Владимир Мавродин - Рождение новой России
Во время этих шествий из дома в дом, маскарадов, святок, в которых нередко принимало участие несколько сотен пьяных людей, «игра» была такая «трудная, что многие к тем дням приготовлялись как бы к смерти», а многим она стоила здоровья и даже жизни. И вполне естественно, что боярская Москва с замиранием сердца следила за своим царем: вернет ли ему бог рассудок, пойдет ли он по пути отца и деда или навсегда собьется с дороги? И куда повернет этот «пьянчужка-царь», «царь Кукуйский» свято-русскую землю и матушку-Москву, кто знает!
Едва ли кто-нибудь из зрителей этих забав мог понимать, что нарушение царем «чина» и «благолепия», обряда и обычаев московского двора, сопровождавшееся установлением живых и непосредственных связей со многими нужными Петру людьми, несет в себе ростки чего-то нового, еще неясного, но свежего, только залитого «ренским» и мальвазией да заглушенного музыкой оркестров Немецкой слободы.
Петр сбился с пути, царя «приворожила» «окаянная Монсиха», ничему хорошему не быть, если царь сидит больше в слободе, чем в отцовском дворце! Так говорили на Москве, и говорили даже те, кто спустя некоторое время наденет иноземный кафтан и башмаки, обучится «политесу» и «како писать комплименты разные», кое-как усвоит новые порядки и понесется вприпрыжку за размашисто и быстро шагающим вперед Петром.
За бокалом романеи в доме Лефорта или Монса Петр узнавал то, о чем никогда бы не узнал толком в покоях своего царского дворца в Москве. Он слышал об Англии и Голландии из уст самих англичан и голландцев, и слышал не заученные официальные фразы во время аудиенций, начинавшихся установленными «по здорову ли?», а подробные рассказы о странах заморских, о дипломатии европейских правителей, о воинском их искусстве, о городах и гаванях, науках и ремеслах, жизни и быте, нравах и порядках европейских держав. Он слышал споры на политические и религиозные темы, привык к многоязычию и веротерпимости Немецкой слободы, где мирно уживались католики, лютеране, кальвинисты (в дальнейшем это приведет к тому, что Петр найдет общий язык даже с такими далекими его натуре людьми, как квакеры), вникал, и не без успеха, в прения о науках и ремеслах. Так царь знакомился с Европой пока что в Немецкой слободе. Позднее он увидит ее, эту Европу, в натуре.
Но близость Петра к «Кукую», это «фамилиарите» с пестрым населением Немецкой слободы имели и отрицательную сторону.
В своем еще незрелом уме Петр отождествлял бородатых стрельцов и церемониал кремлевских покоев, обычаи царского двора и его «благолепие», т. е. все, что как бы олицетворяло собой порядки, породившие и страшное 15 мая 1682 г., и ненавистную Софью, и ее «ближних бояр», со всем сложным и многообразным укладом русской национальной жизни. Возненавидев стрельцов и бояр, он возненавидел и среду, их породившую, и обстановку, их окружавшую. Увидев язвы на теле Московского государства, обратив внимание на бесчисленные недостатки русской действительности, он начал отворачиваться от нее. Раздраженный Москвой, он повернулся лицом к иноземному Кукую, подчас слишком опрометчиво решая спор Запада и Руси в пользу первого, слишком неразборчиво заимствуя у Запада, наряду с полезным, ненужное для Руси.
Впрочем, ни балы в доме Лефорта, ни «всешутейший собор», который пугал своими выходками даже привычную к грубой шутке Москву, не мешали Петру накапливать знания, расширять свой кругозор и все яснее рисовать себе далекую величественную цель.
Весь свой жизненный путь великий преобразователь так и прошел, окруженный «всешутейшим собором» и «неусыпаемой обителью», поражая всех, мало знавших его, своей удивительной способностью во время «побоищ с Ивашкой Хмельницким» (т. е. попоек) трезво и здраво решать серьезные вопросы.
Кутя и дебоширя, Петр жадно, на ходу, схватывал все, что его интересовало. Изучение геометрии, арифметики, фортификации, навигации, артиллерийского дела, обучение ремеслам, «нептуновы» и «марсовы потехи», приемы иноземцев перемежались с веселыми пирушками, танцами, фейерверками. И если часто во время веселий Петр решал важные дела, то от дела он незаметно переходил к развлечениям.
