Михаил Погодин - Древняя русская история до монгольского ига. Том 2
Как из славного города Мурома, Из того села Корочарова; Как была-де поездка богатырская — Наряжался Илья Муромец Иванович Ко стольному городу ко Киеву, Он тою дорогою прямоезжею, Котора залегла ровно тридцать лет, Чрез те леса Брынские, Чрез черны грязи Смоленские: И залег ее, дорогу, Соловей разбойник. И кладет Илья заповедь велику: Что проехать дорогу прямоезжую, Которая залегла ровно тридцать лет, Не вымать из налушна тугой лук, Из колчана не вымать калену стрелу. Берет благословение великое у отца с матерью. А и только его Илью видели — Прощался с отцом с матерью, И садился Илья на своего добра коня, А и выехал Илья со двора своего Во те ворота широкие. Как стегнет он коня по тучным бедрам — А и конь под Ильей рассержается, Он перву скок ступил за пять верст, А другого ускока не могли найти. Поехал он через те леса Брынские, Через те грязи Смоленские. Как бы будет Илья во темных лесах; Во темных лесах во Брынских, Наезжал Илья на девяти дубах, И наехал он Илья Соловья разбойника. И заслышал Соловей разбойник Того ли топу кониного, И тоя ли он поездки богатырския. Засвистал Соловей по-соловьиному; А в другой зашипел разбойник по-змеиному, А втретьи зрявкает по-звериному; Под Ильею конь окорачился, И падал ведь на кукорачь. Говорит Илья Муромец Иванович: «А ты, волчья сыть, травяной мешок! Не бывал ты в пещерах белокаменных, Не бывал ты конь во темных лесах, Не слыхал ты свисту соловьиного, Не слыхал ты шипу змеиного, А того ли ты крику звериного, А звериного крику туриного». Разрушает Илья заповедь великую, Вымает калену стрелу, И стреляет в Соловья разбойника; И попал Соловья да в правой глаз, Полетел Соловей с сыра дуба Комом ко сырой земли. Подхватил Илья Муромец Соловья на белы руки, Привязал Соловья ко той ко луке ко седельныя, Проехал он воровску заставу крепкую, Подъезжает ко подворью дворянскому.
Укажем на некоторые своеобразные описания, обороты, выражения, замечательные по своей поэзии или по признакам древности.
Родился Волх Всеславьевич. Рыба пошла в морскую глубину, Птица полетела высоко в небеса, Туры да олени за горы пошли, Зайцы, лисицы, по чащицам, Волки, медведи, по ельникам, Соболи, куницы, по островам.
Будет Волх в полтора часа — он говорит, как гром гремит. Что же он говорит своей матери?
А не пеленай во пелену в червчатую, А не пояси в поясья шелковые, Пеленай меня, матушка, В крепки латы булатные, А на буйну голову клади злат шелом. Во праву руку палицу, А и тяжку палицу свинцовую.
Как был-то я (мастер) в молоду пору По темным лесам летать черным вороном, По чисту полю скакать серым волком, По крутым горам тонкиим белым горносталем, По синим морям плавать серою утушкою. Ах ты старость моя глубокая, Да не в пору молодца старость состарила! У меня-ль головка состарила, Сердце молодецкое соржавело, Русы кудри поседатели. Ай же, сила моя, войско сорок тысячей! Седлайте-уздайте добрых коней, Туго-натуго и крепко-накрепко, Поедем мы в след сугоною За этою щепятью белогубою…
Как засвистал Соловей разбойник по-соловьиному, Закричал, злодей, он по-звериному. От этого от посвиста соловьиного, От этого от покрика звериного, Очень велик шум пошел: Темные леса к земле наклонилися, Околенки хрустальные порассыпались, Что есть людюшек, все мертвы лежат. И все князья-бояра на землю припадали, Все старые домы во Киеве приломалися, А новые домы пошаталися, Оконницы все из домов припадали, От его ли крику богатырского Тихая заводь сколыбалася, С песком вода помутилася, У него конь на коленки пал. И упадал Добрыня с добра коня На сыру землю в ковыль траву; Лежал три часа замертво.
Разгорячился Добрынюшка Никитич, Он берет да плеточку шелковую, Он бьет бурка промежу ноги, Промежу ноги между задние, Что стал его бурушка поскакивать, С горы на гору, с холма на холмы, И реки, озера перескакивать, Широкие раздолья между ног пущать. Как не ясный сокол в перелет летит: Добрый молодец перегон гонит, Пошел его добрый конь чистым полем, Стал он по раздольицу поскакивать, С горы на гору он перескакивать, С холмы на холму перемахивать, Мелкие озерка-реченьки промеж ног спущал. Так по молвия тут по чисту полю промолвила, Проехал-то Добрыня на добром коне. Подъехал он к сыру дубу ко Невину, Ко славному ко камени ко Латырю.
Будет Василий семи годов, Стал он по городу похаживать, На княженецкий двор он загуливать, Стал шутить он, пошучивать. Шутить-то шуточки недобрые Со боярскими детьми, со княженецкими: Которого дернет за руку, рука прочь, Которого за ногу, нога прочь. «Ай же, любезна моя дружина хоробрая! Поди-тко теперь опочив держать, А я теперь стану с ребятами поигрывать». И зачал Василий по мосту похаживать. И зачал он вязом помахивать: Куды махнет, туды улица, Перемахнет — переулочек. И лежат-то мужики увалами, Увалами лежат, перевалами, Набило мужиков как погодою.
