Роман Гуль - Азеф
33 Артиллерийской бригады Евгением Григорьевым, слушавшим лекции в Михайловской академии. Именно мои сведения, я подчеркиваю это, послужили основанием как к аресту поручика Григорьева, так и к получению от него известного откровенного показания, явившегося главной уликой против Гершуни и Мельникова, благодаря чему оба они были своевременно заарестованы и присуждены к смертной казни, замененной пожизненным заключением. Таким образом моей работой и работой секретного сотрудника, руководимого мною была спасена жизнь министра внутренних дел, статс-секретаря фон Плеве. Предлагая вспомнить вам мою работу по департаменту и особенно обращая внимание ваше на вышеизложенное, думаю, что вы согласитесь, что интриги вокруг моего имени, имеющие целью скомпрометировать в ваших глазах меня и руководимого мной секретного сотрудника, являются злостными и для нашего общего дела вредными.
Искренно преданный вам Л. Ратаев.
Р. S. На днях посылаю вам новые интересные данные. Письма отправляйте на 79 рю де Гренель.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Вячеслав Константинович Плеве был человеком сильным и холодным. Замкнутый мальчик с туманными глазами, приемыш польского помещика, он не знал ласк в детстве. Одни говорили, что отец его церковный органист; другие, что смотритель училища, третьи, что аптекарь, никто не знал родителей Плеве. Он был сирота.
Когда Славе, как звал его помещик, исполнилось 17 лет, Слава донес генералу Муравьеву на приемного отца. Польского помещика генерал повесил. У мальчика была воля. Он мечтал о головокружительной карьере.
Учась на медные гроши, пешком месил грязь большой дороги, возвращаясь с каникул в университет. Мечты не покидали. Властный, гибкий, самоуверенный, переменил католичество на православие. Уже шел высоко по бюрократической лестнице. Победоносцев называл его "негодяем", ибо был слух, что Плеве через провокаторов замешан в убийстве губернатора Богдановича. Плеве был тщеславен и ненавидел людей.
Ни пост директора департамента, ни пост товарища министра не удовлетворяли его полностью. Только раз в жизни Плеве был счастлив. Это было в апреле, когда Балмашов убил Сипягина. Генерал-адъютант сообщил монаршью волю назначения Плеве. Плеве ехал по Дворцовой набережной. Черный куб лакированной кареты плавно колыхался на рессорах, цокали подковы коней. Это были счастливые минуты.
Рысаки стали у подъезда дворца. Плеве поднимался по Иорданской лестнице. Первыми здоровались министр двора барон Фредерикс, дворцовый комендант генерал Гессе. По пожатию рук, наклону голов Плеве знал уже, кто он. Твердо пошел по Аван-залу. Император вышел навстречу ласково, любезно. Плеве показалось, что у него слегка кружится голова.
Морщась от света, Николай II сказал:
- Вячеслав Константинович, я назначаю вас вместо Сипягина.
Плеве чуть побледнел.
- Ваше величество, я знаю, злоумышленники меня могут убить. Но пока в моих жилах есть кровь, буду твердо хранить заветы самодержавия. Знаю, что либералы ославят меня злодеем, а революционеры извергом. Но пусть будет то, что будет, ваше величество.
- Сегодня будет указ о вашем назначении, - закрываясь рукой от солнца, проговорил Николай II.
Плеве наклонил голову.
И когда выходил от императора, его толпой поздравляли придворные. Плеве знал людей. Тем, с кем вчера еще был любезен, бросил сквозь топорщащиеся усы:
Время, господа, не разговаривать, а действовать.
И спустился по великолепной дворцовой лестнице к карете.
2
Мечта Плеве исполнилась. - В два месяца революция будет раздавлена, говорил он. И из его канцелярии то и дело шли секретные распоряжения губернаторам.
Плеве сторонился двора. Государственный совет называл стадом быков, кастрированных для большей мясистости. Он искал только дружбы правителя Москвы, великого князя Сергея, с ним обсуждал меры пресечения революционных волнений.
- Но надежна ли ваша личная охрана, Вячеслав Константинович? - часто спрашивал великий князь.
- Моя охрана совершенно надежна, ваше высочество. Думаю, что удачное покушение может быть произведено только по случайности - отвечал Плеве, зная, что Азеф охраняет его жизнь, что выданные им, Гершуни и Мельников уже пожизненно в каземате.
3
Савинков шел по Петербургу, мосты, арки, улицы которого так любил. Те ж рысаки, коляски, кареты, переполненные звенящие рестораны. Машины в пивных поют "Трансваалями", "Пятерками", вальсами "Разбитое сердце". Мощный разлив широкой Невы под мостами. Величественнейшие в мире дворцы. На часах - часовые.
