Зоя Ножникова - Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев
— Что ты за молодец? Ты платишь не больше, чем другие.
Как бы ты ни утомился от дороги, не можешь лечь спать, пока все не станут ложиться. Тогда укажут тебе кровать, на которой простыня уже с полгода не мыта».
* * *Картина европейского обеда, нарисованная Эразмом Роттердамским, неприглядна. Однако, перечитывая душераздирающие описания обедов и ночлегов иностранцев в России, Барон стал думать: может быть, это тоже сатира? Он вспомнил страницы Витсена, похожие на страницы Эразма Роттердамского как две капли воды.
Витсен:
«Любопытство привело меня в дом купца, куда я был приглашен на обед. Хозяйка приветствовала меня кубком пива, зачерпнув его из большого ковша, причем остатки из кубков выливались обратно в ковш, что было весьма неаппетитно. Стол накрыли грязноватой скатертью сами хозяин и его сын, хотя это важные люди, у которых в изобилии были холопы и слуги. Для каждого из нас была положена груда толстых ломтей хлеба всех сортов и деревянная ложка. Первым блюдом были засахаренные сливы и огурцы, на второе подали курицу в бачке, на третье — кусок свинины с уксусным соусом, который они ели ложками. Четвертое — какая-то странная жидкость, которую тоже едят ложками. Пятое — паштет из мяса, с луком, чесноком и тому подобное. Как мы сели, так нас и оставили сидеть. Очень просты были они со своими слугами. Кроме нас было еще двое русских гостей; ох, как же некрасиво они едят! Не молятся, а только крестятся; сидят хуже, чем самый неотесанный наш крестьянин. Во время обеда пришел сынок хозяина и приветствовал нас рукопожатием и поклоном; чем крепче ударяют по рукам, тем, значит, серьезнее. Этот поднес каждому из нас по чарке водки и продолжал стоять, склоняясь до земли, пока они не опорожнились. Затем хозяин вызвал жену, которая также поклонилась каждому из нас и поднесла по кубку водки, после чего сразу, не говоря ни слова, опять ушла. При первом выходе хозяйка сказала:
— Приглашаю вас на хлеб-соль.
Одета она была богато: шапка вышита золотом и жемчугом. Привезли нас домой в санях купца, а на следующий день я также угостил их».
Может быть, Николаас Витсен, сын знаменитого дипломата, никогда не останавливался на постоялых дворах Западной Европы? Барону очень хотелось представить своему императору правдивую, истинную картину современной Московии так, как ее видели иностранцы. Но она порой представала крайне неприглядной. Не ложно ли изображали ее многие авторы? Не было ли в их описаниях предвзятости?
Различия обычаев и нравов
Барон помнил, что мудрый Филипп де Комин более ста лет назад писал:
«Иноземного государя или посла в чужой стране терпят, только если они мудры и привозят с собой небольшую и уважающую местные порядки свиту. Но даже тогда сносить его нелегко из-за различия обычаев и нравов».
По дороге домой путешественники невольно вспоминали прошедшие на чужбине месяцы, нередко посмеиваясь над хозяевами, от которых все дальше и дальше удалялись на запад. Самуэль Коллинс, например, рассказывал:
«Голландцы однажды хотели угостить одного знатного русского самой лучшей инструментальной и вокальной музыкой, какая была в Голландии, и спросили потом, как она ему понравилась.
— Очень хороша! — отвечал он. — Точно так же поют наши нищие, когда просят милостыни.
Не знаю, что именно играли ему. Нищие здесь всегда поют, когда просят милостыни, как колодники, так и увечные; и песни их достигают своей цели, несмотря на грубость звуков. Но говоря об их музыке, я боюсь утомить вас. У них есть музыкальные школы, где воспитывают детей очень тщательно и строго. Ноты их очень странны и заимствованы, вероятно, от греков или славян. В гаммах мало разнообразия; вместо фа, соль, ла они поют га, га, ге, и по голосу их можно подумать, что у них заткнут рот или что их душат.
Размер и заключения так неожиданны, что можно их почесть следствием испуга, как иногда случается с нашими скрипачами, когда взойдет неожиданно полицейский чиновник. Иногда они поют из головы, будто в подражание итальянскому речитативу.
Наконец, когда доведут этих детей до совершенства, тогда из басов, теноров, контральто и сопрано составляется такой концерт, какой слышать можно только на кошачьих свадьбах. Инструментальная музыка мало употребляется в России: патриарх запретил ее, чтобы избежать сходства с латинской церковью; и самое правительство считало за нужное для государственной политики запретить в народе музыку и всякие подобные увеселения, чтобы предупредить изнеженность. Русские употребляют волынки и небольшие гудки, сходные несколько с лютней.
