли. С тех пор о войне дед и «не помнит». 9 Мая закрывается дома и один поминает друзей. Награды ему возвратили, но он их не надевает. О войне не говорит никогда», — пишет Индира Квятковская, внучка ветерана войны822.
Разумеется, кроме репрессий было и воспитание: на политзанятиях солдатам вполне доступно объясняли, почему не нужно трогать мирных жителей. «Подполковник Нефедов нас предупреждал: «В этой войне пролито много крови. Но мы вступаем на территорию Германии не для того, чтобы мстить немецкому народу, а чтобы уничтожить фашизм и его армию», — вспоминал Владимир Вишневский823.
Со страниц армейских газет Илья Эренбург призвал к благородному милосердию:
«Есть люди, и есть людоеды. Немцы брали детей и ударяли ими об дерево. Для воина Красной Армии ребенок — это ребенок. Я видел, как русские солдаты спасали немецких детей, и мы не стыдимся этого, мы этим гордимся.
Немцы жгли избы с людьми, привязывали к конским хвостам старух, бесчинствовали, терзали беззащитных, насиловали. Нет, мы не будем платить им той же монетой! Наша ненависть — высокое чувство, она требует суда, а не расправы, кары, а не насилия. Воин Красной Армии — рыцарь. Он освобождает украинских девушек и французских пленных. Он освобождает поляков и сербов. Он убивает солдат Гитлера, но не глумится над немецкими старухами. Он не палач и не насильник. На немецкой земле мы остались советскими людьми»824.
Это не просто красивые слова; по большому счету, так все и было. Ненависть к нацистам не исчезала; однако менее всего она была направлена на гражданских лиц. «В Растенбурге комендантом города назначили майора Розенфельда. Гитлеровцы убили его семью. А он делал все, чтобы оградить население немецкого города... При мне к коменданту привели маленькую девочку — родители погибли. Майор ласково и печально глядел на нее, может быть, вспоминал свою дочку. Сколько раз он, наверное, повторял про себя слова о «священной мести», а в Растенбурге понял, что это была абстракция и что рана в его сердце не заживет»825.
* * *Немцам увидеть в советских солдатах людей было не менее трудно, чем тем — отрешиться от ненависти. Четыре года германский Рейх вел войну с омерзительными недочеловеками, ведомыми опьяненными кровью большевиками; образ врага был слишком привычен, чтобы сразу отказаться от него.
«Уже прошло полдня, как пришли русские, а я еще жива»826. Эта фраза, с нескрываемым изумлением произнесенная немецкой старухой, была квинтэссенцией немецких страхов. Пропагандисты доктора Геббельса добились серьезных успехов: прихода русских население боялось порою даже больше, чем смерти.
Офицеры вермахта и полиции, знавшие достаточно о преступлениях, совершенных нацистами на Востоке, стрелялись сами и убивали свои семьи. В воспоминаниях советских солдат есть масса свидетельств о подобных трагедиях.
«Мы забежали в дом. Это оказался почтамт. Там мужик пожилой лет 60 с лишним, в форме почтовика. «Что здесь такое?» Пока разговаривали, слышу выстрелы в доме, внутри в дальнем углу... Оказывается, поселился в почтамте со своей семьей немец, офицер-полицейский. Мы туда с автоматами. Дверь открыли, ворвались, смотрим, немец в кресле сидит, раскинул руки, кровь из виска. А на кровати женщина и два ребенка, он их застрелил, сам сел в кресло и застрелился, тут мы нагрянули. Пистолет рядом валяется»827.
На войне быстро привыкали к смерти; однако к смерти невинных детишек привыкнуть нельзя. И советские солдаты делали все возможное, чтобы предотвратить подобные трагедии.
«Вдруг совсем рядом — выстрел из дома, у которого остановилась наша первая машина. ...Немецкий офицер застрелился из парабеллума, а в соседней комнате лежат женщина и двое малышей, изо рта идет пена. В дом бросился военфельдшер Королев. Велел нести из коровника молоко. Через 2 дня детишки стали поправляться. Женщина рассказала, что ее муж еще вчера вечером сказал: «Все кончено. Тебе и детям нельзя попасть в их руки». Когда услышал звук приближающихся машин, стал торопливо поить сына и дочку из стакана. Под дулом пистолета выпила отраву и жена, после чего потеряла сознание»828.
Для немцев подобное становилось шоком и откровением: вместо того чтобы разрывать детей на куски, восточные недочеловеки спасали их от неминуемой гибели.