И едет Василий, помахивает, С горы на гору конь его поскакивает, С холма на холму конь его поплясывает. Реки, озера, межу ног пущал, Синие моря около скакал. Хвост по земле расстилается, А грива под копыта подвивается, Искра с ноздрей рассыпается, Огненное пламя распаляется, Огненным щитом обороняется.
Тут Михайла Потык сын Иванович Берет-то тугой лук разрывчатый, Натянул он тетивочку шелковеньку, И наложил-то он стрелочку каленую, Хочет подстрелить эту белую лебедушку. Этая белая лебедушка Поднималася от синя моря На своих на крыльях лебединыих, Садилась она на черлен корабль, Обернулась красной девицей…
Чурило сын Пленкович Обул сапожки-то зелен сафьян: Носы шилом, а пяты востры, Под пяту хоть соловей лети, А кругом пяты хоть яйцем кати; Надел он шубу-то собольюю: Во пуговках литы добрые молодцы, Во петельках шиты красные девицы; И наложил он шапку черну мурманку, Ушисту, пушисту, завесисту: Спереди не видно ясных очей, А сзади не видно шеи белыя. А молодой боярский сын Дюк Степанович По Киеву не снаряден шел: И обуты были лапотцы семи шелков; В эти лапотцы были вплетены Дорого каменье все яхонты, — Который же камень самоцветный Стоил города всего Киева, Опричь Знамения Богородицы, И опричь прочих святителей. И надета была у него шуба-та расхожая, Во пуговках литы люты звери, Во петельках шиты люты змеи, И брал Дюк плеточку шелковую, Матушкино благословение, Подернул Дюк по пуговкам — Заревели во пуговках люты звери; Подернул Дюк по петелькам, Засвистали во петельках люты змеи. И от того реву от звериного, И от того свисту от змеиного, Во стольном городе во Киеве, Старый и малый на земле лежит; Только малые люди оставалися, За Дюком всем городом Киевом качнулися: А почни тут Дюк Степанович своим пугвицам поваживать, — Вповал тут все повалилися, ужаснулися: Что во всякой во златой пуговице Сорок сороков змей пещерских шипит, И во всякой того пуговице Сорок сороков зверей лютыих ревом ревет. А почни тут в другу сторону пуговицам поваживать: Что во всякой-то златой пуговице Сорок сороков птиц Божьих песни затягивают. Весь люд Божий тут удивленье взяло. Все они ко Дюку Степанычу честно приближаются. Ко его мудрецкому кафтану стар-млад приклоняются.
В день едут по красному по солнышку, В ночь едут по светлому по месяцу. Времечко-то идет день за день, День за день, как трава растет, Год за год, как вода течет.
Как день за днем, будто дождь дожжит, Неделя за неделей, как трава растет, А год за годом, как река бежит.
Нагнано-то силушки черным черно, Черным черно, как черного ворона. И не может пропекать красное солнышко Между паром лошадиным и человеческим. Вешним долгим денечком Сырому зверю вокруг не обрыскати, Меженныим долгим денечком Черну ворону этой силы не обграяти, Осенниим долгим денечком Серой птицы вокруг не облететь.
У меня во череве младенец. Того младенца во граде нет: По колен ножки-то в серебре, По локоть руки-то в золоте, По косицам частые звездочки, А в теми пекет красно солнышко!
Встал Добрыня на резвы ноги. Походил Добрыня на широкий двор. Пришедши Добрынюшка разжалился, Что мать нссчастливого породила, Смелостью меня не смелого, Силою меня не сильного, И красотою меня не красивого, Богатством меня не богатого, Кудрямы меня не кудрявого. На что меня несчастного молодца спородила, Гребешком мою головушку загладила, Копылком бородку наладила, Спустила доброго молодца во далече-далече во чисто поле.
Пошла женка путем да дорогою: Мелкие-то ручейки бродом брела, Глубокие реки плывом плыла, Широкие озера кругом обошла, Чистые поля разбойников о полночь прошла: О полночь разбойники опочин держат. Темные леса — лютых зверей о полдень прошла: О полдень люты звери да опочин держат.
Тут не две утушки серые сплывалися, Не две белые лебедушки слеталися: Садилася свекровушка да невестушка в одно место, Плачут-обливаются, Да молода Добрынюшку из чиста поля дожидаются, Приедучись не начаются.
ДУХОВНЫЕ СТИХИ
Духовные стихи, до нас дошедшие, сильно поврежденные и подновленные, должны быть несколько моложе былин, но своими приемами, оборотами и языком, показывают близкое родство с ними. Воспеваются в них разные святые, примечательные по каким-либо особенным происшествиям в своей жизни: Иосиф прекрасный, Лазарь убогий, Алексей Божий человек, Иоасаф пустынник, Феодор Тирон. Мы предлагаем в качестве образца стихи о Георгии Храбром и Дмитрии Селунском, которые особенно чтутся в русском народе.
