Михаил Серяков - Битва у Варяжских столпов
Целый ряд упоминаний русов встречается нам в «Деяниях данов», написанном Саксоном Грамматиком (1140 — ок.1208), который изложение событий довел до 1185 г. Труд датского историка практически синхронен отечественной ПВЛ, заканчивающейся 1117 г., и, следовательно, должен рассматриваться как примерно равнозначный ей исторический источник. Не имея возможности поставить под вопрос подлинность самой хроники, написанной в XII в., норманисты высказали сомнения в фактической достоверности сведений о русах Саксона Грамматика, а точнее, достоверность устной эпической традиции данов, на которую и опирался этот автор. Еще первое поколение отечественных норманистов объявило «Деяния данов» сказками и выдумками, в результате чего труд Саксона Грамматика, впервые опубликованный в Париже в 1514 г., и с тех пор неоднократно издавался на различных европейских языках, ни разу не был переведен целиком на русский язык. Как показало исследование, предпринятое автором этих строк, несмотря на неизбежные преувеличения, свойственные эпическому творчеству, «Деяния данов» отражают историческую действительность, содержащиеся в них сведения о существовании русского королевства в Прибалтике подтверждаются другими независимыми данными{83}. В силу этого труд Саксона Грамматика является ценнейшим источником по древнейшей истории наших предков, который стараниями норманистов, великолепно понимавших, что даже частичное признание содержащихся в нем сведений приведет к полному крушению их концепций, почти на три столетия был предан забвению и выведен из научного оборота. Впервые на страницах хроники русы упоминаются в связи с походом на Восток датского короля Фротона I. Напав сначала на землю куршей, датчане двинулись дальше: «Пройдя вперед, Фротон напал на Траннона, правителя народа рутенов (лат. Trannonem Rutene gentis tyrannum)». Хитростью уничтожив их флот, Фротон вернулся в свое отечество. «Затем он направил послов на Русь (in Rusciam) для взимания дани. Но вероломные жители жестоко перебили послов. Возмущенный двойной обидой, он стеснил плотной осадой город Роталу». Взяв этот город приступом, «он направил войско к Палтиске. Убедившись, что силой город не взять, он прибегнул к хитрости. При небольшом числе свидетелей он удалился в укромное место и велел повсюду объявить, что он умер… Поверив этому слуху, царь города Веспасий, когда победа была уже в его руках, оставил столь слабую и вялую оборону, что позволил неприятелю вторгнуться в город и сам поплатился жизнью, предаваясь играм и развлечениям»{84}. Дат у Саксона Грамматика нет и поэтому для определения хотя бы приблизительного времени первого столкновения русов и данов необходимо обратиться как к дальнейшему тексту данного сочинения, так и к археологическому материалу. Фротон I упоминается у Саксона Грамматика в числе наиболее ранних датских конунгов, начинающих свою родословную от легендарного Дана. Эти события описываются им во второй книге хроники, в то время как в пятой книге речь будет идти о войне с гуннами тезки рассматриваемого правителя, Фротона Ш. Между обеими Фротонами Саксон Грамматик упоминает семнадцать датских конунгов. Следовательно, поход Фротона I в Прибалтику произошел еще до нашей эры.
Как отмечают специалисты, в древностях Прибалтики фиксируется небольшая группа могильников, явно отличных от захоронений местного населения. Эти ладьевидные могилы, получившие в Латвии название «чертовы ладьи», встречаются на территории Северной Курземе, то есть на территории упомянутых Саксоном Грамматиком куршей, а также в Эстонии на острове Сааремаа. Аналогичные могилы известны в Финляндии, Дании и Готланда, где их особенно много{85}. Археологи рассматривают их как следы пребывания в Прибалтике скандинавов и датируют эти захоронения достаточно ранним периодом: «К середине бронзового века — периоду около 950–970 гг. до н.э. — относятся древние погребения скандинавского происхождения — “чертовы ладьи”…»{86} Судя по названию захоронений скандинавов у местного населения, отношения с пришельцами вряд ли были дружественными. Понятно, что говорить о городах в тот период не приходится, однако укрепленные городища уже существовали. По археологическим данным, они появляются в Прибалтике на рубеже II—I тыс. до н.э.{87}
Закономерно возникает вопрос: могли ли в ту отдаленную эпоху на территории Прибалтики присутствовать русы? Древнеримский автор Плиний Старший (23/24–79 гг. н.э.), обобщая сведения античных географов о Балтийском море, в своей «Естественной истории» писал: «Говорят, что в этих местах много островов без названий; Тимей рассказывает, что один из них, который называется Бавнония и на который в весеннее время приливами выносится янтарь, (расположен) против Скифии и отстоит (от нее) на день пути; остальные берега неизвестны. Любопытна молва о Северном океане: от реки Парапанис, где она протекает по Скифии, Гекатей называет его Амальхийским, каковое имя означает на языке этого племени “замерзший”. По сообщению Филемона, отсюда до мыса Русбей кимвры называют его Моримарусой, т.