Андрей Буровский - Евреи, которых не было. Книга 2
Вот если женщина происходит из семьи более интеллигентной, сам союз менее вероятен. Интеллигенция ведь и менее совковая, и более патриархальная, чем широкие народные массы. То есть русская девочка вполне может увлечься евреем — почему бы и нет? Но что дальше? Девочка ждет, что муж поведет ее по жизни, что он возьмет в семье лидерство, а она будет подчиняться и учиться. Так поступали родители, таков идеал, внушенный литературой и искусством, всем строем жизни.
А супруг сам берет за руку и ждет, что его поведут. Ну и долго ли все это продлится?
ЧТОБЫ БЫТЬ ПРАВИЛЬНО ПОНЯТЫМ…Чтобы быть правильно понятым, еще раз напомню: люди необычайно разнообразны. Среди евреев есть свои «люди длинной воли», к которым совершенно не относится сказанное выше.
Рассказывали мне про еврея-калеку, который служил на железной дороге и которому отрезало обе ноги. Пенсия полагалась ему, но грошовая, и стал мужик ездить на подводе, возить грузы из Новороссийска, со станции железной дороги, по окрестным деревням. Так и ездил до полной дряхлости, до семидесяти с лишним лет. И сохранился в памяти близких и как крупная личность, и как необсуждаемый хозяин в доме.
Каждый выбирает для себя —
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку,
Каждый выбирает для себя.
А еще короче сказали немцы: Jedem das seine. Каждому — свое. С краткостью римлян.
Кому — быть «домашним хозяином» при жене, крупном ученом. Кому — калекой-извозчиком, и притом хозяином своей судьбы.
ОТКРЫТОСТЬ ВЕКАМУ интеллигенции всех племен есть привлекательное качество: способность ощущать интеллектуалов всех времен. «Собеседниками на пиру» Иоганна Гете и Фауста, персонажа народной легенды XVI века, легко становятся герои Древней Эллады, деятели прошлых эпох. Они присутствуют в настоящем, пока живы их книги, открытия, дела и мысли.
Еще совсем-недавно у русской интеллигенции существовало стойкое ощущение, что из глубины времен движется поток человеческой мысли, импульс освоения мира, познания окружающего. И это знание, по точнейшей формулировке Фрэнсиса Бэкона «знание — сила», приумножает могущество человека, избавляет его от несчастий, болезней и бед, создает неисчислимые новые возможности, включая возможность выхода в космос, да к тому же дарит острое интеллектуальное наслаждение. «Поток» начинался неведомыми миру гениями — открывателями огня, домостроения и колеса, шел через строителей пирамид, вдумчивых писцов и храмовых ученых Древнего Востока, философов Эллады, ученых Рима и Средневековья, через ученых лондонских джентльменов, создавших в XVII веке Королевское научное общество. А мы, нынешние, были, в собственном представлении, этапом этого бесконечного пути от зверя… Бог знает к чему.
Сейчас это понимание истории если и не исчезло совсем, то как-то притупилось, интеллектуальный пир умных людей (а в советское время был такой пир, поверьте мне) сменился зарабатыванием денег с помощью своих знаний и умений. «Как во всех цивилизованных странах!!!» — орали и выли прогрессенмахеры времен «перестройки». Поздравляю вас, господа, мы живем теперь, «как во всех цивилизованных странах». Довольны? Счастливы?
Тогда же, в советское время, зарабатывать деньги было не особенно важно. Люди охотно тратили время и энергию на то, чтобы читать книги, думать, обсуждать и спорить.
Собеседниками на пиру историка и философа, археолога и лингвиста легко становились Аристотель и Катон, Бероэс и Роджер Бэкон, Левенгук, Фарадей и Чарльз Дарвин.
Так вот, евреи были сильнее нас в этом понимании истории, увереннее и значительнее в своем праве на пир Всеблагих. Они указывали пример и пролагали пути. В этом они действительно лидировали по сравнению с этническими русскими. Очень может статься, сказывалась старая религиозная норма иудаизма: видение всех иудаистов всех времен как евреев, людей одного народа.
…Я искал
Тебя средь фонарей.
Спустился вниз. Москва-река
Тиха, как старый Рейн.
Я испустил тяжелый вздох
И шлялся часа три,
Пока не наткнулся на твой порог,
Здесь, на Петровке, 3.
