Александр Тюрин - Война и мир Ивана Грозного
Тирания даже теоретически невозможна в обширной малонаселенной стране, где до некоторых областей нельзя было добраться месяцами (а уже в начале 17 века и годами), где значительная часть мужского населения была постоянно вооружена и более того организована на низовом уровне для ведения вооруженной борьбы.
Очернение правления Ивана стало важной частью прогандистской науки «русофобия», которая ставит целью демонизацию нашей страны, ее традиций, истории, государственности. Все «освободители», которые приходили к нам, от С. Батория до А. Гитлера, тоже ведь читали русофобские памфлеты. Может быть поэтому «освободители» и не церемонились с русским народом, с рабами ведь не цацкаются, рабы любят плеть. И даже Н. Бонапарт (совсем не средневековый Баторий и не тоталитарный Гитлер) в просвещенном XIX веке ведет свое войско по России так, что за ним остаются горы трупов и вподчистую разоренные города.
Само прозвище царя, «Грозный», при переводе на европейские языки, подверглось подлогу, превратившись в the Terrible, der Schrecklich, то есть «Ужасный». Но, как пишет Р. Скрынников, перевод «Иван Страшный» или «Иван Ужасный» очевидным образом искажает смысл прозвища. В представлении людей того времени, «гроза» символизировала вмешательство небесных сил в жизнь людей – яростное, испепеляющее за грехи.
Мифологический образ «Ивана Ужасного» прекрасно ложится в идеологию расизма, которая уже на протяжении 400–500 лет господствует на Западе, варьируя от тупо-прямолинейных до вкрадчиво-либеральных форм.
Презрение к людям других культур, столь свойственное «высокоразвитым» европейцам, соединилось с высоколобой теорией культурных кругов и породило идеологию одного-единственного большого культурного круга.
Западные страны – это мировой центр. Здесь происходит прогресс во всех его формах, технологической, политической, социальной и так далее. Чем дальше от центра к периферии, тем больше отсталости, дикости, невежества, несвободы в наследственных генетических формах. Там живут орки из «Властелина колец» и персы с ксерксами из «Трехсот спартанцев». Лишь из западного центра происходит распространение всех и всяческих достижений. Только в подчинении центру-Западу может заключаться позитивная роль периферии. Вам нравится слушать виолончель (или MP3-плейер)? Запомните, вы обязаны этим Западу. (То что, любое техническое и культурное достижение существует лишь как элемент связной совокупности знаний, развивающейся во времени – это, конечно же, игнорируется западноцентристами. Вытащи из этого континуума знаний, например, шумерских изобретателей и древнеегипетских рационализаторов, то вместо виолончели (или плейера) у вас останется бубен и дудка). Если центр совершает какие-либо жестокости и несправедливости по отношению к периферии, то они, в любом случае, содействуют мировому прогрессу; ими можно пренебречь и постараться их забыть – ради общего блага. Любые посягновения периферии на права центра – это агрессия, бессмысленное варварство.
Вместе с реформами Петра западный расизм пришел и к нам, поселился в головах образованного (а, если точнее, власть имущего) класса. Чувство неполноценности этот класс компенсировал тем, что еще не совсем осознанно играл роль маленького «просвещенного» запада в огромной «варварской» стране, всячески отделяясь от нижних сословий – в культуре, привычках, переходя даже в повседневном общении на языки «культурных наций».
И вот это не вполне сознаваемое отделение получило у Карамзина четкое оформление.
Николай Михайлович Карамзин своей «историей государства российского» отделил российский образованный класс от темного русского прошлого. На личности Карамзина невозможно не остановится. Наивный писатель-сентименталист, нравоучитель, западник, певец свобод и, по совместительству, убежденный крепостник, апологет идеологии просвещенного абсолютизма, член московской масонской ложи, Карамзин нанес колоссальный удар по адекватному восприятию российской истории, вообще по историзму. Почему колоссальный?
Николай Карамзин был официальным историографом Российской империи, имевшим монопольные права как на использование всех архивов, так и на написание первой всеобщей истории Российского государства. Так что напрашивается сравнение Истории Карамзина с печально известным кратким курсом истории ВКП (б).
От образа Ивана Грозного, созданного писателем Карамзиным, ни наша история, ни наша историческая литература так уже и не смогли избавиться.
«До появления в свет IX тома Истории Государства Российского, – замечал современник Карамзина историк Устрялов, – у нас признавали Иоанна государем великим: видели в нем завоевателя трех царств и еще более мудрого, попечительного законодателя».
