Елена Прудникова - Последний бой Лаврентия Берии
– Что я должен сделать?
– Видите ли, после сорок шестого года я мало занимался делами органов. Абакумов вполне справлялся сам, Игнатьев тоже помощи не просил, да и товарищ Сталин предпочитал меня по этим поводам лишний раз не дергать. Но я знаю, что осенью 1952 года он решил еще раз проверить некоторые особо важные дела госбезопасности. Проверяющую группу подобрали со стороны, не связанную с работой в послевоенном МГБ, а подбирал ее министр госконтроля Меркулов, и он же курировал работу. Придя в МВД после смерти товарища Сталина, мы обнаружили, что из «ленинградского дела» изъяты какие-то материалы – по всей видимости, те, которые вели к оставшимся на свободе подельникам «ленинградцев». Может быть, Меркулов что-то знает об этом, что-то помнит – он опытнейший чекист, настоящий. Мне пока не предъявляли протоколов его допросов и не упоминали в числе арестованных – возможно, он еще на свободе. Если так, надо с ним встретиться.
– Надо – встречусь, – кивнул Павел.
– Погодите, не все так просто. Вы к нему не пройдете, а если и пройдете, то он сам вас к себе не пустит. Это мое поручение передайте Маленкову. Расскажете ему все, о чем мы с вами здесь говорили, и пусть либо он, либо Молотов встретится с Меркуловым. Желательно Молотов, он тридцать лет занимался подобными делами, в курсе всей работы по оппозиции и шпионажу. Встречаться лучше всего у Всеволода на квартире…
– Вы думаете, там нет микрофона? – удивленно-недоверчиво спросил Павел.
– Я уверен, что есть, – насмешливо фыркнул Берия. – Потому и предлагаю именно там. Не беспокойтесь, у Меркулова найдутся средства против излишне любопытных соседей. Какую бы вам дать ниточку, такую, чтобы Всеволод понял, это действительно я вас послал… Черт, ничего в голову не лезет! Ладно, скажите, что я получил весточку от одного неспортивного шахматиста, который у него в тридцать восьмом году коня стащил…
– Ничего себе связь! Вы думаете, он помнит?
– Должен помнить. Они этого коня потом не раз друг другу припоминали. Если пойдете с Молотовым, то обо всем, что будет на встрече, подробно расскажете Маленкову. Дальше: у вас деньги есть?
Павел машинально полез в карман за кошельком. Берия усмехнулся:
– Я не об этих деньгах. Скажете Меркулову, чтобы он дал вам тысяч двадцать, из суммы на непредвиденные расходы. Только не вздумайте скромничать – вам надо уходить под воду, а без денег вы беззащитны. Хрущеву сообщите: я не до конца понял, что он имел в виду. Я все обдумаю и, если признаю его аргументы удовлетворительными, сообщу ответ на следующем допросе. Это даст вам пару дней… надеюсь. Но не тяните, уходите сразу же, после встречи с Маленковым – прямо на вокзал. Уезжайте подальше, купите себе паспорт, закопайтесь глубоко. Страна у нас большая, в ней есть где схорониться. И никому не сообщайте о себе, даже жене. Особенно жене. Мне самому приходилось ловить беглецов, я знаю, как часто их берут таким образом. Это будет и для нее охранная грамота – пока они будут надеяться вас поймать, ее не тронут. Все поняли?
Павел молча кивнул и поднялся.
– Ну, тогда… – Берия встал, подошел к Короткову и вдруг обнял его. – Я вас очень прошу, дорогой мой человек, пожалуйста, останьтесь в живых…
…Звонок прямого кремлевского телефона сорвал Лаврентия с постели без четверти шесть. Что за черт, кому понадобилось будить в понедельник утром? Неужели авария на объекте? Он прошлепал босыми ногами в кабинет, недовольно буркнул в трубку:
– Да… Что такое? – и, услышав ответ, сдавленно переспросил: – Вы уверены? Когда?
Закончив разговор, он медленно повернулся – и вздрогнул: Нино, бледная как полотно, стояла в двух шагах, придерживая руками халат, и молча смотрела. Наконец с трудом выдавила:
– Что случилось? Война?
– Почему война? – не понял он.
– У тебя лицо такое страшное…
– Звонили из МГБ. Сталин… Охрана сообщает: его нашли на полу, без сознания. Похоже, что-то серьезное. Я сейчас еду…
Одеваясь, он лихорадочно соображал, с кем надо связаться, не сообразил и зло махнул рукой – плевать, в Лечсанупр позвонят и без него, остальное неважно. Во дворе уже урчал «виллис» – дежурная машина охраны, за рулем жмурился сорванный с постели полусонный водитель, рядом мялся начальник караула.
– Лаврентий Павлович, у нас нет второй машины для сопровождения…
– К черту! – рявкнул Берия. – Скоро в нужник под конвоем водить будете! Позвоните в гараж, пусть моя машина идет в Кунцево.
Последние слова он говорил, уже захлопывая дверцу «виллиса», который тут же рванул по пустым в это время улицам столицы.