Это говорит Гейне Михаилу Светлову, который тогда жил в общежитии молодых писателей [216, с. 344]. Не уверен, что национальность Гейне здесь играет такую уж важную роль. Ведь для этого поколения евреев и образование стало чем-то совсем иным, чем талмудическое богословие, и понятие «своего» расширилось чрезвычайно.
Примерно так же, как Гейне, к порогу русско-еврейского интеллигента могли прийти и Сократ, и Лао Цзы, и Монтень… К русскому — тоже, но все-таки не в такой мере. Лучше всех это ощущение интеллектуального процесса, идущего из глубины веков, включенности в него ныне живущих выразили Стругацкие. Когда оказывается, что разрабатывали теорию магии с древнейших времен, а основы заложил неизвестный гений еще до ледникового периода [217, с. 112].
Вот перечитал собственный текст и усомнился: оставлять ли? И не исправил ни единого печатного знака. Да, мы так думали и ощущали себя, — людьми, чья духовная жизнь началась еще до ледникового периода. Причем и сегодня я думаю и чувствую так же. Если это нас совратили и подучили евреи — спасибо им.
ДВОЙНОЕ ЗРЕНИЕИ еще одно колоссальное преимущество советской интеллигенции еврейского происхождения: еврей был одновременно здесь и не здесь. Он был одним из нас — русским европейцем, привязанным к жизни местом и временем рождения, познававшим мир через призму русской истории и с помощью русского языка…
Но одновременно он был не здесь. И мало того, что был он не только вне России — он был и вне Европы! Еврей легко мог выйти за рамки нашего общего опыта, общей судьбы и посмотреть на них со стороны. С позиции «Европы вообще», взглядом восточного человека, не обязанного разделять предрассудки ференги, или с позиции мировой истории.
Такое двойное зрение вообще исключительно выгодно. Именно способность быть европейцами и неевропейцами одновременно сделала русскую интеллигенцию XIX века людьми, которые смогли поставить под сомнение саму европейскую цивилизацию: причем в формах, которые сама эта цивилизация приняла.
Русский интеллигент был европейцем и неевропейцем в Европе. Таким же европейцем и неевропейцем был и еврей в России. Это очень продуктивная, исключительно выигрышная позиция. Не случайно же лучшие культурологи (Лотман, Баткин, Гуревич) и лучшие востоковеды этого периода — евреи.
Взгляд еврея был многограннее, точнее, чем взгляд русского. Ну хорошо, хорошо, будем политически корректными: взгляд большинства евреев был многограннее и точнее, чем взгляд большинства русских. Довольны?
СОВЕТСКОСТЬ— А стоит ли здесь оставаться? Социализма все меньше… — уронил один знакомый семьи моей первой жены, по фамилии Айзенберг. Было это в самом начале 1980-х, когда разговоры о том, оставаться ли в России, только поднимались в еврейской среде.
Настал 1986 год, и выяснилось, что огромное большинство евреев искренне считает социализм чем-то необычайно ценным и важным. Большинство русской интеллигенции вполне спокойно относилось к смене политического строя. Можно сказать, что мы могли представить себе разную Россию, по-разному организованную. Сама по себе Россия была для нас важнее, чем способ ее политической «упаковки». Для евреев же как раз «упаковка» часто оказывалась много важнее страны.
Среди русских я что-то не видал людей, для которых это выглядело бы так же. То есть, очень может статься, такие и есть, но все-таки для русских нормой следует признать, что Россия для них важнее идеологии.
Это находит полную аналогию в жизни поляков. Подлинная история: когда в начале 1950-х начинается репатриация поляков в Польшу, некому энтузиасту возвращения бросают:
— Так она теперь тоже красная, твоя Польша.
— Да хоть черная, но она — Польша!
Вот и для нас Россия могла быть хоть черной или серо-буро-малиновой в крапинку, но она оставалась Россией. Для большинства евреев это выглядело иначе.
ИСТИНА В ПОСЛЕДНЕЙ ИНСТАНЦИИ, ИЛИ ЛЕГКОСТЬ СОВЕРШЕНИЯ НЕПОРЯДОЧНОГО ПОСТУПКА«Переписка Эйдельмана и Астафьева разразилась в те времена, когда главными политическими событиями страны были шахматные матчи… писатели-деревенщики служили в авангарде русской литературы, а евреев еще не брали на работу. В эти вегетарианские времена один любимый публикой писатель упрекнул другого, не менее любимого, в бестактности по отношению к инородцам и националистических предрассудках… А тот ответил еще более болезненно и сразу перестал быть уважаемым и любимым, потому что первый писатель пустил переписку по рукам» [218, с. 314].