«До появления в свет IX тома Истории Карамзина другие мнения, более справедливые, сущсствовали и о лицах, возвеличенных Карамзиным. Так, например, прославленный Карамзиным смиренный иерей Сильвестр князем Щербатовым характеризуется, как человек, который, под видом благочестия, был льстив и лукав», – писал профессор Е. А. Белов, занимавшийся историей российского боярства.
По мнению историка Н. С. Арцыбашева, писатель Карамзин совершил следующее: тщательно собрал все дурное, что писали о Грозном его враги, и опубликовал это без всякой тени анализа.
Что же могли написать об Иване Грозном его враги? В XVI веке беспардонное гиперболическое вранье являлось обычным инструментом борьбы против религиозных, социальных, национальных противников. Особенно, если противник не имел возможности ответить.
Доверять всему, что написали об Иване Грозном его недоброжелатели – это тоже самое, что доверять всему тому, что европейцы XVI века писали об евреях, неграх и индейцах.
Например, европейцы в то время целиком полагались на мнение Плиния Старшего, что евреи поклоняются свинье, отсюда, кстати, и испанское прозвище для евреев, оставшихся в Испании после 1492 – marranos, то есть «свиньи». Доверяли европейцы и мнению ряда других «авторов», что иудеи то и дело убивают христианских младенцев ради приготовления ритуальной еды, это было причиной регулярных погромов.
Негры в то время причислялись к «детям дьявола», а индейцы, считалось, беспрерывно пожирают друг друга, включая собственных мам, пап, бабушек, дедушек и детей.
Общепринято было также мнение, что женщины варят из младенцев колдовское варево и летают на шабаш к сатане, которого прилежно целуют в задницу – за что сотни тысяч европейских женщин отправились на костер. Желающим изучить стиль мышления в «цивилизованной Европе» того времени рекомендую почитать книгу двух профессоров Кельнского университета, Шпренгера и Инститориса, под названием «Молот ведьм». Там можно узнать «о способе, коим ведьмы лишают мужчин полового члена» и о том, как нехорошие женщины «производят градобитие и грозу и направляют молнии на людей и животных».
Учитывая уровень ненависти и непримиримости пропагандистов XVI века, можно представить «объективность» Карамзина.
Обычным приемом Карамзина было «текстологическое лукавство», когда из цитируемого текста он выбрасывал те части, которые противоречили его идеологической конструкции. Это подмечали уже современники Карамзина – Н. И. Тургенев, Н. С. Арцыбашев, Ф. В. Булгарин, а далее С. М. Соловьев.
Собственно говоря, большинство серьезных ученых считают произведение Карамзина литературным памятником. Карамзин, и это ясно при трезвом взгляде на его сочинения, не аналитик. Это политический писатель, создающий яркие афористические образы, достаточно схематические и одноплановые: неуравновешенный тиран Грозный, слабохарактерный Федор Иоаннович, потерявший народную поддержку узурпатор Годунов. Карамзин напоминает средневековых авторов, сочинявших так называемые «бестиарии» – нравоучительные истории о человеческих характерах, в которых действовал свирепый лев, жестокий волк, хитрый лис, трусливый заяц.
Но в России поэт больше чем поэт, литератор больше чем литератор, и от этой потери специализации идет огромное число наших бед.
Кое-что уже сказал Пушкин в своей эпиграмме на Карамзина:
Послушайте: я сказку вам начну
Про Игоря и про его жену,
Про Новгород, про время золотое,
И наконец про Грозного царя…
– И, бабушка, затеяла пустое!
Докончи нам «Илью-богатыря».
По мнению Г. А. Гуковского Карамзин остался в пределах «механического мышления политических писателей XVIII столетия. Историзм Гердера прошел мимо него… Он говорит о Святославе и Олеге совершенно так же, как он говорил о бедной Лизе и Эрасте. Внутренние побуждения, характеры, склад понятий людей IX столетия в его изображении ничем не отличаются от склада людей XIX века».
До какой-то степени Карамзина можно понять и простить. Осмысление собственной истории оказалось фундаментальной проблемой русской культуры, не решенной до сих пор. На рубеже XVIII–XIX веков, выходя на сцену после тысячелетнего младенчества, она попадает, вместо первого класса, сразу в десятый класс европейской школы. Невинный малыш с большими наивными глазами оказывается в окружении пахнущих тестостероном и коварством бугаев.
