Борис Котельников - Балтийская легенда
— Сам знаешь, не картошку везем… А ты не будешь волноваться завтра на концерте?
— Конечно, буду. Но это совсем другое волнение. Ведь я артист. Разве может быть человек искусства с холодной душой! Я частенько задумываюсь над тем, как жили и творили Лидия Койдула, Амандус Адамсон, Иохан Кёлер — гордость эстонского народа. Я уже не говорю о гениях русской культуры — наших учителях.
Передохнув, Сырмус заговорил с еще большим темпераментом:
— Помнишь, «Соловья Эмайыги» Койдулы? Кёлера нельзя забыть, пока сохраняются его полотна. Адамсон уже при жизни увековечил себя «Русалкой» и севастопольским памятником погибшим кораблям. Я преклоняюсь перед этими творениями — в них чувствуется великая страсть, бьющаяся мысль, боль народная… А что может оставить после себя артист? Аплодисменты, крики «браво», которые завтра забудутся? Конечно, сохранятся афиши, газетные рецензии. Но это же мертво! Разве они передадут душу, горение музыканта?..
— Нет, ты не прав, Юлиус! — перебил Отто. — Твой талант тоже принадлежит народу. Своей скрипкой ты служишь революции. Мне рассказывали, с каким жаром ты играл во время студенческой демонстрации протеста против Кровавого воскресенья. В январскую стужу за тобой, во главе всей Петербургской консерватории, шли твои товарищи со скрипками у плеча. Ты не раз огнем своей игры зажигал других, звал к борьбе… А сборы, которые передаешь в партийную кассу? Пойми: тебе не обязательно лезть в самое пекло. Береги себя.
— Нет. Тут я придерживаюсь французского афоризма: «Когда говорят пушки — музы молчат…» После нашей победы музыка будет славить героев, труд, новую жизнь. Революция принесет людям не только свободу, но и духовное обновление, расцвет культуры. Сейчас же я прежде всего боец. Разве эти руки, руки скрипача, не принесли сегодня сюда чемодан с динамитом?
Послышались шаги. Кто-то шел через двор решительной походкой. Друзья оборвали разговор. Только теперь они заметили, что стемнело.
— Есть тут кто живой?
Не дожидаясь ответа, в сарай вошел Павел. Оба эстонца поднялись ему навстречу.
— Вот и добрался до вас, — здороваясь, проговорил матрос. Нащупав в темноте какой-то ящик, он сел. — Я из города прямо к лайбе ходил.
— Как там? — не утерпел Отто.
— Старик было заупрямился. Погода ему не нравится. Пророчит шторм. Похоже, и так. Но задерживаться нельзя. Еле-еле уговорил. В его надежности не сомневайтесь, не раз нас выручал. Товарищи отдыхают? Пора их поднимать.
С этими словами Павел вышел. Было слышно, как он взобрался по приставной лестнице на сеновал. Оттуда донеслись тихий говор и возня. Потом по одному в сарай вошли боевики. Зажгли фонарь. Из-под сетей вытащили ящики с оружием и патронами, мешки с провизией. Взвалив на себя груз, все цепочкой двинулись за Павлом. Шли молча. Кое-где из темноты выступали силуэты домов и сараев рыбацкого поселка. Скоро они исчезли за росшими на склоне соснами. По деревья кончились, и вместо каменной тверди под ногами заскрипел песок. В лицо ударил ветер. Послышался шум волн. Запахло водорослями.
Лайба стояла у самого берега на глубоком месте От ветра с моря лодку надежно прикрывала скала.
— Товарищ Анатолий встречался сегодня с Черновым, — вполголоса заговорил Павел, отведя в сторону Отто и Сырмуса. — Рассказал ему про Валентина Кузьмича. И что, вы думаете, тот ответил? «Это уже не первый случай, когда охранное отделение распускает о Валентине Кузьмиче злостную клевету. Наша партия верит в его честность». Но мы-то знаем и другое. Теперь ни для кого не секрет, что Гапон, с которым эсерики столько цацкались, оказался чистокровным полицейским агентом. А разве большевики не предупреждали об этом? И пришлось архиреволюционерам своего «героя» повесить на глухой даче под Питером.
Павел зло сплюнул.
— Эсеры уверяют, — продолжал он, — будто в Кронштадте к восстанию все готово. Якобы на броненосцах «Слава», «Цесаревич» и других кораблях матросы только ждут сигнала. Но мы опасаемся преждевременных, спровоцированных выступлений. Вместо удара кулаком получится тыканье растопыренными пальцами. Революционность эсеров на поверку может обернуться авантюрой. Беда, что многие их слушают. Товарищ Отто, проинформируй обо всем Оскара. Подтверди ему, что восстание назначено на конец августа — начало сентября.
