Теодор Моммзен - Моммзен Т. История Рима.
ГЛАВА II
ГОСПОДСТВО СУЛЛАНСКОЙ РЕСТАВРАЦИИ.
Когда после подавления революции Цинны, угрожавшей самому существованию сената, реставрированное сенатское правительство получило возможность снова посвятить необходимое внимание внутренней и внешней безопасности государства, то оказалось, что имеется достаточно вопросов, решение которых не могло быть отложено, так как это нарушило бы важнейшие интересы и позволило бы тогдашним затруднениям превратиться в опасность для будущего. Не говоря уже о более серьезных осложнениях в Испании, было безусловно необходимо прочно усмирить фракийских и придунайских варваров, которых Сулла во время своего македонского похода мог только наказать, а также урегулировать вооруженной силой запутанные дела на северной границе греческого полуострова, а с другой стороны, нужно было решительно покончить с пиратами, господствовавшими повсюду, в особенности в восточных водах, и, наконец, внести порядок в нерешенные малоазийские вопросы. Мир, заключенный Суллой в 670 г. [84 г.] с понтийским царем Митрадатом, повторением которого был в основном договор с Муреной 673 г. [81 г.], носил всецело характер временной меры, кое-как приспособленной к требованиям данного момента, а отношения между Римом и армянским царем Тиграном, с которым римляне фактически вели войну, совершенно не были затронуты этим миром. Тигран с полным основанием усмотрел в этом молчаливое разрешение подчинить своей власти римские владения в Азии. Если Рим не имел намерения отказаться от них, то ему необходимо было добром или силой добиться соглашения с новым могущественным властелином Азии.
После того как в предыдущей главе было описано связанное с происками демократов движение в Италии и Испании и подавление его сенатским правительством, мы рассмотрим теперь внешнюю политику, которая велась, — а иногда и не велась, — установленным Суллой правительством.
Сильная рука Суллы видна еще в энергичных мероприятиях, в последние годы его правления почти одновременно принятых сенатом против серторианцев, против далматинцев и фракийцев и против киликийских пиратов.
На греко-иллирийский полуостров была отправлена экспедиция с целью покорить или хотя бы усмирить варварские племена, кочевавшие по всей стране от Черного до Адриатического моря; в особенности бессы (в Больших Балканах) слыли здесь, как говорили, даже среди разбойников, отъявленными разбойниками; второй задачей экспедиции было уничтожение скрывавшихся на далматинском побережье корсаров. По обыкновению, нападение было произведено из Далмации и Македонии одновременно, для чего в последней провинции была собрана армия из пяти легионов. Командовавший в Далмации бывший претор Гай Косконий исходил страну во всех направлениях и после двухлетней осады взял приступом крепость Салону. В Македонии проконсул Аппий Клавдий (676—678) [78—76 гг.] пытался прежде всего завладеть нагорной областью на левом берегу реки Карасу, близ македонско-фракийской границы. С обеих сторон война велась со страшной жестокостью. Фракийцы разрушали завоеванные города и убивали пленных, а римляне платили им тем же. Но серьезных успехов достигнуто не было; тяжелые переходы и постоянные сражения с многочисленными и храбрыми горцами бесплодно опустошали ряды войска; сам полководец заболел и умер. Преемник его Гай Скрибоний Курион (679—681) [75—73 гг.], натолкнувшись на ряд препятствий, в том числе на довольно значительное военное восстание, был вынужден отказаться от трудной экспедиции против фракийцев; вместо этого он направился к северной границе Македонии, где покорил более слабых дарданов (в Сербии) и дошел до Дуная.
Лишь смелый и даровитый Марк Лукулл (682—683) [72—71 гг.], снова выступивший на Восток, разбил бессов в их горах, взял их крепость Ускудаму (Адрианополь) и заставил их подчиниться римскому господству. Царь одрисов Садала и греческие города на восточном побережье к северу и югу от Балканского хребта — Истрополь, Томы, Одесс (возле Варны), Месембрия и другие — сделались зависимыми от Рима. Фракия, где римлянам до тех пор принадлежали почти одни только владения Атталидов на Херсонесе, стала теперь, правда, не очень покорной, частью провинции Македонии.
Однако гораздо больший ущерб, чем ограничивавшиеся все же небольшой частью государства разбойничьи набеги фракийцев и дарданов, причиняло как государственным интересам, так и отдельным лицам пиратство, которое непрерывно развивалось и приобретало все более прочную организацию.
Пираты господствовали на всем Средиземном море, так что Италия не могла ни вывозить свои продукты, ни ввозить хлеб из своих провинций. В Италии народ голодал, а в провинциях приостанавливали запашку вследствие недостатка сбыта. Ни одна денежная посылка, ни один путешественник не находились в безопасности, государственная казна терпела чувствительные потери. Множество почтенных римлян было захвачено корсарами и должно было откупаться значительными суммами, а некоторых из них пираты предпочли подвергнуть казни, сопровождая ее к тому же дикими шутками. Купцы и даже отправлявшиеся на Восток римские войска начали переносить свои поездки преимущественно на зиму, меньше боясь зимних бурь, чем пиратских судов, которые, впрочем, даже в это время года совсем не исчезали. Но как ни тяжела была морская блокада, ее все же легче было переносить, чем нападения на греческие и малоазийские острова и берега. Точно так же как в эпоху норманнов, флотилии корсаров причаливали к приморским городам и либо заставляли их откупаться большими суммами, либо осаждали и брали их штурмом. Если на глазах у Суллы, после заключения мира с Митрадатом, были разграблены пиратами Самофракия, Клазомены, Самос и Яссос (670) [84 г.], то можно себе представить, что творилось там, где не было поблизости ни римского флота, ни римского войска. Пираты ограбили поочередно все древние богатые храмы на греческом и малоазийском побережье; из одной лишь Самофракии они вывезли, как передают, богатств на 1 тыс. талантов 10 . Аполлон, говорит один римский поэт того времени, стал так беден по милости пиратов, что, когда ласточка прилетает к нему в гости, он не может из всех своих сокровищ показать ей хотя бы щепотку золота. Насчитывалось более 400 местностей, занятых пиратами или обложенных контрибуцией, в том числе такие города, как Книд, Самос, Колофон; с многих некогда цветущих островов и портов выселилось все население, чтобы не быть увезенными пиратами. Даже и внутренние области не были уже безопасны от них; случалось, что они нападали на пункты, лежавшие на расстоянии одного или двух дней пути от берега. Страшная задолженность, от которой изнемогали впоследствии все общины греческого Востока, ведет свое начало по большей части с этого злосчастного времени.
