Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 2
II.Несмотря на то что число христиан быстро возрастало в царствование императоров из рода Флавиев, и в Риме, и в Александрии, и в других больших городах империи все еще существовала сильная и влиятельная партия неверующих, завидовавших благосостоянию церкви и осмеивавших даже на своих театрах ее богословские споры. Один Константинополь пользовался тем преимуществом, что он и возник и вырос в лоне христианской веры. Столица востока никогда не была запятнана поклонением идолам, а ее население глубоко впитало в себя и мнения, и добродетели, и страсти, отличавшие христиан того времени от остального человечества. После смерти Александра епископский престол сделался предметом спора между Павлом и Македонием. По своему усердию и по своим дарованиям они оба были достойны того высокого звания, на которое заявляли свои притязания, и если нравственность Македония была более безупречна, зато его соперник имел то преимущество, что был избран ранее и держался более православной доктрины. Непоколебимая привязанность Павла к Никейскому символу веры, доставившая ему в календаре место наряду со святьми и мучениками, навлекла на него ненависть ариан. В течение четырнадцати лет он был пять раз низвергаем со своего трона, в обладание которым он снова вступал чаще вследствие народных восстаний, чем с разрешения своего государя; а власть Македония могла упрочиться лишь вследствие смерти его соперника. Несчастного Павла влекли в оковах из песчаных степей Месопотамии до самых безлюдных местностей Тавра; его заключили в мрачную и тесную темницу, оставили шесть дней без всякой пищи и наконец задушили по приказанию Филиппа, одного из главных министров императора Констанция. Первая кровь, запятнавшая новую столицу, была пролита во время этой церковной борьбы, и много граждан погибло с обеих сторон во время свирепых и упорных народных восстаний. Поручение исполнить приговор об изгнании Павла было возложено на главного начальника кавалерии Гермогена, но оно оказалось гибельным для него самого. Католики восстали на защиту своего епископа; они сожгли дворец Гермогена и тащили этого высшего военного сановника империи за ноги по улицам Константинополя; а когда он испустил дух, они подвергли его труп самым
непристойным оскорблениям. Участь Гермогена научила преторианского префекта Филиппа действовать в подобных случаях более осмотрительно. Он в самых любезных и почтительных выражениях пригласил Павла прибыть на минеральные воды в Зевксипп, откуда было устроено тайное сообщение с дворцом и с морем. Павел был посажен на корабль, который стоял наготове у садовой лестницы и который немедленно отплыл, так что жители Константинополя еще ничего не знали об этом предумышленном святотатстве, в то время как их епископ уже был на пути к Фессалонике.
Они скоро с удивлением и негодованием увидели, как отворились дворцовые ворота и как узурпатор Македоний сел рядом с префектом на высокой колеснице, которую окружал отряд гвардейцев с обнаженными мечами. Эта воинственная процессия двинулась по направлению к собору; тогда ариане и католики устремились к этому важному посту, чтоб скорее занять его, и три тысячи сто пятьдесят человек лишились жизни среди вызванного общим смятением беспорядка. Поддерживаемый регулярными военными силами Македоний одержал решительную победу; но его владычество нарушалось смутами и мятежами, а для того, чтоб поддерживать и разжигать пламя внутренних раздоров, оказывались достаточными такие мотивы, которые, по-видимому, не имели никакой связи с предметом спора. Так как капелла, в которой было положено тело Константина Великого, пришла в разрушение, то епископ перенес эти почтенные смертные останки в церковь Св. Акакия. Партия, стоявшая за Homoousion, стала выдавать эту благоразумную и даже благочестивую меру за преступное святотатство. Противники немедленно взялись за оружие; освященная почва сделалась их полем битвы, и один из церковных историков рассказывает - как действительно случившийся факт, а не ради риторических прикрас, - что находившийся перед церковью колодец был наполнен доверху кровью, которая текла из него ручьем в портики и соседние дворы. Писатель, который приписал бы эти смуты единственно религиозному принципу, обнаружил бы недостаточное знание человеческой натуры; тем не менее следует признаться, что мотив, вовлекший религиозное усердие на ложный путь, и предлог, послуживший прикрытием для разнузданности страстей, заглушили угрызения совести, которые во всяком другом случае пробудились бы вслед за неистовствами константинопольских христиан.