«Потехи» приобрели невиданный раньше размах. В больших «потешных боях», которые развернулись в октябре 1691 г. под Преображенским и Семеновским, принимали участие наряду со стрельцами, солдатами и рейтарами бывшие «потешные», а ныне уже регулярные полки — Преображенский и Семеновский. Войсками «противников» командовали Федор Юрьевич Ромодановский и Иван Иванович Бутурлин. В «бою» храбро дрался и «ротмистр Петр Алексеев» — Петр. «Дело» было настолько серьезным, что немало людей было ранено, а некоторые скончались от ран. «Против сего пятого на десять числа, в ночи, в шестом часу князь Иван Дмитриевич от тяжкия своея раны, паче же изволением божиим переселися в вечные кровы, по чину Адамову, идеже и всем нам по времени быти», — писал Апраксину о смерти князя Долгорукого Петр.
Следующий, 1692, год застает Петра в Переяславле, где он с увлечением строит флот. По приказу царя сюда свозились «доски дубовые и липовые москворецкие самые добрые и сухие», смола всех видов, клей, якоря, канаты.
Самые старые дьяки, бывалое «приказное семя», не могли припомнить, чтобы когда-нибудь в прошлом так усердно работал медлительный Приказ Большого дворца. Но приходилось работать, потому что такова была воля государева.
С большим трудом удалось Льву Кирилловичу Нарышкину да Борису Алексеевичу Голицыну заставить Петра приехать в Москву для приема персидского посла. Но и тут Петр остался верен себе. Проведав о том, что посол привез ему в подарок от шаха льва и львицу, Петр не утерпел и, нарушив придворный и дипломатический этикет, сам отправился к послу, чтобы поскорее взглянуть на диковинных зверей.
Полюбовавшись на львов и приняв посла, Петр немедленно умчался опять на Переяславское озеро, где Еким Воронин и шестнадцать человек «потешных» Преображенского полка возились с яхтами и кораблем. Но озера перестали удовлетворять Петра. Его неудержимо тянуло к морю. «Потеха» кончилась. Начиналось дело.
В июле 1693 г. Петр выехал в Архангельск. 30 июля громом пушечной пальбы и колокольным звоном город встречал царя. И уже «4 числа (августа. — В. М.) в пяток великий государь… изволил на яхте своей с людьми своими и с немецкими корабли путешествовать на двинское устье Березовское». А в седьмом часу утра «ветром шелоником» Петр на своей яхте впервые в жизни вышел в море. Плескалась холодная беломорская волна, носились над водой огромные белокрылые чайки, белел на горизонте парус одинокой поморской шнявы.
Море произвело огромное впечатление на Петра. Он провожал иностранные суда в открытое море, добираясь до Трех островов у Терского берега.
Узнав, что Петр вышел в море, Наталья Кирилловна страшно беспокоилась о сыне: «Виданое ли дело — государь по морю ездит!». Она писала сыну, что ей «несносная печаль», ибо он «в дальном таком пути», и поручала Петра богородице. На это Петр ей отвечал, что если она «предала» его «в паству матери божией, и такова пастыря имеючи, почто печаловать?».
Но узнав о том, что Петр пробыл в море целых шесть дней, царица-мать забеспокоилась еще больше и пыталась заставить его вернуться слезным письмом от трехлетнего сына «Алешки». Однако Петр настоял на своем, остался в Архангельске ожидать иноземных кораблей, а Наталье Кирилловне отписал с «Федором Чемоданофым», что он просит ее не беспокоиться, так как «малитвами» ее здоров.
Только глубокой осенью Петр вернулся в Москву.
В январе 1694 г. Петр похоронил мать. Царь очень любил се и тяжело переживал потерю.
Наталья Кирилловна была последним звеном, связывавшим Петра с дворцовой стариной. Когда царицы не стало, единственным блюстителем древнего придворно-церковного церемониала остался Иван Алексеевич. У царя Петра складывался свой «обычай» при дворе, весьма мало напоминавший старину.
А весною 1694 г. «шкипер» («шипгер»), как называл сам себя Петр и величали его окружающие, уже плыл Сухоной и Двиной к «Городу» (Архангельску). В Унской губе Петр попал в сильный шторм, и только искусство лоцмана Антона Тимофеева, крестьянина Сумского погоста, спасло яхту царя. Пристали к Пертолинскому берегу, где Петр поставил собственноручно сделанный им крест с надписью на голландском языке: «Этот крест сделал капитан Петр в лето Христово 1694».
Побывал Петр и в Соловецком монастыре, где еще совсем недавно «сидели в осадном сидении» монастырские трудники да казаки-разинцы, выходил на новых морских судах русской постройки «Святом Петре» и «Святом Павле» в Белое море и Ледовитый океан. На корме кораблей развевался новый русский флаг — красно-сине-белый.
Хотя плавания эти не обходились без «конфузий», тем не менее они сделали свое дело; Петр полюбил море.
