Ларри Коллинз - О, Иерусалим!
Наконец, в 1929 году муфтий решил, что час пробил. При его тайном подстрекательстве толпа арабов накинулась на молящихся у Стены Плача евреев. Волна погромов прокатилась по всей Палестине. Когда резня закончилась, свыше ста евреев были мертвы, а муфтий стал непререкаемым лидером палестинских арабов.
В 1935 году преданные муфтию люди начали проводить акции саботажа в знак протеста против растущей иммиграции евреев из нацистской Германии. И муфтий решил, что теперь народ готов к тому, чтобы пойти на смерть. Что ж, он мог предоставить ему такую возможность — начать джихад, священную войну, с целью изгнания англичан из Палестины, а заодно «решения» еврейской проблемы.
Началось всё с шестимесячной всеобщей забастовки арабов.
Забастовка продемонстрировала бессилие англичан. Затем она переросла в вооружённый бунт. Первоначально бунт был направлен против англичан и евреев, но вскоре он обратился и против арабов — врагов муфтия, против кланов, соперничавших с его семьёй, а потом и против всех, чьё социальное положение или профессия возбуждали подозрение у Хадж Амина.
Убивали землевладельцев, школьных учителей, служащих, чиновников, а порою и просто тех, кто «слишком хорошо» знал английский язык. Людей муфтия стали нанимать для того, чтобы свести счёты с личными врагами. В городах убийства обычно совершались на базарах, рано утром, когда мужчины, по арабскому обычаю, выходили делать покупки. Позади жертвы вырастала зловещая фигура. Убийца вытаскивал из складок своей широкой одежды пистолет, стрелял жертве в спину и ускользал прочь. В деревнях убийства совершались по ночам: банда головорезов вламывалась к человеку в дом и убивала его в постели. Целому поколению образованных арабов Палестины предстояло жить в молчании и вечном страхе.
Когда британские власти наконец решили арестовать муфтия, он, переодевшись нищим, бежал из Иерусалима в Яффу, а оттуда на рыбачьей лодке пробрался в Ливан. Из Бейрута под благосклонным покровительством Франции он продолжал руководить действиями мятежников, пока не разразилась Вторая мировая война. В сентябрьский вечер 1939 года, задумчиво посасывая маслину, он спросил одного из своих друзей:
— Как ты думаешь, немцы окажутся лучше англичан?
Однако муфтий уже сделал выбор. Он находился в контакте с немцами с 1936 года. Французы вежливо выпроводили муфтия в Багдад, где он принял участие в заговоре, ставившем своей целью свержение пробританского правительства Ирака с помощью стран оси. Когда заговор провалился, он бежал в Тегеран, а после того, как в Иран были введены британские и советские войска, перебрался в Германию, где его лично принял Адольф Гитлер.
Через шесть недель после трапезы в Берлине Хадж Амин и двое его соратников оказались в парижской тюрьме Шерш-Миди.
Незадолго до поражения Германии они на тренировочном самолёте германской авиации перелетели из австрийского города Клагенфурта в Швейцарию и попросили там убежища. Когда швейцарские власти отказались укрывать его, Хадж Амин решил сдаться французам. Казалось, из Парижа ему была уготована прямая дорога к почётному месту на скамье подсудимых Нюрнбергского процесса и к суровому приговору, который навсегда лишил бы его возможности заниматься политикой и освободил бы его пост для более умеренного деятеля. Доказательств преступной деятельности муфтия было более чем достаточно; многие из них были собраны в Бадгастайне его доверенной служанкой — разведчицей, подосланной Еврейским агентством специально для того, чтобы следить за муфтием (он так и не догадался о её истинной роли).
Однако на Нюрнбергский процесс Хадж Амин не попал. Французы, разъярённые тем, что под нажимом англичан им пришлось уйти из Сирии и Ливана, вовсе не спешили расправиться с одним из злейших врагов Великобритании. Муфтию сообщили: «Генерал Шарль де Голль с пониманием относится к вашему делу». Хадж Амину и его сообщникам позволили находиться не в тюрьме, а на вилле в окрестностях Парижа под тайным надзором полиции.
Англичане, не желая вызвать волнения мусульман в колониях, также бездействовали, несмотря на добродетельные заявления.
Наконец, во время визита французского министра иностранных дел Леона Блюма в США сионистские лидеры заявили, что укрывательство муфтия — военного преступника — от суда несовместимо с получением американской экономической помощи.
Леон Блюм, симпатизировавший делу сионистов, соглашался с ними, но премьер-министр Жорж Бидо был другого мнения.