Старый рыбак успел по-хозяйски уложить в лайбе груз, тщательно прикрыв его брезентом и сетью. Парус был подвязан и опробован. Люди спокойно, без сутолоки занимали места. На берегу на корточках присел сын рыбака и с трудом удерживал за борт качающуюся лодку.
— До скорой встречи! — Павел задержал шершавую ладонь старого финна. — Надеюсь, как на себя.
— А бури не миновать, — сердито проворчал лодочник.
Он окликнул сына, и тот проворно вскочил в лайбу. Вооружившись багром, юноша уперся им о камень, отводя нос лодки к выходу из бухты.
— Весла! — бросил старик, проверяя руль.
Две пары весел опустились на воду. Лайба медленно, как бы нехотя, стала отходить, растворяясь в темноте.
Утром стало известно: царь вероломно распустил Государственную думу.
«Нужно выпустить листовку, — решил Оскар. — Жаль, что типография в руках меньшевиков. Но ничего, пусть участники митинга выскажут свое отношение к роспуску Думы, тогда господам меньшевикам не отвертеться. Напечатают боевую листовку!»
И он сел писать воззвание.
Листовка была почти готова, когда в наружной двери щелкнул замок. Затем послышался цокот копыт и шум отъезжающего экипажа. Оскар насторожился. Увлекшись работой, он, оказывается, не обратил внимания, как к дому кто-то подъехал. Это могли быть сестры Мельдер. Но зачем им в воскресенье, да еще гак рано, приезжать с дачи? Оскар приготовился было уничтожить рукопись, но услышал торопливые женские шаги и успокоился.
— К вам можно? — раздался голос Мельдер-младшей.
— Да, пожалуйста.
— Здравствуйте, — еще с порога проговорила Мельдер. — Я с большой новостью — объявился Отто!
— Где?!
— У нас на даче. Просил срочно вас известить и сообщить, что у него все в порядке.
— Как он кстати! — вырвалось у Оскара. — Спасибо за добрую весть.
— Не стоит, — ответила девушка. — Я с часок отдохну, потом зайду кое-куда и вернусь на дачу.
— Буду вам признателен, если передадите Отто, что я очень рад его видеть и вечером непременно приеду.
Дописав воззвание, Оскар вышел из дому и направился к Кадриоргу. День выдался по-настоящему летний. В тенистых аллеях огромного парка-красавца, заложенного еще Петром Первым, было людно. Оскар прошел к пруду. На одной из скамеек сидела девушка. Едва Оскар приблизился, она поднялась с места, и вскоре пара затерялась в потоке гуляющих. Валя была его связной, она подтвердила, что делегаты батареи на митинге будут и один из них скажет речь. Обещал выступить еще фельдшер гарнизонного госпиталя.
— Это вы, Валя, здорово надумали — пропагандировать выздоравливающих солдат! — похвалил Оскар.
— Через них-то я и добралась до батареи.
— Ну а как с пехотой?
— Пока плохо. Народ трудный, недоверчивый, офицеров как огня боятся.
— Да, — согласился Оскар. — Если бы здешние полки в Маньчжурии побывали, тогда другое дело: война бы их просветила.
Разговаривая, молодые люди не заметили, как вышли к бухте. Там скользили шлюпки, проплывали белоснежные яхты. В отдалении стояло «на бочках» несколько военных кораблей. В Купеческой гавани виднелись трубы грузовых пароходов, мачты парусников. На берегу, как и в Кадриорге, было много нарядно одетой публики.
…После митинга Оскар заторопился на дачу в Нымме. Ехал он конкой. Приходилось все время быть начеку, смотреть в оба: не увязался ли шпик. Но вот конка миновала железнодорожный переезд и стала двигаться по малонаселенной окраине города. Пассажиров в вагоне стало меньше. Напряжение Оскара спало, и молодой подпольщик дал волю мыслям.
…В сосновый бор за ситцевой фабрикой пришли матросы, артиллеристы, рабочие большинства предприятий города. Было несколько пехотинцев. Рабочие-дружинники обеспечили надежную охрану. Митинг открыл Оскар. Рассказал о роспуске Государственной думы и зачитал написанное утром воззвание. Оно было единодушно одобрено, и выступавшие высказались за немедленный выпуск листовки. Делегаты кораблей и заводов сообщили, что у них сделано и делается для восстания. «На матросов и рабочих мы орудий не наведем!» — горячо заявил солдат береговой артиллерии под восторженные крики собравшихся.
«Артиллеристу даже меньшевики аплодировали, — усмехнулся Оскар. — Это, кажется, был единственный случай проявления одобрения. Явно пришли для вида, чтобы окончательно себя не скомпрометировать перед массами. А выступать отказались. Да и что могли сказать? Пойти против событий? Не такие уж они глупцы. Неспроста Аст заюлил, увидев, как единодушно была принята прокламация. «Незамедлительно напечатаем, товарищ Оскар». Ишь как заговорил лицемер!»
