Егор Иванов - Честь и долг (Вместе с Россией - 3)
И вот - крик радости, две руки обвили его шею. Глаза - такие прекрасные и счастливые. Разве они могут лгать? Она прильнула к нему всем телом и прижалась крепко-крепко. Ему хотелось взять ее на руки и баюкать как ребенка. Весь гнев и ревнивое безумие оставили его. Она казалась такой беззащитной, нежной, любящей. Уже не помня себя, он целовал ее руки, лицо. Он не стал ничего выяснять. "Все встанет на свои места", - подумалось ему.
Сидя вечером в кабинете, он разбирал накопившуюся почту. Корреспонденция была большая - письма от друзей, знакомых, просто деловые бумаги. Пробегая их глазами, он опять вспомнил то - анонимное. Оно лежало в кармане. Ох, если бы он мог добраться до анонимщика... Он вынул желтый листок, развернул и положил на стол. "Что могло послужить поводом для его написания? Какие цели преследовал автор?" - Алексей не находил ответа.
В глубоком раздумье он не услышал, как дверь бесшумно отворилась и вошла Настя. Она подошла к Алексею, обняла за плечи и склонилась над столом.
- Что это, Алеша? Фу, какая гадость! Так вот почему ты прибыл сегодня в таком ужасном расположении духа. Ты напугал Агашу. Неужели ты хоть на миг мог поверить этой лжи? - У нее брезгливо сложились губы.
- Но ведь зачем-то анонимщик это сделал? Что ему надо от нас с тобой?
Настя уже догадывалась, кто это мог быть. "Конечно, это Гриша. Он видел Василия и решил вызвать чувство ревности у Алексея, а возможно - и наш разрыв. Какой же он подлец, а я-то его жалела, принимала от него цветы! Конечно, он слишком много знал и от злости мог донести в охранку. Но, слава богу, охранки уже нет. Василий давным-давно унес всю литературу, и она теперь стала легальной... А как объяснить все это Алексею? Ведь преступление-то я совершила - прятала большевика в доме. Алексей пошел бы за это под военно-полевой суд... О Грише я не буду рассказывать, а о том, что вступила в партию большевиков и прятала Василия, рассказать надо обязательно".
Алексей воспринял все очень спокойно. О том, что его жена сочувствовала большевикам, он знал давно. Уже неоднократно у них возникали разговоры на эту тему. Но такой решительности и смелости он от нее не ожидал.
Он смотрел на нее и думал, как переменилась она за эти годы, как мало они были вместе. Настя жила своей собственной духовной жизнью, избрала мир борьбы и тревог. Ему вдруг стало обидно, что она как бы отгородилась от него, все решения принимает самостоятельно. "Но она ни в чем не виновата, тут же оправдал ее Алексей, - меня никогда не бывает рядом".
"Если ты понял меня, я тебе благодарна, если будешь с нами - нет меня счастливее, но главное - в этой борьбе моя жизнь, и это ты должен знать".
Насте хотелось открыть душу, но она только молча смотрела в глаза Алексея. Милая Настя, она и не подозревала, насколько близки уже были Алексею те идеи, которыми она жила.
72. Петроград, 15 апреля 1917 года
В Генеральный штаб, как и до войны, к десяти утра Соколова доставил штабной мотор. Непривычно было ехать по улицам, украшенным красными флагами, видеть сотни людей, на пальто которых красовались красные банты разного размера - от маленьких до почти полуметровых, долженствующих, видимо, выражать особую "революционность" их обладателей.
Красные банты попадались и в коридорах Генерального штаба, по преимуществу - у офицеров младших возрастов и званий. Алексей обошел канцелярии коллег, имевших отношение к его генерал-квартирмейстерским делам, оставив напоследок встречу с Сергеем Викторовичем Сухопаровым. Аскетической внешности полковник с ясными голубыми глазами всегда убежденного в свой правоте человека, порозовел от удовольствия, увидев Алексея на пороге своей служебной комнаты. Он резко отодвинул стул, рванулся к Соколову и обнял его. Друзья поговорили сначала о хорошем, о семьях, а затем коснулись и наболевшего. Разумеется, Алексея Соколова прежде всего интересовали события, которые не попадали на страницы газет, много и восторженно писавших в те недели о Керенском, Львове, Милюкове, Коновалове, Терещенко и Некрасове. Старого разведчика интересовало, кто и что стоит за этими восторгами.
