Ольга Минкина - «Сыны Рахили». Еврейские депутаты в Российской империи. 1772–1825
Предлагавшийся Шпеером способ предотвратить возможные беспорядки также вполне вписывается в картину построения «дисциплинарного общества»[154]. Для упорядочения хаотичного и децентрализованного еврейского общества следовало назначить «главного еврея», обязанности которого заключались бы в том, чтобы «неусыпно стараться, чтобы все учреждения в кагалах имели течение порядочное и без злоупотребления, вновь учреждать полезные порядки с дозволения правительства и исполнять все приказы, данные сему обществу, и обо всех надобностях своего общества где надлежит предстательствовать».
Впоследствии идея назначения государством «верховного начальника евреев» присутствовала в различных проектах рубежа XVIII–XIX вв., выдвигавшихся как представителями еврейства, так и российскими государственными деятелями.
Собрание еврейских депутатов в Полоцке
Полоцкий губернатор М. Н. Кречетников и в мемуарах современников, и в историографии с удивительным единодушием характеризуется как «толковый исполнитель», не обладавший способностью к инициативе ни как военачальник, ни как администратор[155]. Тем не менее после ознакомления с проектом Шпеера он предпринял необычные с точки зрения административной практики того времени меры. 23 июля 1773 г. губернатор издал приказ Витебской, Полоцкой и Двинской губернским канцеляриям. В противоположность проекту Шпеера, ответственность за бедственное состояние евреев возлагалась только на кагалы, «сии правительства, учрежденные для сохранения порядка и удержания каждого в своей должности». Последние, «развратившись бывшею польскою вольностию, становятся тягостными своим однозаконцам». При этом часть евреев жестоко притесняется кагалами, в то время как «другие, напротив, пользуются излишними выгодами, умалчивая тут другие неудобства, также противные равности, а потому и понуждаюсь я, как все подробности тех неудобств рассмотреть поближе, так и постановить касающиеся до сего общества выгоды и другие вновь учреждения»[156].
Для этого губернским канцеляриям следовало собрать все касающиеся кагалов сведения и «все то, что только может быть сему обществу полезным, а государству прибыльным, сделать свое мнение, а между тем, пересказав кагалам мое намерение, относящееся к собственной их пользе, приказать выбрать из каждого кагала по четыре человека жидов, знающих в их делах и сведущих обо всем своих сограждан состоянии и неудобстве, так как и могущих представить полезные и равенственные учреждения, прислать в Полоцк»[157] к 15 августа 1773 г.
На данный момент известны только документы, связанные с реакцией витебских евреев на распоряжение губернатора. Они дошли в копиях и, к сожалению, снабжены только указанием, что на подлинниках имеются подписи на «еврейском языке», которые в копиях не воспроизводятся[158]. Следовательно, почти невозможно выявить авторов документов. Насколько отличались от них материалы, представленные полоцкими и двинскими евреями, пока выяснить не удалось.
Итак, 2 августа 1773 г. в витебскую провинциальную канцелярию поступило «доношение от собрания кагалского». Члены витебского кагала ссылались на некогда предоставленные им польскими королями привилегии, которыми они не смогли воспользоваться в полной мере «по разным маралическим [sic!] и политическим обстоятельствам»[159].
Далее следовали конкретные жалобы и претензии: у витебских евреев «без всякой причины, по одному только насильству» были отняты две синагоги. Одно здание было конфисковано местными дворянами, а другое – орденом доминиканцев. Последнее было к тому же перестроено под костел. Члены витебского кагала, «будучи уведены обманчивым блеском вышеупомянутых своих привилегиев, и вообразить себе не могли, чтобы таковые насильства во опровержение всех народных и натуральных прав, могли б остаться без наказания и для того, сыскавши себе покровительство одного магната польского, вступили с похитителями нашей святыни в суд, но по долговременным тяжбам, несносным волокитам и убытков [sic!] до тринадцати тысяч рублей увидели мы к крайнему нашему соболезнованию, что все наши надежды были тщетны»[160].
