Ольга Минкина - «Сыны Рахили». Еврейские депутаты в Российской империи. 1772–1825
В преамбуле к данному документу депутаты, как несколько ранее витебский кагал, объявили все недостатки еврейской жизни «происходящими от тягчайшего ига, которым мы утеснены были» и провозгласили своей целью «обуздать частных наших сообщников и кагальские правления и дабы всякий, наблюдая пределы своей должности, мог воспользоваться правами и вольностями, по гражданству ему принадлежащими, не делая ни малейшего различия между могущим и бессильным, единогласно согласившись, предписали, соображая во всем справедливость и беспристрастие, каждому общественному собранию и частным сообщникам пункты»[191].
Состав кагала, «с предостережением, чтобы ближними родственниками не наполнялся оный», предполагалось ограничить шестью старшинами, тремя помощниками и «младшими», число которых могло варьироваться. Участие в общинных делах лиц, «которых назовем головами общества, не имеющего в присутствии кагальном заседания», в количестве четырех человек и двух старшин ремесленных братств, – которые, таким образом, объявлялись легитимными организациями, – регламентировалось особыми «кондициями». Предлагалось также ежегодно избирать независимых от кагала «комиссионеров для раскладки податей на общество». В выборах кагала мог принимать участие любой налогоплательщик, который тем самым «добровольно повергает себя под власть сего правительства»[192]. Кагалу предоставлялось право налагать внеурочные сборы в пределах ста рублей не более двух раз в год, «наказывать преступников деньгами, тюрьмою и телесными наказаниями (но не более тридцати девяти ударов, потому что в Моисеевых книгах более такового числа ударов дать не дозволяется)»[193]. За оскорбление членов кагала полагался штраф от десяти до пятнадцати рублей либо двухнедельное заключение на хлеб и воду. Однако в случае судебной ошибки виновные члены кагала обязаны были уплатить штраф в пользу потерпевшего. Определялись также преступления, за которые следовало предавать херему («анафеме»): лжесвидетельство, ложное банкротство, утаивание истинных размеров наследства от остальных сонаследников и своих доходов от кагала. Кроме этих категорий преступников, херему можно было предать всех «людей, вредных обществу, то есть ехидных и коварных доносчиков, …в пример другим, в таковые мерзкие дела вступить склонность имеющим»[194].
При кагалах предполагалось учредить «банки», причем особо отмечалось, что они являются аналогом европейских ломбардов. После этого пункта следует любопытное отступление: «Бениамин Шпеер к сему богоугодному делу обещает заплатить по взыскании следующих ему денег и по заплате своих долгов из движимого и недвижимого своего имущества пятнадцать процентов. Из витебских депутатов господин Яков Исааков, имея зятя, достойного несть рабинский чин, обещает пятьсот ефимков при заведении банка в динабургском кагале, если таковой [зять Я. Исаакова]… в рабины поставлен будет»[195]. Этим примечанием ограничиваются имеющиеся у нас на данный момент данные о составе полоцкого собрания.
Депутаты просили губернатора посодействовать евреям в конкурентной борьбе за право пропинации против польского дворянства и магистратов и выражали надежду, что в недалеком будущем «от правительства кагалам и судам нашим рука помощи милосердно пожалована будет»[196]. За всем этим нетрудно разглядеть призыв к альянсу двух элит – российской и еврейской и к объединению против польской аристократии и городского самоуправления.
Постановление относительно браков соответствовало проекту Шпеера: ранние браки (девочек до пятнадцати лет и мальчиков до шестнадцати лет) облагались особым налогом в пользу кагала и не должны были заключаться до тех пор, «покуда молодые друг дружку не воспознают»[197]. Предполагалось также ограничить «варварскую» роскошь в одежде: осуждению подверглись мужские бархатные полукафтаны, украшенные серебряными крючками, женские платья, отделанные галуном, и ожерелья из червонцев. Кроме того, депутаты беспокоились «о соблюдении чистоты и опрятности во всем нашем народе»[198].
Последний любопытный документ из связанного с деятельностью собрания еврейских депутатов в Полоцке комплекса материалов – «ремарки» Б. Шпеера к изложенному выше проекту. Шпеер пытался объяснить Кречетникову, почему он отказался от прежних радикальных планов переустройства еврейского общества и объединился с кагальными депутатами: «…Старался я, чтоб равновесие кагальской власти и с ограничением частного сообщника согласовало для того, что всегда народ, привыкший к притеснению, большую склонность имеет к ябедничеству, получивши хотя бы малейшую свободу»[199]. Все преобразования внутри еврейского общества следовало проводить постепенно. Поэтому предложенный депутатами проект частичной модернизации кагала и общинных структур необходимо было, по мнению Шпеера, рассматривать в качестве неизбежного промежуточного этапа в процессе «цивилизования» евреев. В заключение Шпеер порекомендовал губернатору и в дальнейшем действовать «в согласии» с кагалом и раввинами[200].
На данный момент невозможно сказать, как развивались дальнейшие события и в какой степени был реализован проект еврейских депутатов. Во всяком случае, многие высказанные депутатами, Б. Шпеером и другими участниками развернувшейся под покровительством полоцкого губернатора полемики идеи продолжали циркулировать в российской бюрократической среде по меньшей мере до конца александровского царствования.