Военная музыка состоит у них из барабанов, — глухие звуки которых очень соответствуют мрачному характеру русских, — и из труб, которые, вероятно, недавно вошли в употребление, потому что русские играют на них хуже, нежели наши пастухи свиных стад на своих рогах. На охоте употребляют они медные рога, из которых исходят звуки очень громкие и неприятные. Одним словом, если хотите угостить русского музыкой, то возьмите пару биллингсгетских соловьев[103], несколько сов, несколько скворцов, пару голодных волков, семь свиней, столько же кошек с супругами и заставьте всех их петь. Этот концерт восхитит русского больше, нежели вся итальянская музыка, все легкие французские арии, английские марши или шотландские джиги. Они не любят пляски и думают, что она унизительна для их важности».
Коллинс продолжал:
«Русские почти во всех своих действиях отличны от других народов. Они носят рубашку сверх подштанников, перепоясываются ниже пупа, потому что пояс, по их мнению, придает силы. Ни мужчины, ни женщины не ходят без поясов под страхом небесного наказания. Они не свистят губами, считая это неприличным, а свистят сквозь зубы, что очень странно. Когда они плюют, чтобы вычистить что-нибудь, как, например, башмаки, то несколько времени перед тем чихают. В знак удивления или неверия они не пожимают плечами, а качают головой от одного плеча к другому. Даже их речи и ударения не сходны с другими народами.
В наших часах стрелка ходит по циферному кругу, в русских, напротив того, вертится циферный круг. Господин Гэллауэй, один очень искусный человек, сделал первые такие часы, говоря, что русские ни в чем не сходны с другими народами, а потому и в часах их должно быть особенное устройство. Русские стоят во время молитвы, считая коленопреклонение телодвижением неблагородным и варварским, потому что последователи латинской церкви становятся на колени. Они считают за грех брить бороду, потому что поляки бреются. Они едят свинину охотнее всякого другого мяса, потому что татары ненавидят ее (хотя свиное мясо самое поганое); русские предпочитают рожь пшенице и вонючую рыбу свежей. Они считают мили свои не сотнями, а девяностами. Новый год начинается у них с первого сентября.
Они пишут на коленах, хотя бы стол и стоял перед ними. Они шьют, поворотя к себе иглу острием, и продевают ее средним пальцем, а потому должны быть плохими портными. Они не умеют есть ни гороху, ни вареной моркови, а едят их с шелухою. Они не обирают стручья с гороха, а вырывают его с корнем и везут продавать на рынок. Они не знают названия рогоносца, а об рогоносце говорят, что он лежит под лавкою. Они больше верят одному слову человека бородатого, нежели клятве безбородого.
Красотою женщины считают они толстоту. Румяна их похожи на те краски, которыми мы украшаем летом трубы наших домов и которые состоят из красной охры и испанских белил. Они чернят свои зубы с тем же намерением, с которым наши женщины носят черные мушки на лице: зубы их портятся от меркуриальных белил[104], и потому они превращают необходимость в украшение и называют красотой сущее безобразие. Здесь любят низкие лбы и продолговатые глаза и для того стягивают головные уборы так крепко, что после не могут закрыть глаза, так же как наши женщины не могут поднять рук и головы. Русские знают тайну чернить самые белки глаз. Маленькие ножки и стройный стан почитаются безобразием. Худощавые женщины считаются нездоровыми, и потому те, которые от природы не склонны к толстоте, предаются всякого рода эпикурейству с намерением растолстеть: лежат целый день в постели, пьют русскую водку, которая очень способствует толстоте, потом спят, а потом опять пьют.
Таковы их странные и редкостные обыкновения».
* * *Читая о странных и неприятных обычаях русских, как их описывали иностранцы, Барон невольно вспоминал отзывы немцев или иных западных европейцев о собственных странах. Он достал из сундука несколько записок разных авторов о Вене, Лейпциге, Нюрнберге XV-XVII веков, из которых приезжали в Москву зарубежные послы.
Эней Сильвий Пикколомини:
«Город расположен полумесяцем вдоль Дуная, городская стена простирается на пять тысяч шагов и снабжена двойными валами. Настоящий город красуется как дворец среди своих предместий, из которых многие соперничают с ним по красоте и величине. Во всяком жилище есть что-нибудь достопримечательное, что-нибудь заслуживающее внимания. При каждом доме есть здания и передний двор, есть просторные залы и хорошие зимние помещения. Во все окна вставлены стекла, многие защищены от воров железными прутьями. В подвальном этаже находятся винные погреба и кладовые со сводами; здесь помещаются аптеки, склады товаров, лавки и квартиры для иностранцев и жителей города. В залах и летних комнатах держат столько птиц, что человек, проходящий мимо по улице, мог бы подумать, что находится среди зеленого, веселого леса. На улицах и рынках кипит самая веселая жизнь. Стечение купечества здесь громадное, и здесь поэтому наживают огромные деньги. Все пространство, занимаемое Веной, представляет вид одного большого прелестного сада.