Потом были жуткие полчаса на Ближней даче. Он сидел возле дивана, на котором положили Сталина, и смотрел то на него, то на невыносимо медленно ползущую секундную стрелку часов. Высидев ценой немыслимых усилий две-три минуты, он вскакивал, выходил в соседнюю комнату, мерил ее шагами от стены к стене, как зверь в клетке. Ну где же, черт возьми, эти медики? Они что, пешком добираются в Кунцево из Москвы?!
Наконец, уже около семи, появилась бригада из Лечсанупра с главным терапевтом Лукомским в качестве бригадира. Диагноз поставили почти сразу: инсульт, кровоизлияние в мозг. Состояние крайне тяжелое. Берия отозвал в сторону Лукомского – знаменитый врач старался на него не смотреть, отводил глаза:
– Что я могу сказать? Я ведь не Господь Бог… Надо подождать, посмотреть, как станет развиваться заболевание, какие будут сопутствующие явления.
– Но вы можете дать хоть какой-нибудь прогноз?
– Помилуйте, Лаврентий Павлович! – взмолился Лукомский. – Вы ведь не хуже меня знаете… Какие сейчас могут быть прогнозы! С одним и тем же первоначальным диагнозом пациент может умереть, может выздороветь, а может…
Он замялся, не окончив фразы. Впрочем, и так ясно – может ни жить, ни умереть, а лежать годами прикованным к постели… упаси Бог такую судьбу!
– Если товарищ Сталин выздоровеет, то когда это произойдет?
Лукомский как-то странно посмотрел на него и потер переносицу.
– О каком сроке можно говорить? Месяц, полгода, год?
Врач помолчал, не глядя на него, и лишь осознав, что от ответа не отвертеться, нехотя вымолвил:
– Возможно, через несколько лет можно рассчитывать на частичную реабилитацию, если…
Дальше Берия уже не слушал. Что бы ни произошло, каков бы ни был исход болезни, ясно: теперь им придется справляться без Сталина. А значит, надо задать еще один вопрос.
– Если товарищ Сталин… – слова «умрет» он не хотел произносить, обошел его стороной, – если произойдет наихудшее, сколько дней он еще проживет?
– Возможно, дня два-три, может быть, неделю… Это все непредсказуемо, Лаврентий Павлович. Мы слишком мало знаем об этой болезни.
– Хорошо. Делайте все, что находите нужным. Мы вам доверяем.
Это «мы вам доверяем» он повторял в течение дня снова и снова, стараясь оградить врачей от постепенно заполнявшего кунцевский дом безумия. Уже к вечеру он понял, что слова «борьба за власть» имеют для осиротевшего Политбюро чисто теоретическое значение. Когда надо было принять решение, все головы, как по команде, поворачивались к нему. Он распорядился дождаться окончательного прогноза врачей, потом готовить сообщения в газеты и немедленно созывать пленум.
Третьего марта врачи наконец дали ответ, который все и так уже знали – надежды нет. В лучшем случае – несколько дней. Маленков, разговаривавший с ними, посмотрел на больного, передернул плечами.
– Если бы это был мой отец, я бы…
Фразу он не закончил, но понятно и так: оставить его в покое, не продлевать бессмысленную агонию. Но на такую роскошь, доступную любому колхознику, Сталин права не имел.
– Надо готовить народ, – продолжил Маленков. – Пора давать сообщения…
– Пусть скажут, будто он заболел на московской квартире, – шепнул ему Берия. – Чтобы вокруг дачи люди не болтались. Установи дежурство, пусть дежурят те, кто меньше нужен. И поехали в Кремль. Здесь невозможно ни о чем думать…
А думать и говорить надо было много. За ближайшие день-два им предстояло подготовить себя и страну к жизни без вождя. По счастью, никаких длительных обсуждений не требовалось, реформой управления они занимались всю зиму, теперь оставалось только реализовать уже готовый план. Единственными коррективами стали предложения Хрущева о возвращении в Москву Жукова и о замене Вышинского Молотовым.
– ЦК требует, – сердито сказал тот. – Я ничего не могу с ними поделать. Георгий Константинович – великий военачальник, полководец Победы, Вячеслав Михайлович – ближайший соратник товарища Сталина. Их нельзя просто так отставить в сторону, не получится…
Тогда это казалось неважным. Им многое казалось неважным тогда – все думали не о распределении «портфелей», а о том, что сейчас происходит в Кунцево. Пятого вечером наконец провели совместное заседание ЦК, Совмина и Верховного Совета. Перед входом в зал Берии на мгновение показалось, что там никого нет – не слышно обычного шороха одежды, приглушенного гула голосов. Но зал был полон: люди неподвижно сидели плечом к плечу и молчали. Георгий держался молодцом, собранно и спокойно, его слова «не допустить разброда и паники» заставили всех подтянуться, почувствовать себя если не на войне, то где-то около. Заседание прошло быстро и согласованно, за сорок минут провели все назначения. Берия опасался только одного – что в ответ на предложение избрать Маленкова Председателем Совета Министров кто-нибудь выйдет на трибуну и выдвинет вторую кандидатуру – ясно, чью. Потому-то и предложил Маленкова сам, чтобы всем было ясно: он, Берия, отказывается от этого поста. Почему – поняли далеко не все, по лицам было видно, но все подчинились.