Муфтию намекнули, что самое лучшее, что он может сделать, — это потихоньку скрыться. 29 мая 1946 года, сбрив бороду, в строгом гражданском костюме, муфтий с поддельным сирийским паспортом в кармане сел в Париже на самолёт, направлявшийся в Каир.
Через четыре дня в его иерусалимский штаб пришла телеграмма: «Папа вернулся». С этого дня бескомпромиссный фанатик снова захватил в свои руки власть над арабами Палестины. Молодые, образованные, широко мыслящие арабские интеллигенты, которых англичане надеялись сделать просвещёнными лидерами палестинского народа, стали пугливо озираться по сторонам, не следит ли кто-нибудь за ними, и неожиданно начали находить у муфтия массу всяческих достоинств, которых раньше они почему-то не замечали. Сидя в номере гостиницы ливанского курорта Алей, муфтий следил за каждым словом дискуссии в ООН. Наутро после голосования он позвонил по телефону в Иерусалим и приказал начать первую стадию той борьбы, которую во время своего последнего обеда в Берлине он поклялся возобновить. Как и двадцать семь лет назад, на заре своей карьеры, он начал битву с того бастиона, который знал лучше всего, — с арабских базаров Иерусалима.
Толпы арабов начали собираться на базарах утром 1 декабря.
Улица готовилась продемонстрировать ответ Хадж Амина на решение Организации Объединённых Наций. Торговцы закрывали лавки и рисовали на фасадах полумесяц или крест, чтобы защитить своё добро от ярости погромщиков. Для иерусалимских евреев кончилась ночь веселья. Среди легко воспламеняющейся арабской толпы намеренно распускались провокационные слухи.
Этим утром пронёсся слух, что у Яффских ворот евреи изнасиловали двух арабских женщин. Толпа росла, вбирая в себя всё новых и новых людей — рабочих, бродяг, феллахов в кефиях, торговцев в строгих костюмах, школьников, орущих женщин, — и все они хлынули в еврейские кварталы, как поток воды сквозь прорванную плотину.
Шестнадцатилетний Нади Дайес, официант из кофейни, тоже почувствовал в своей душе «прилив национального чувства»; он гикнул, бросил поднос и помчался вместе с толпой. Размахивая дубинками и железными прутьями, погромщики ворвались в торговый центр. Они разбивали стёкла еврейских лавок, срывали с петель двери, хватали с полок товары. Одного еврейского журналиста вытащили из его машины и избили до полусмерти. Мальчишки врывались в кондитерские и запихивали себе в карманы и в рот конфеты, шоколад, халву. Взрослые расшвыривали в стороны дешёвые товары, чтобы добраться до самых ценных и дорогих — рулонов ткани, шляп, простыней, обуви, ящиков с консервами. После грабежей начались поджоги.
Над новым городом взвились к небу спирали чёрного дыма.
Некоторые арабы, жившие в этом районе, пытались хоть чем-то помочь евреям. Сами Абуссуан затушил огонь в лавке под своей квартирой, а потом пошёл и нарисовал кресты на нескольких еврейских магазинах, до которых погромщики ещё не добрались.
Эти магазины принадлежали его друзьям.
Евреи надеялись, что сейчас появятся английские полицейские и солдаты и прекратят бесчинства. Однако, к их удивлению, те самые англичане, которые накануне поздравляли их и пили вместе с ними, теперь безучастно смотрели на разбушевавшихся погромщиков, словно это были всего лишь подвыпившие студенты, которые празднуют на Пикадилли победу своей команды на лодочной регате. Некоторые британские полицейские даже помогали погромщикам: выстрелами из пистолетов они срывали с дверей замки, а британский бронированный автомобиль, разогнавшись, смял железные ворота, которые погромщикам не удалось открыть. Вскоре почти весь квартал пылал, а кордон британский полиции не давал солдатам Ҳаганы войти в него. Желая отомстить за учинённое арабами насилие, группа бойцов из подпольной организации «Иргу́н Цваи́ Леуми́» (Э́цель) ворвалась в проекционную будку кинотеатра «Рекс» и подожгла киноплёнку. Через несколько минут здание кинотеатра полыхало ярким пламенем.
На балконе одного из домов, неподалёку от горящего кинотеатра, стоял невозмутимый араб, запечатлевая с помощью фотоаппарата эффектные моменты. Звали его Антуан Альбина.
Снимки, которые он сделал в этот день, сохранились в его семейном альбоме. Он был владельцем кинотеатра. Афиша всё ещё рекламировала фильм, который Антуан Альбина демонстрировал на этой неделе жителям Иерусалима. Фильм назывался «Это так приятно».