Все накопившиеся к тому времени огромные долги витебского кагала монастырям и частным лицам члены кагала были склонны объяснять расходами, связанными с «сим нашим несчастным приключением»[161]. Согласно другим источникам, ситуация была намного сложнее. В 1763 г. подстолий Витебского воеводства С. Пиора заключил с витебским кагалом контракт на поставку соли из Риги, а в 1765 г. требовал уплаты причитавшихся ему кагальных денег через земский суд. Взыскание сопровождалось заключением нескольких членов кагала под стражу, опечатыванием синагоги и молитвенного дома. К 1766 г. общая сумма долга витебского кагала достигла 6 587 талеров (52 800 злотых). В числе их кредиторов были монашеские ордена иезуитов, кармелитов, бернардинцев и упомянутых выше доминиканцев. Для быстрого сбора средств витебский кагал добивался монопольного положения на местном рынке, что приводило к постоянным столкновениям с соседними кагалами. Так, аренда кабаков витебским кагалом сопровождалась частыми эксцессами, ибо члены кагала, согласно жалобам их конкурентов, не останавливались перед тем, чтобы «хватать, грабить и напитки конфисковывать». В самом же Витебске кагал запретил евреям производство спиртных напитков и ревностно охранял свою монополию[162].
Здесь следует вернуться к представленным на рассмотрение губернской канцелярии в 1773 г. претензиям витебского кагала. После красноречивого описания тяжбы за здания синагог они жаловались на произвол судейских чиновников и владельцев местечек. Члены кагала сочли нужным отметить, что из кагальных средств неоднократно уплачивались долги неимущих членов общины, которые были «заключены в гнуснейшие тюрьмы, …претерпевая разные позорнейшие и мучительнейшие наказания от своих [так] называемых заимодавцев»[163]. В своем «доношении» витебский кагал затрагивал и тему «кровавого навета»: «…Когда случалось где-нибудь найтить тело, умерщвленное разбойниками, жестокостию погоды или пьянством, то всегда старались разными происками приписывать причину смерти оного тела злодеяниям еврейского народа»[164]. Подобные обвинения возводились как на кагалы, так и на отдельных богатых евреев. И те и другие обычно предпочитали не доводить дело до суда и откупаться от обвинителей большими суммами. «Одним словом сказать, – заключали кагальные, – жизнь нашу нельзя было назвать жизнию вольных людей», «общество наше истощено, изнищено и к совершенной бедности и неопрятности доведено»[165]. Далее следовала предлагаемая витебским кагалом новой российской администрации программа преобразований.
Числящиеся на кагале и отдельных евреях долговые обязательства следовало аннулировать как несправедливые. Проживающим в помещичьих деревнях и владельческих местечках евреям следовало предоставить защиту от помещиков и местных жителей. Витебский кагал предложил также целый комплекс мер, направленных на поощрение еврейской торговли и промыслов: следовало приравнять евреев в правовом отношении к русским купцам, установить льготные пошлины на привозимые евреями из-за границы товары, содействовать получению евреями преимущественного права на производство и продажу алкогольных напитков («пропинации»)[166]. Среди более частных «неудобств» члены кагала, часто приезжавшие по торговым делам в Ригу, отметили недостатки местного гостиничного сервиса. Еще в 1765 г. торговавшие в Риге евреи через своего «фактора» (поверенного) Беньямина Бера отправили Екатерине II жалобу на рижский магистрат о незаконных притеснениях еврейских купцов, заключавшихся в ограничении срока пребывания в Риге двумя месяцами, необходимости получения у бургомистра специального «вида» на проживание, а также в том, что всех евреев заставляли останавливаться в специальном «жидовском герберге» (постоялом дворе). Императрица предпочла поддержать в этом споре магистрат и в своем указе от 9 января 1766 г. распорядилась отказать Беру в его требованиях. Следствием указа стал любопытный документ – «Учреждение, по которому приезжающие в Ригу евреи поступать могут» и прилагавшаяся к нему инструкция содержателю постоялого двора для евреев. Последнему предписывалось следить, «чтоб каждый жид в постоялом дворе находился ночью в своей квартире», а также за тем, чтобы евреи не производили на постоялом дворе «ветошный торг новыми и старыми платьями, домовою утварью и мебелями», и доносить о замеченных сношениях евреев с подозрительными людьми[167]. Члены витебского кагала жаловались на «неумеренный платеж за квартиру и за съестные припасы», а также на то обстоятельство, что «в торгах наших за отдаленностию сия квартира делает нам немалое препятствие, да еще можно сказать, что за многолюдством и жить в оной, не подвергнувши себя опаснейшей болезни, почти невозможно»[168].