- Ты помнишь, Алексей, сколько подозрений вызывало у наших контрразведчиков товарищество по торговле машинами, металлами и оптическими изделиями "Константин Шпан и сыновья"? - вспоминал Сухопаров. - Глава фирмы Шпан сохранил свое германское подданство, что не мешало ему заседать в правлениях многих акционерных обществ, работавших на оборону... Вскоре после начала войны жандармские службы прислушались к военным, братья Шпан были арестованы за шпионаж и высланы в Ачинск...
- Зачем ты сегодня вспоминаешь Шпана? - удивился Алексей.
- А знаешь ли ты, кто был юрисконсультом этой шпионской фирмы? - Сергей Викторович немного помедлил для пущего эффекта и затем коротко ответил на вопрос: - Адвокат Керенский!
Соколов ахнул.
- По данным коллег из комиссии Батюшина, еще в феврале шестнадцатого года товарищ министра внутренних дел Белецкий сообщал дворцовому коменданту Воейкову, явно для передачи царю, что у Керенского находятся в распоряжении крупные суммы денег... Петроградское охранное отделение исследовало негласно все счета этого адвоката в банках и не нашло какого-либо источника, позволявшего ему располагать крупным доходом. Белецкий высказал тогда же предположение, что Керенский получает от наших внешних врагов, сиречь германцев, крупные суммы, как он выразился, для организации "прогерманского движения" в пределах империи. Кроме того, Белецкий кое-кому дал понять, что Керенский первым в Петрограде получал из Стокгольма и Копенгагена германские "воззвания о мире", а на одном из совещаний со своими друзьями из Прогрессивного блока заявил даже о наличии у него документа, "доказывавшего" ту "истину", что не Германия была виновницей войны, а Россия, которая сама готовилась напасть на Германию...
- Какая чушь! - вырвалось у Соколова. - Ведь мы, как всегда, были не готовы к войне.
- Дослушай до конца! - призвал его Сухопаров. - Керенский признавался и в том, что имеет копию письма царя Вильгельму с просьбой о заключении сепаратного мира...
- Так кто же он все-таки? - удивился Соколов. - Ясно, что он был оппозиционером царю.
- По точным данным, он ходил на собрания подпольной эсеровской организации и не отказывался выступать у "прогрессистов" на их раутах... Словом, окраска у него до невозможности пестрая.
Кстати, о модных сейчас эсерах. Ты, наверное, знаешь, что половина солдат нашей армии и множество офицеров вступило в эту партию после февральско-мартовских дней... Так вот, доподлинно установлено, что такие видные члены партии социалистов-революционеров, как Чернов, Натансон, Камков, Зайонц, Диккер и другие, имели контакты с людьми Макса Ронге и полковника Николаи*, получали от них немалые финансовые средства...
______________
* Максимилиан Ронге возглавлял в те годы австро-венгерскую разведку, а Вальтер Николаи - германскую.
- Слушай, что же это получается? - изумился Соколов. - Судя по газетам - именно Керенский и его эсеровские друзья обвиняют Ленина и других эмигрантов, что они проехали через Германию и сделались немецкими шпионами... А выходит - именно господа керенские и Черновы получали и, возможно, получают до сих пор свой гонорар у германских разведчиков?! Где же элементарная порядочность в политической борьбе?
- Вот уж не ожидал от тебя такой наивности, - сощурился Сергей Викторович. - Какая порядочность может быть в политике? В жизни всегда на честного человека бросают грязь разные подлецы... Я специально разбирался с обстоятельствами проезда Ульянова и его товарищей из Берна в Стокгольм через Германию. Там все было так умно и предусмотрительно организовано, что только очень предубежденный человек может упрекать эту группу эмигрантов. Я докладывал начальству, но они отмахнулись и сказали: "Пусть себе эти партии дерутся, а мы будем воевать с германцами!"
- Спаси-ибо за очень интересное сообщение! - протянул Алексей. Ему стало понятнее многое из того, что не попадало на страницы газет, но циркулировало в обществе, выплескивалось на уличных коротких митингах. Как честный человек, он сразу стал душой на сторону Ульянова, и каким-то презренным, но опасным фигляром стал выглядеть в его глазах Керенский.
Сухопаров долго рассказывал другу о закулисной деятельности Временного правительства, об отношении военных кругов к перевороту, в котором они сами приняли самое активное участие, а теперь ужасались, какие слабые и мелкие людишки расселись в белых министерских креслах Мариинского дворца. Алексею захотелось переварить обилие информации, обрушившееся на него в скромном кабинете полковника Сухопарова, и он распрощался с другом.
Его отвезли домой на том же штабном авто. Шоферу пришлось править в обход Невского, где в середине дня толпилось уже столько народу, что лишь трамваи буквально проталкивались по рельсам. Но и набережная Мойки, и Пантелеймонская, и Кирочная улицы были полны народа.
