Вячеслав Фомин - Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу
Имя Рюрика отсутствует в переписке и переговорах новгородцев с Д. Т. Трубецким и Д. М. Пожарским, в окружных грамотах последнего к русским городам за май-ноябрь 1612 г., где наряду со многими другими вопросами поднимался вопрос об избрании шведского королевича на московский престол, и при этом указывалось как на благоприятное обстоятельство, что он желает перейти в православие. Не упоминалось оно в переговорах Пожарского «с товарищами» с новгородскими послами, состоявшихся в июле 1612 г. в Ярославле, на которых представители Новгорода, подчеркнув, что они утвердились «просить к себе в государи шведского королевича», убеждали руководителей ополчения «быть с нами в любви и соединении под рукою одного государя». Пытаясь рассеять все сомнения в пользу такого решения, послы приводили разные аргументы, казавшиеся им весомыми, но ни разу при этом не обратились ни к летописным варягам, ни к Рюрику[107]. Нелишне будет сказать, что Смутное время во многом напоминало события, предшествовавшие и современные призванию Рюрика, но эти параллели тогда никто не проводил и не использовал в качестве аргумента в пользу Карла-Филиппа. А его кандидатура, как известно, занимала весьма важное место в обсуждении возможных претендентов на российский престол руководителями Первого и Второго ополчений, а также участниками Земского собора 1613 года[108].
«Новый летописец» обстоятельно повествует, как русские просили «на Московское государство немецково королевича Филиппа», подчеркивая при этом полное согласие официальных представителей Москвы с решением новгородцев: «И будет, король свитцкой даст брата своего на государство и крестит в православную християнскую веру, и мы тому ради и хотим с ноугородцы в одном совете быть». В Псковской первой летописи читается статья «О церском избрании на Московское государьство», где говорится о переговорах со шведами по вопросу занятия Карлом-Филиппом русского престола[109]. Но ни в этих летописях, ни в других памятниках того времени нет ни ссылки, ни намека на шведское происхождение Рюрика. Речь об этом не идет и в тех документах, что отражают переговоры о приглашении на российский престол представителя шведской королевской семьи. Так, в шведско-новгородском договоре июля 1611 г., давшем начало официальным переговорам по этому поводу, и в ходе которых в августе 1613 г. Киприан якобы назвал родоначальника угасшей русской династии шведом, без каких-либо комментариев упомянут Рюрик в традиционной для такого рода бумаг контексте: «от времени пришествия в Россию великого князя Рюрика до Феодора Ивановича». В «наказе», данном в августе 1613 г. митрополитом Исидором и воеводой Одоевским посланникам, отправляемым в Москву с известием о прибытии в Выборг Карла-Филиппа и об отправке к нему посольства Киприана, было лишь отмечено, что королевич «от такого благочестиваго корень от велеможных родителей рожен…»[110]. Наконец, отсутствует имя Рюрика в переписке Д. М. Пожарского со шведами[111], в посланиях шведского короля к руководителям Второго ополчения. Более того, король настоятельно советовал не избирать на русский престол чужих государей, а, как говорится в «Утвержденной грамоте» мая 1613 г. об избрании на российский престол Михаила Федоровича, «обратиб на Московское государство государя, изыскав из руских родов, хтоб прежним великим природным государем нашим, царем росийским, был в сродстве»[112].
Поэтому, единственное объяснение появления Рюрика в качестве шведа в отчете о переговорах 28 августа видится в следующем. По всей вероятности, Киприан, коснувшись «римской версии», вместе с тем произнес фразу, подобную той, что содержится в «приговоре» посольству Никандра от 25 декабря 1611 года. В нем читается, что все жители Московского государства избрали себе царем «свийского Карла короля сына, которого он пожалует дасть….Чтобы он государь пожаловал, дал из двух сынов своих королевичей князя Густава Адолфа или князя Карла Филиппа, чтобы им государем Росийское государство было по прежнему в тишине и в покое безмятежно и кровь бы крестьянская престала; а прежние государи наши и корень их царьской от их же варежского княженья, от Рюрика (курсив мой. — В. Ф.) и до великого государя… Федора Ивановича всеа Руси, был»[113]. В «приговоре» посольству Киприана выделенные слова отсутствуют, но он, что хорошо видно по протоколу, произнес их в обращении к Карлу-Филиппу. И эти слова шведы полностью приняли на свой счет, поняли их также слишком буквально, как поняли они и «начало» Рюрика «от рода римского царя Августа». Что было именно так, прекрасно иллюстрирует практика интерпретации этих слов в отечественной и зарубежной историографии.