Таким образом, включение еврейского населения в число объектов управления сразу же поставило российскую власть перед рядом проблем. Выступление Шпеера с проектом реформы послужило удобным поводом для попытки вмешательства во внутреннюю жизнь еврейских общин присоединенных территорий. Наиболее интересной стороной в позиции властей в данной ситуации представляется исходившая от генерал-губернатора (а возможно, и от самой императрицы) инициатива еврейского представительства. Потребовалось участие самих еврейских представителей для предоставления информации о евреях «из первых рук», подобно тому как остальные сословия и регионы империи получили возможность высказаться в процессе заседаний Уложенной комиссии 1767–1768 гг., которая, по выражению самой Екатерины II, «предоставила ей сведения о всей империи, с кем дело имеем и о ком пещися должно»[201]. Иными словами, власти обрели в евреях новый объект контроля, однако дальнейшие события показали, насколько трудной оказалась эта задача. Именно стремлением выявить среди евреев, как и среди других «инородцев», элиту, с которой власть могла бы сотрудничать, возможно, и было обусловлено широкое распространение различных форм еврейского представительства в последующие годы.
«Поверенные от белорусского еврейского общества»
1785–1786 гг.
В первых числах марта 1785 г. Екатерина II удостоила аудиенции двух евреев, именовавших себя «поверенными белорусского еврейского общества»[202]. Один из них, Цалка Файбишович, второй гильдии купец из Витебска, был к тому времени уже известен в присутственных местах Санкт-Петербурга своими настойчивыми ходатайствами о возмещении причиненных ему российской администрацией убытков. Первое известное нам упоминание о Файбишовиче относится к 1764 г. Он фигурирует в числе девяти «старших евреев Витебского кагала» в заемном обязательстве, данном витебским кагалом И. и Б. Козейкам[203]. В мае 1772 г. Файбишович, при неизвестных обстоятельствах лишившийся своего высокого поста и потому именующийся просто «обывателем витебским», упоминается в числе злостных должников кенигсбергского коммерсанта Хаима Фридлендера[204]. При этом финансовое положение Файбишовича было не столь плачевным, как у некоторых его бывших «коллег»[205]: его недвижимое имущество состояло из трех деревянных домов, нескольких каменных погребов, сараев, лавок и амбаров и прочих хозяйственных строений. В 1773 г. при перестройке Витебска по новому «высочайше апробованному» плану все принадлежавшие Файбишовичу строения были снесены для устройства городской рыночной площади, в результате чего Файбишович и его семья были, по его словам, доведены «до крайнего убожества и нищеты»[206]. Файбишович попытался перенести свою коммерческую деятельность в соседнюю Могилевскую губернию: в мае 1774 г. могилевская губернская канцелярия передала ему на откуп конские сборы за 2420 рублей в год, несмотря на то, что месяцем ранее эти сборы на официальных торгах были отданы на откуп другому купцу. Жалобы последнего по указанию императрицы рассматривались в Первом департаменте Сената в августе 1776 г. Чиновников губернской канцелярии и самого могилевского губернатора М.В. Каховского приговорили к штрафу, а откуп был оставлен за Файбишовичем[207], который к тому времени снова занял должность в кагале, правда, теперь он оказался на более низкой ступени кагальной иерархии. Он стал секретарем витебского кагала и хранителем пинкаса, т. е. владел секретной информацией о доходах и расходах кагала, причем пинкас хранился у него дома. В феврале 1778 г. Файбишович оказался замешанным еще в одном скандале. Правда, в отношении этого эпизода мы вынуждены полагаться на изложение Е.К. Анищенко, которое, как уже было показано в предыдущем параграфе, не всегда отличается точностью. В ноябре 1777 г. витебский кагал обратился с прошением к полоцкому губернатору А.В. Нарышкину: члены кагала хотели, чтобы дела о долговых обязательствах между христианами и евреями в нижних земских судах разбирались в присутствии поверенных от кагала. Их ходатайство было удовлетворено, и в феврале 1778 г. витебский еврей Литман Беркович отправился в суд с жалобой на своих должников – шляхтича А. Зарянку и мещанина Я. Боярского. Файбишович сопровождал его в качестве представителя кагала. Евреи попытались занять стулья рядом с судьями. Последние, принадлежавшие к шляхетскому сословию, были оскорблены таким «нахальством» и выгнали евреев. Беркович и Файбишович, по версии членов суда, при этом сопротивлялись и «совсем противные чести присутствующих делали изъяснения», а по версии кагала, вышли «добропорядочно, поклонясь со всякою учтивостью». Характерно, что свое поведение члены суда мотивировали не законодательством, а «общенародным обыкновением», т. е. обычным правом. В результате по распоряжению вице-губернатора Беркович попал на сутки под арест, а Файбишович отделался выговором[208]. В том же 1778 г., 16 октября, Файбишович был избран одним из двух глав витебского кагала и, таким образом, снова занял место на вершине общинной иерархии[209].