Пробежали газетчики, выкрикивая "Новое время"! "Русское слово"! Савинков остановил "Новое время". С газетой удобнее идти. Те ж, абонементы в Александрийском, "Аквариум", "Контан", "Донан", "Тиволи", Шаляпин в "Борисе Годунове", Собинов в "Искателях жемчуга".
Вот Садовая. Савинков смотрит на часы. Мимо на извозчике едет пристав в голубой, касторовой шинели. Пристав, кажется, дремлет.
- А вот! Папиросы первый сорт! "Дядя Костя"! "Дюшес"! Пять копеек десяток, возьмите, барин!
Перед Савинковым берлинский товарищ Петр, та ж улыбка на малиновых губах.
Глаза Савинкова смеются: - "Прекрасно, мол".
- Дай десяток.
- Пять копеек. Ваших двадцать, - смеются глаза Петра.
- Сегодня на Сенной в трактире "Отдых друзей".
- Слушаюсь, барин. - И слышен веселый тенор с распевом: - Папиросы "Катык"! "Дядя Костя"! "Дюшес"!
Делать Савинкову нечего. Он заходил, к литератору Пешехонову справиться: нет ли чего от Азефа. "Тогда держитесь, господин министр! Вас не укараулят ваши филеры!" Но Азефа еще нет.
Савинков пошел по Французской набережной к Фонтанке. На Неве засмотрелся на белую яхту. Но у Фонтанки в движении пешеходов, экипажей произошло смятение. Метнулись извозчики. Вытянулись городовые. Вынеслись какие-то вороные рысаки, мча легко дышащий на рессорах лаковый кузов кареты. В нем за стеклом что-то блеснуло, не то старуха, не то старик, может быть просто кто-то в черном с белым лицом. За каретой, не отставая в ходе от резвых коней, на трех рысаках летели люди в шубах. За ними стремительные велосипедисты с опасностью для жизни накатывали на рысаков. Савинков замер у стены: - "Ведь это же Плеве!?"
4
В трактире "Отдых друзей" машина играла беспрерывно. Когда останавливалась, чтобы перевести дух, кто-нибудь из друзей пьяно кричал: Музыка!
Машина, не отдохнув, с треском крутила новый барабан. Расстроенно-хрипло несся не то вальс из "Фауста", не то "Полька-кокетка". Трудно разобрать в чаду, дыме, шуме, что играла старая машина.
Поэтому и выбрал этот трактир Савинков. В нем ничего не разобрать. Настолько он настоящий, русский, головоломный трактир. Люд здесь не люд, а сброд. Больше извозчиков, ломовиков, торговцев в разнос, проституток, уличных гаменов. Порядочные господа, мешаясь, сидят тут же. Непонятен вид трактира.
Грязные услужающие разносят холодную телятину, чай парами, водку, колбасу. Наполняют залу духом кислой капусты, таща металлические миски, - щи порциями.
Савинков занял дальний стол в углу. Видел перед собой пестрый шумящий улей трактира. Чахоточному юноше-половому заказал ужин на две персоны. И покуривая еще петькину папиросу, поджидал.
Петр пришел во-время. В черной косоворотке, черном пиджаке, смазных высоких сапогах. Такой же черный картуз, с рвущимися из-под него смоляными кудрями. "Как цыган". Петр подходил с улыбкой.
Тощий юноша, с изгрызенным болезнью румянцем, гремел сальными вилками, ножами, раскладывая по приборам. Поставил графин холодненькой посредине.
- Ну, как дела?
Петр смотрел с улыбкой, словно хотел продлить удовольствие приятных сообщений. Когда Савинков кончил вопросы, Петр, опрокинув рюмку, сморщившись оттого, что пошла не в то горло, сказал:
- Всё в лучшем виде. Четыре раза видал. Раз у Балтийского, в пятницу. Три раза на Фонтанке в разных местах.
- Каков выезд, опишите?
- Выезд, Павел Иванович, прекраснеющий, - широко улыбался Петр, показывая хищные зубы, - вороные кони, как звери, кучер толстый, бородатый, весь в медалях и задница подложена, на козлах сидит, как чучела какая, рядом лакей в ливрее. За коляской несутся сыщики гужом на рысаках, на велосипедах. Вообще, если где случайно сами увидите, враз заметите. Шумно едет.
Петр налил рюмки и указывая Савинкову, - взял свою.
- За его здоровье, Павел Иванович.
- Пьете здорово, - как бы нехотя сказал Савинков.
- Могу выпить, не брезгую, но не беспокойтесь, делу не повредит. Одно только плохо, Павел Иванович, - "конкуренция". Места на улицах все откуплены, чуть в драку не лезут торговцы сволочи, кричат, кто ты такой, да откуда пришел, тут тебя не. видали, собачиться здорово приходится, раз чуть-чуть в полицию не угодил, истинный Бог! ну каюк, думал.
- Почему же каюк? Ведь паспорт прописан, всё в порядке?
- В порядке то в порядке, да лучше к фараонам не попадать, - улыбнулся Петр.