«Приговор» посольству Никандра был опубликован в 1846 году. Уже на следующий год П. С. Савельев растолковал фразу, что «прежние государи наши и корень их царьской от их же варежского княженья, от Рюрика», в норманистском духе: наши памятники, по его заверению, «до позднейшего времени на своем книжном языке продолжали называть шведов варягами». В 1851 г. С. М. Соловьев увидел в ней «мнение о скандинавском происхождении варягов-руси… это мнение древнейшее, древнейшее в науке, древнейшее в народе». Антинорманист Д. И. Иловайский в начале 70-х гг. XIX в. на ее основе высказал мысль, что Байер не является родоначальником норманской теории. «Она, — заключал историк, — уже в общих чертах существовала» в России[114]. В 1913 г. Г. А. Замятин нашел в рассматриваемой фразе одно из объяснений того, почему новгородцы обратились именно к шведскому королю: «Очевидно в вопросе о происхождении первых русских князей новгородцы были, выражаясь языком XIX века, норманистами». В 1931 г. В. А. Мошин подчеркнул с ссылкой на нее, что «до XVIII-го века господствовала традиция Начальной летописи, считавшая русь варягами, а в последних видевшая шведов». Как рассуждал в 1997 г. Г. М. Коваленко по поводу слов «приговора» посольству Никандра, одним из аргументов в пользу шведского кандидата было его родство с пресекшейся русской династией. В 2001 г. В. Я. Петрухин обнаружил в них прямую отсылку «к легенде о призвании варягов». В 1995 г. финский историк А. Латвакангас привел цитату из «приговора» посольства Никандра в качестве доказательства шведского начала династии Рюрика, что толкнуло новгородцев, уверен он, на мысль обратиться с известной просьбой к шведскому королю Карлу IX[115].
Ситуация на переговорах, конечно, совершенно отличалась от кабинетной обстановки, в которой ученые принимали в прошлом и принимают сейчас фразу «от их же варежского княженья» за несомненное наличие «норманистских настроений» в русском обществе. С учетом неизбежной трансформации формы и содержания произнесенного при переводе, с учетом того, что речи не протоколировались, а записывались (точнее, восстанавливались по памяти) по окончанию встречи, то слово «варяжский», стоявшее рядом с именем Рюрика, и было понято, а затем и зафиксировано в качестве этнонима «шведы». Этому могло способствовать также то обстоятельство, о котором верно сказал М. А. Алпатов в отношении Петрея, но которое можно приложить ко многим его соотечественникам, — это пристрастие интервентов[116]. К тому же смотревшим на историю русско-шведских отношений через призму трудов Магнуса и «Хроники» Петрея. По мнению Латвакангаса, Петрей связал новую информацию о варягах с традиционными шведскими представлениями о Востоке, согласно которым русские были варварами, а шведы относили себя к античной культуре и были враждебно настроены против своих восточных соседей[117]. Даниэль Юрт, несомненно, вел свои записи, согласно обязанностям секретаря, во время самих переговоров, в связи с чем очень близко передал смысл речи Киприана, поэтому у него ничего не сказано о шведском происхождении Рюрика, а лишь было отмечено его «римское» происхождение, на которое только и указал архимандрит.
Термин «варяжский» «приговора» посольству Никандра не несет никакой этнической нагрузки, в связи с чем был приложим к шведам лишь как к части западноевропейского, «варяжского» мира. О его бытовании в России именно в широком значении говорит сам же П. Петрей: «…Русские называют варягами народы, соседние Балтийскому морю, например, шведов, финнов, ливонцев, куронов, пруссов, кашубов, поморян и венедов», т. е. относят к варягам германцев, финнов, куршей, славян Южной Балтики, и какие-то еще другие, не названные им европейские народы. Исходя из той же традиции, что бытовала в России и которую зафиксировал Петрей, Ю. Крижанич в 60-х гг. XVII в. относил к варягам восточноприбалтийские народы («от варягов, илити чудов, литовского языка народов… варяжеский литовский язык…»)[118]. Не может быть, конечно, и речи о том, что, как думает Г. М. Коваленко, фраза «прежние государи наши и корень их царьской от их же варежского княженья, от Рюрика», якобы свидетельствуют в пользу родства Карл IX и его детей с пресекшейся русской династией, ибо династия Ваз воссела на шведском престоле в 1523 г. и никакого отношения к древним правителям Швеции не имела. Об этом прекрасно знали в России, и происхождением от «мужичьего рода» на протяжении нескольких десятилетий многократно попрекал ее представителей Иван Грозный, заставляя шведских монархов (Густава I, Эрика XIV и Юхана III) просить (зачастую очень унизительно) проявлять в их адрес доброе и подобающее королям отношение[119].