е. Мертвым морем, а далее Кронийским…»{88} Поскольку все эти географические названия больше не встречаются в античной литературе, их конкретная локализация достаточно затруднительна. Исходя из того что в данном отрывке речь идет о янтаре, то с Бавновией (буквально Бобовый остров) отождествляется остров Эзель{89}. Поскольку мыс Русбей находится на границе Мертвого и Кронийского морей (так называли кимвры замерзающую и незамерзающую части Балтийского моря), то на основании современной карты среднегодовой границы замерзания Балтики Д. А. Мачинский и B.C. Кулешов предложили четыре варианта его локализации: два на территории Швеции и по одному на территории Финляндии и Латвии. Однако в этом же фрагменте неподалеку от интересующего нас мыса Плиний Старший упоминает и реку Парапанис, очевидно, достаточно крупную, чтобы известия о ней дошли до римлян. Однако из перечисленных выше четырех вариантов локализации мыса, находящегося на границе замерзания Балтики, неподалеку только от одного протекает достаточно крупная река. Это впадающая в Рижский залив Западная Двина. Недалеко от нее впадает в Балтийское море и Вента, однако она не столь велика, как Двина. Около трех других мысов нет крупных рек, впадающих в Балтийское море. Таким образом, Русбей может быть отождествлен с мысом Колка, находящимся на территории современной Латвии. Именно в непосредственной близости от этого мыса и жили курши. Подобная локализация вполне согласуется с предположением тех исследователей, которые соотносили Бобовый остров с Эзелем. Соответственно, в приведенном выше фрагменте Плиния речь идет о Восточной Прибалтике, в которой последовательно описывается три географических объекта. Поскольку Саксон Грамматик именует противников датского короля то русами, то рутенами, следует отметить, что с последней формой соотносится поселения Рутеники и Рутениеки, расположенные южнее современной Риги. В последнем было обнаружено захоронение эпохи бронзы{90}. Датский хронист помещает прибалтийскую русь по соседству с балтским племенем куршей, однако еще литовский языковед К. Буга отмечал, что само название этого племени kursas, связано с укр. коре, «раскорчеванный участок»{91}. О славянстве этой прибалтийской руси говорят и другие данные языкознания. Как установил профессор К. Вилкуне, славянские элементы были заимствованы финно-угорским населением Прибалтики из двух разных областей и в разные периоды. Более ранние западнославянские заимствования вошли в основном в ливский и эстонский языки, а также юго-западный диалект финского языка, а более поздние восточнославянские заимствования встречаются в восточных диалектах эстонского и финского языков. Последняя группа заимствований датируется приблизительно VI в. н.э., что же касается первой группы, то К. Вилкуне считал, что эти слова попали в прибалтийско-финские языки одновременно с заимствованиями из германского, которые он датировал серединой I тысячелетия до н.э. С его выводами согласны и эстонские лингвисты: «Существуют некоторые славянские заимствования, которые являются весьма ранними, так как восходят к очень древним славянским исходным формам. К таким словам относится, например, эст. ike, “иго” (фин. ies, род. ikeen), эст. hirs, “жердь” (фин. hirsi “бревно”), эст. koonal, “кудель” (фин. kuontale), южноэстонское lihits, “ложка”. Эти слова указывают на то, что между славянами и прибалтийскими финно-уграми имелись связи уже в то время, когда славянские языки были еще весьма близки к общему языку-основе, от которого они произошли. Эти первые соприкосновения имели место уже в последние века до н.э…. Таким образом, эти соприкосновения являются даже более ранними, чем соприкосновения с германцами. На основании археологических данных мы знаем, однако, что восточные славяне в это время еще не жили в непосредственном соседстве с прибалтийскими финно-уграми»{92}. Археолог X. А. Моора со своей стороны уточняет ряд древнейших заимствований в эстонский язык из славянского: «Кроме ike заимствовано kimalune, “шмель”, und, “уда”, koonal, “кудель”, sund, “принуждение”, uba, “боб”, ait, “клеть”. (…) Из упомянутых заимствований особый интерес представляет собой слово іке, “ярмо”, которое, судя по фонетическим признакам, вошло в прибалтийско-финские языки в период существования общеславянской речи, очевидно, в последнем тысячелетии до н.э. Это слово и некоторые другие заимствования западнославянских названий частей воловьей упряжи показывает, что характерное для ливов, эстонцев и юго-западных финнов использование волов в качестве тягловой силы получило свое начало уже в это раннее время»{93}. Современные археологические находки указывают на достаточно раннее появление данного явления в этом регионе: «Находки каменных лемехов и особенно следы пахоты указывают на появление пашенного земледелия в Восточной Прибалтике уже в середине эпохи бронзы»{94}. Кроме того, лингвисты также отмечают отчетливое влияние праславянского языка на германский в том числе в земледельческой сфере: malta, «солод» (<праслав. molto), ploga, «плуг» (<праслав. plugъ), tila, «обработанная земля» (<праслав. tьlo){95}. Славяно-германские контакты, во время которых были заимствованы эти термины, датируются V–III вв. до н.э., то есть примерно в то же время, когда земледельческая терминология была заимствована у славян финно-уграми. С заимствованием финно-уграми из славянского языка названия боба следут сопоставить и Бавновию, буквально Бобовый остров, который Плиний Старший упоминает на Балтике. Это говорит о том, что данное заимствование произошло не позднее I в. н.э. Наконец, гидронимия и топонимика говорят о присутствии славян не только в восточной, но и в западной части Латвии, причем в последнем случае эти следы носят западнославянский характер. Именно по соседству с куршами находится река Вента, само название которой указывает на нахождение там венедов, а этим именем германцы и финно-угры называли славян. В результате проведенных в 50-х гг. XX в. исследований в антропологическом строении современного населения западных районов Латвии, в том числе проживающего в бассейне реки Венты и в окрестностях Вентспилса, был выявлен комплекс признаков, указывающий на участие в образовании этого населения компонента со средиземноморской примесью. «Сопоставление средиземноморских элементов, присутствующих в антропологическом строении населения Курземе, со средиземноморскими особенностями, присущими славянскому населению X — XII вв. Мекленбурга и Померании показывают их значительное сходство. Это стало существенным аргументом в пользу древнего проживания славян в бассейне Венты и славянской атрибуции ливонских вендов»{96}. Все эти факты говорят о том, что в Прибалтике еще в I тысячелетии до н.э. действительно находилась какая-то группа русов, говорившая на славянском языке.