Весь характер пиратства совершенно изменился. Это уже не были дерзкие разбойники, взимавшие в критских водах, между Киреной и Пелопоннесом («Золотое море», на языке флибустьеров), свою дань на большом пути итало-восточной торговли рабами и предметами роскоши; это не были также вооруженные ловцы рабов, в равной мере занимавшиеся «войной, торговлей и морским разбоем»: это было государство корсаров со своеобразным духом солидарности, с прочной и весьма солидной организацией; они имели свое собственное отечество и начатки симмахии и, несомненно, также определенные политические цели. Эти флибустьеры называли себя киликийцами; на самом же деле на их судах встречались отчаянные искатели приключений всех национальностей: отпущенные наемные солдаты, вербовавшиеся на Крите, граждане разрушенных в Италии, Испании и Азии городов, солдаты и офицеры войск Фимбрии и Сертория, вообще опустившиеся люди всех наций, преследуемые беглецы всех потерпевших поражение партий, все, что было несчастно и смело, — а где не было горя и преступления в это страшное время? Это уже не была сбежавшаяся воровская банда, а замкнутое военное государство; национальность заменялась здесь масонской связью гонимых и злодеев, а преступление, как это нередко бывает, покрывалось самым высоким чувством товарищества. В это разнузданное время, когда трусость и неповиновение ослабили все социальные связи, законно существовавшие общественные союзы могли бы взять пример с этого незаконнорожденного государства, основанного на нужде и насилии; казалось, что только здесь сохранились еще безусловная солидарность, товарищеский дух, верность данному слову и признанным вождям, храбрость и ловкость. Если на знамени этого государства была написана месть гражданскому обществу, которое по праву или несправедливо исключило из своей среды его членов, то можно было поспорить, был ли этот лозунг намного хуже девиза италийской олигархии или восточного султанизма, готовившихся, казалось, поделить мир между собой. Сами корсары считали себя равноправными всякому законному государству. Множество рассказов, полных истинного духа флибустьеров, буйного веселья и бандитского рыцарства, сохранили следы их разбойничьей гордости и пышности и их воровского юмора. Они считали, что ведут правую войну со всем миром, и были горды этим; то, что они при этом приобретали, они называли не награбленным, а военной добычей, и так как пойманного пирата в любой римской гавани ожидала смерть на кресте, то они считали себя вправе казнить всех своих пленных. Их военно-политическая организация особенно упрочилась со времен войны с Митрадатом. Их суда — по большей части «мышиные ладьи», т. е. небольшие открытые быстроходные парусные барки, и лишь изредка двух- и трехпалубные корабли — плавали теперь, соединившись в настоящие эскадры, под командой адмиралов, барки которых блестели золотом и пурпуром. Ни один пиратский капитан не отказывал в просимой помощи товарищу, которому угрожала опасность, хотя бы он ему был совершенно незнаком; договор, заключенный с кем-нибудь из их среды, беспрекословно признавался всей шайкой, но и за причиненную кому-либо из них несправедливость мстили все. Настоящей родиной их было море от Геркулесовых столбов до сирийских и египетских вод; убежище же, в котором они нуждались на суше для себя и для своих плавающих домов, им гостеприимно предоставляли мавретанское и далматинское побережья, остров Крит, а прежде всего — богатый мысами и закоулками южный берег Малой Азии, господствовавший над главным путем морской торговли того времени и почти совершенно бесхозяйный. Ликийский союз городов и памфилийские общины имели мало значения; существовавшей с 652 г. [102 г.] в Киликии римской базы было далеко недостаточно для господства над широко раскинувшимся побережьем. Сирийское владычество в Киликии всегда было лишь номинальным и недавно сменилось армянским, но новый властелин, как истинный «царь царей», совершенно не интересовался морем и охотно отдал его на разграбление киликийцам. Неудивительно поэтому, что пираты процветали здесь, как нигде более. Они не только обладали здесь повсюду на берегу сигнальными пунктами и стоянками, но и внутри страны, в отдаленнейших закоулках непроходимого и гористого ликийского, памфилийского и киликийского края, они соорудили себе в скалах замки, в которых скрывали, отправляясь в плавание, своих жен, детей и свои богатства, а в опасные времена и сами находили там приют. Особенно много таких пиратских замков было в дикой Киликии, леса которой доставляли пиратам превосходный материал для постройки судов; поэтому здесь находились также главнейшие их верфи и арсеналы. Неудивительно было, что это хорошо организованное военное государство создало себе прочную клиентелу среди предоставленных в значительной степени самим себе и пользовавшихся самоуправлением греческих приморских городов, которые вступали с пиратами в торговые сношения, заключая с ними форменные договоры как с дружественной державой и отвечая отказом на требование римских наместников выставить суда против них. Так, довольно значительный город Сида в Памфилии разрешил пиратам строить суда на его верфях и продавать захваченных ими свободных людей на его рынке.