Констанций, жестокий и деспотический нрав которого не всегда нуждался для своего проявления в действительной преступности и в сопротивлении, был выведен из терпения происходившими в его столице смутами и преступным поведением партии, восстававшей против власти и религии своего государя. Он с чрезвычайной строгостью подверг ее обычным наказаниям смертью, ссылками и конфискацией имуществ, а греки до сих пор еще чтят память двух церковнослужителей , одного чтеца и одного поддиакона, которые обвинялись в умерщвлении Гермогена и были обезглавлены у ворот Константинополя. В силу изданного Констанцием эдикта против католиков, который не был признан достойным занимать место в Кодексе Феодосия, всякий, кто отказывался от общения с арианскими епископами, и в особенности с Македонием, лишался привилегий духовного звания и прав христианина; этих людей заставили отказаться от пользования их церквами и строго запретили им устраивать сборища внутри городских стен. Исполнение этого несправедливого закона во Фракии и в Малой Азии было поручено усердию Македония; гражданским и военным властям было приказано исполнять его требования, а совершенные этим полуарианским тираном жестокости для поддержания homoiousion’a вышли из пределов того, что было приказано Констанцием, и запятнали царствование этого императора. Церковные таинства силою совершались над теми, кто не признавал Македония епископом и кто ненавидел его принципы. Обряд крещения совершался над женщинами и детьми, нарочно вырванными для этой цели из рук их друзей и родителей; приобщавшимся св. Таин держали рот открытым при помощи деревянной машинки, а освященный хлеб впихивали им силою в горло; груди молодых девушек или выжигали докрасна раскаленной яичной скорлупой, или безжалостно сжимали острыми и тяжелыми досками. Жившие в Константинополе и его окрестностях новациане были так сильно преданны учению о homoousion’e, что были достойны стоять наряду с самими католиками. Македоний узнал, что обширный округ в Пафлагонии почти сплошь населен этими сектантами. Он решился или обратить их в настоящую веру, или совершенно их истребить, а так как он не верил, чтоб отправка какого-нибудь миссионера могла принести в этом случае пользу, то он отрядил против мятежников четыре тысячи легионеров с приказанием подчинить его духовной власти территорию Мантиниума. Новацианские крестьяне, воодушевленные отчаянием и религиозной яростью, смело выступили навстречу вторгнувшемуся неприятелю, и, хотя многие из пафлагонцев пали в сражении, римские легионы были побеждены недисциплинированной толпой, вооруженной лишь косами и топорами; на поле битвы легли четыре тысячи солдат, за исключением очень немногих, спасшихся постыдным бегством. Преемник Констанция обрисовал в сжатой и энергической форме некоторые из бедствий, обрушившихся вследствие богословских распрей на империю и в особенности на ее восточные провинции в царствование такого императора, который был рабом и своих собственных страстей, и страстей своих евнухов. «Многих заключали в тюрьмы, преследовали и отправляли в ссылку; массы людей, которых называли еретиками, были умерщвлены, в особенности в Кизике и в Самосате. А в Пафлагонии, Вифинни, Галатии и многих других провинциях города и деревни обезлюдели и были совершенно разорены».
В то время как пламя арианских раздоров поглощало жизненные силы империи, африканские провинции страдали от своих особых местных врагов - от тех диких фанатиков, которые под именем циркумцеллионов составляли силу и позор партии донатистов. Строгое исполнение законов Константина раздражило умы и вызвало сопротивление; усиленные старания его сына Константа восстановить единение церкви усилили те чувства взаимной ненависти, которые были первой причиной разрыва, а насилие и подкуп, к которым прибегали императорские комиссары Павел и Макарий, доставили приверженцам раскола повод указывать на противоположность между принципами апостолов и поведением их мнимых преемников. Крестьяне, жившие в деревнях Нумидии и Мавритании, составляли свирепую породу людей, которая не вполне подчинялась авторитету римских законов, не вполне обратилась в христианскую веру, но вступалась за своих донатистских наставников с слепым и неистовым энтузиазмом. Они с негодованием выносили изгнание своих епископов, разрушение своих церквей и прекращение своих тайных сборищ. Насильственные меры, к которым прибегали представители правосудия, обыкновенно опиравшиеся на военную стражу, иногда встречали решительное сопротивление, а пролитая в этой борьбе кровь некоторых популярных духовных лиц внушала их грубым приверженцам горячее желание отомстить за смерть этих святых мучеников. Гонители иногда погибали жертвами своей собственной жестокости и опрометчивости, а случайное участие в каких-нибудь смутах заставляло виновных прибегать из отчаяния к восстанию. Изгнанные из своих жилищ донатистские крестьяне собрались многочисленными толпами на окраине Гетулианской степи и охотно переменили свои привычки к труду на праздную жизнь хищников, которая была освящена именем религии и которую наставники секты порицали лишь слегка. Вожди циркумцеллионов приняли титул: полководцы святых; так как у них было мало мечей и копий, то их главным оружием была уродливая и тяжелая палица, которую они называла израильтянином, а служивший для них боевым криком хорошо известный возглас «Хвала Господу!» наводил ужас на безоружные африканские провинции. Сначала их грабежи извинялись нуждой, но они скоро перестали довольствоваться лишь средствами продовольствия, стали бесконтрольно удовлетворять свою невоздержанность и жадность, стали жечь ограбленные ими селения и обратились в распутных тиранов над беззащитной страной. Земледельческие занятия и отправление правосудия прекратились, а так как циркумцеллионы уверяли, что они намерены восстановить первобытное равенство человеческого рода, уничтожить вкравшиеся в общество злоупотребления, то они открыли у себя безопасное убежище для рабов и должников, толпами стекавшихся под их священное знамя. Когда они не встречали сопротивления, они обыкновенно довольствовались грабежом; но малейшая оппозиция вызывала их на насилия и убийства, а некоторых католических священников, некстати выказавших свое усердие, эти фанатики пытали с самым утонченным варварством. Храбрость циркумцеллионов давала себя знать не одним только беззащитным противникам; они вступали в борьбу и с стоявшими в провинции войсками и даже иногда одерживали над ними верх, а в кровопролитном деле при Багае они напали в открытом поле, хотя и без успеха, на передовой кавалерийский отряд императорской гвардии. С донатистами, взятыми с оружием в руках, обходились так же, как с жившими в пустыне дикими зверями, и они скоро доказали, что были достойны такого обхождения; они безропотно умирали от меча, секиры или огня; а случаи отплаты такою же монетой умножались в быстро возраставшей пропорции и, увеличивая ужасы восстания, делали невозможным забвение взаимных обид. В начале настоящего столетия пример циркумцеллионов нашел себе подражание в гонении, отваге, преступлениях и энтузиазме камисардов, и если лангедокские фанатики превзошли нумидийских военными дарованиями, зато африканцы отстаивали свою дикую независимость с большею твердостью и непреклонностью.
