Петр Вершигора - Люди с чистой совестью
Среди партизан - разведчиков партизанского края - к тому времени у меня уже завелись друзья. Им тоже не терпелось, но пока они не в состоянии были пустить все эти эшелоны под откос, тем более что дороги тогда уже сильно охранялись. Первой операцией, которую мы совершили и которая категорически воспрещалась нам, разведчикам, была "организация" пробки "во взаимодействии с авиацией на станции Брянск-II". Так мы с гордостью назвали эту "операцию". Партизаны-диверсанты взорвали пути в нескольких километрах с одной и другой стороны узла и таким образом прекратили движение как раз в тот момент, когда на узле было скопление поездов с боеприпасами и с живой силой. Выполнив эту часть плана, хлопцы прибежали ко мне.
- Ну, мы свое дело сделали, давай авиацию.
Мы отстучали раз: "Давайте авиацию". Ее нет. Мы - опять. Авиации нет. Вот немцы уже направили ремонтные бригады для ликвидации "пробки" на железнодорожном пути. Авиации все нет. Вот уже подходит к концу ремонт полотна. Авиации нет. Партизаны махнули рукой на меня и на авиацию. Я скрипнул зубами и спросил радистку: "Зашифровать все можешь?" - "Да". - "Все, что напишу?" - "Все, что напишете", - сквозь слезы ответила шестнадцатилетняя девушка.
И тогда я послал радиограмму командованию. Смею заверить, что составлена она была отнюдь не в дипломатических выражениях.
Через три часа более тридцати бомбардировщиков сбросили свой груз на станцию. Все окружающее было сметено с лица земли. Мы с радисткой находились в трех километрах от станции, но от взрывной волны рация перестала работать. Мои соседи по разведке через день донесли результаты: движение по железной дороге приостановлено на несколько дней. За день расчистки со станции было убрано свыше полутора тысяч трупов немецких солдат. Четыре состава с боеприпасами взлетели на воздух, сметая с лица земли все окружающее.
На третий день я получил выговор за грубость от своего непосредственного начальства, а на пятый - поздравительную радиограмму за подписью Рокоссовского. За удачную операцию командующий фронтом награждал меня орденом Красного Знамени. Так и было сказано: "За настойчивость и упорство в достижении цели..."
Начиная с этого момента, я понемногу стал влезать в диверсии и браться за рискованные дела, хотя это и запрещалось разведчикам. Воевать в партизанах нужно с шиком, а главное - весело и беззаботно. С тупым, унылым взглядом и заунывным голосом я себе не представляю партизана. Без удали в глазах можно идти на такие дела только по принуждению. В партизаны же шли добровольцы, романтики, были и случайные люди, но первые брали над ними верх и прививали им свой стиль.
8
В то время в Брянские леса через заградительные оккупационные отряды, состоявшие из нескольких венгерских полков, ломился из степей Украины человек, о котором уже ходила слава в партизанских краях. Одни говорили, что это цыган, колесивший по немецким тылам, другие - что это полковник, у которого все рядовые не ниже старшего лейтенанта, что он имеет танки, самолеты. Но кто бы он ни был, немцы боялись его как огня, а народ рассказывал о нем легенды. Одним словом, молва несла весть о человеке, который соответствовал моему идеалу партизана.
Как только он появился вблизи Брянских лесов, я посадил свою радистку на облучок орловской одноконной повозки и покатил к нему. Дорога была длинная, около девяноста километров, дуга все время сваливалась, рассупонивался хомут, и мы никак не могли с ними справиться. Я очень обрадовался, увидев пароконные украинские телеги с люшнями... Это было в сосновом лесу возле Старой Гуты, невдалеке от Хутора Михайловского, где расположился лагерем Ковпак.
Лагерь действительно напоминал чем-то цыганский табор. По всему чувствовалось, что люди не собираются обживать эти леса. Группками стояли повозки с люшнями, странно выглядевшие среди орловских лесов. К люшням были прикреплены мадьярские, немецкие, румынские палатки. На всех перекрестках стояли станковые пулеметы и минометы самых различных систем и армий; часовые на заставах курили ароматный табак или сигары, презрительно поплевывая через губу и снисходительно поглядывая на местных партизан. Одним словом, еще не доехав до Ковпака, я в этом столь отдаленном от днепровских равнин крае почувствовал родной запах Украины, аромат как бы возрождавшейся из веков Запорожской Сечи.
Когда я подъехал ближе, я увидел, что штабом служила большая елка, огороженная вбитыми в землю жердями. Внутри загородки стояла трофейная санитарная машина. В сторонке на скорую руку было состряпано подобие стола на четырех колышках, "машинистка" с усами и в лохматой шапке бойко выстукивала на маленькой портативной пишущей машинке. Рядом сидел человек с бородкой, лысый, с очками на лбу, и трудился. Очевидно, к этим партизанам часто приезжали экскурсанты, так как на меня никто не обратил особенного внимания.
Я предъявил документы человеку с бородкой. Он оказался начальником штаба отрядов Ковпака. Звали его Григорий Яковлевич Базыма. Как я узнал позже, он был в прошлом директором школы, всю жизнь учил детей чернобровых украинцев, увлекался пчелами, садом, огородом. Многие из его учеников были в отряде бойцами, а учителя - командирами. Базыма повертел в руках мой документ, сказал: "Командир и комиссар уехали, скоро будут", - и штаб продолжал работу.
"А где же танки и самолеты, о которых все время говорили в партизанском крае?" - думал я. Их пока что не было видно.
Лавируя между деревьями, показалось несколько всадников. Впереди на высоком коне ехал худощавый старик в каком-то непонятном штатском костюме. Рядом с ним на прекрасной арабской лошади - красивый мужественный военный человек с черными, как смоль, усами и быстрым взглядом. Старик походил на эконома, который объезжает свое хозяйство. Оба они слезли с лошадей, а старик - это был Ковпак - стал кого-то ругать. Затем, только увидев меня, он протянул мне руку, назвал свою фамилию и сказал:
- Бумажку сховай, тут вона не потрибна.
Комиссар стоял у дерева и оценивающим взглядом наблюдал за нами. Я сразу увидел, что тут надо держать ухо востро, и понял, что действительно бумажки тут ни к чему. Я начал было разговор о цели своего приезда. Ковпак перебил вопросом:
- А покормили тебя?
Я сказал, что не голоден, и в ответ услышал:
- А то не наше дило. Наше дило погодувать!
Вот этот хозяйский глаз, уверенный, спокойный ритм походной жизни и гул голосов в чаще леса, неторопливая, но и не медлительная жизнь уверенных людей, работающих с чувством собственного достоинства, - это мое первое впечатление об отряде Ковпака. Когда я ближе присмотрелся к этим людям, то сразу понял, что воевать буду только с ними вместе. Если когда-нибудь хватит сил у меня написать книгу о них, я назову ее: "Люди с чистой совестью".
Большинства первых ковпаковцев, которых я увидел тогда, летом 1942 года, уже нет в живых. Могилы их разбросаны от Брянских лесов до Пинских болот, от Житомира до Карпат, от Волыни до Перемышля, от Варшавы до Бреста и Белостока.
На выходе из Брянских лесов, у дороги, - одинокая могила славного разведчика Николая Бордакова; в Карпатах, на высоте 1613, в пещере из громадных камней, на горе, куда залетают лишь горные орлы, лежит Чусовитин; на венгерской границе навеки уснул четырнадцатилетний партизан Михаил Кузьмич Семенистый. В глубоком и узком ущелье реки Зеленицы, прикрывая собственным телом отход товарищей и жертвуя самым дорогим - жизнью, погиб славный русский вологодский парень Митя Черемушкин; в лесах Киевщины спят в одной могиле побратимы Колька Мудрый и Володя Шишов; в Польше сложили свои головы Николай Гапоненко, Иван Намалеванный и сотни других...
Да, это были люди с чистой совестью!..
9
Узнав Ковпака ближе, я окончательно решил для себя, что буду воевать с ним вместе.
Уезжая на несколько дней на наш партизанский аэродром, который к тому времени мы уже организовали, я был недоволен только одним: я не видел ни танков, ни самолетов Ковпака, о которых шла партизанская молва. Вернее, я видел, что их нет и не было, но где-то таилась надежда, что этот старик припрятывает их и вообще страшно скрытничает. А влезать в чужие секреты не в моей натуре.
Когда я уехал от Ковпака в глубь Брянских лесов, на первой же стоянке устами партизана-орловца многое мне разъяснилось. Дело было у костра, возле которого ночью грелись партизаны. Большинство дремало, трое или четверо вели беседу.
- Ковпак опять в поход собрался... - сказал один.
- Не-е, - отозвался другой. - Он же недавно из степей пришел.
- Опять собрался...
Сухо потрескивали сучья в ловко, по-охотничьи сложенном костре.
- Недаром за его голову немцы десять тысяч рублей дают, - задумчиво пробасил третий.
- Ничего, ничего, вот еще в один рейд сходит - прибавят цену, сказал первый.
- А сколько за нашего дают? - заинтересовался наивный орловский курносый парень, имея в виду одного из руководителей партизанских отрядов.
