Михаил Петров - Адмирал Ушаков ("Боярин Российского флота")
Ушаков посмотрел вокруг себя. На глазах многих прихожан стояли слезы. Вот он, этот час, который так долго все ждали! Царь обращался к народу своему. А народ — это же они, крестьяне. В мундирах ли будучи, в зипунах ли — это они на плечах своих вынесли все тяготы войны. Это им слава.
Иерей читал долго. Государь император всемилостивейше благодарил дворян, купцов, объявлял им всякие льготы.
— А что же про нас-то, крестьян, нет? — начал волноваться кто-то из нетерпеливых. — Уж не забыл ли про нас царь-то?
Нет, царь ничего не забыл. Дошел иерей и до места, где говорилось о крестьянах. Однако как мало говорилось!..
"Крестьяне, верный наш народ, да получат мзду свою от Бога!"
Все. Больше ни единого слова…
Прихожане стали переглядываться, как бы желая услышать разъяснения. "Как же так? — выражали их лица. — Не может того быть, чтобы в манифесте значились только эти слова. Тут что-то не так!.."
Ушаков стал выбираться из стен собора. Было обидно за крестьян. Столько надежд! А на деле ничего…
Он ушел домой, не дождавшись конца службы. Федор вернулся из монастыря двумя часами позже. Он был хмур и весь этот день ни с кем не разговаривал.
5
В середине сентября, когда ночами стали прихватывать слабые заморозки, в Алексеевке неожиданно появился Федор Иванович. Он имел назначение на новую службу в Севастополь и вот по пути заехал повидаться с любимым дядей. Кто знает, как дальше сложится жизнь, может, и не удастся встретиться больше…
В честь желанного гостя на скорую руку устроили богатый обед — с настойками да наливками, которые Федор хранил в погребе "для всякого случая". Правда, сам он, как и хозяин, к тем настойкам и наливкам не притрагивался — отошло их время, зато гостю отказа не было. Впрочем, Федор Иванович выпил самую малость, больше наседал на еду: очень понравились ему опята жареные да огурцы малосольные.
После обеда Ушаков сразу же повел племянника к себе в кабинет и не отпускал его до самого вечера. Им было о чем спросить друг друга, было о чем рассказать.
Первый вопрос Ушакова был о Сенявине. Очень за него переживал. С именем этого человека он связывал надежды на возрождение славных традиций Российского флота. Хороший, способнейший адмирал, не чета другим.
— Сенявин в отставке, — ответил на вопрос Федор Иванович.
— Ушел? — Ушаков покачал головой. — Покойный Арапов рассказывал: собирался уходить, но я не думал, что это произойдет так скоро. Почему-то думал, что его удержат.
— Царь уволил его с половинной пенсией.
Федор Иванович рассказал, что после возвращения из похода в Средиземное море Сенявин долго оставался не у дел. Новый морской министр маркиз де Траверсе на рапорты его не отвечал. Видя с его стороны такое отношение, Сенявин решился обратиться с письмом к самому императору. Он соглашался пойти, на худой конец, даже в ополчение. Александр I, вместо того чтобы принять по его просьбе определенное решение, наложил резолюцию, где были выставлены вопросы, унижавшие его достоинство. После этого адмиралу стало невмоготу, и он ушел со службы совсем.
Ушаков слушал рассказ о Сенявине со смешанным чувством боли и досады — боли за нелегкую судьбу известного флотоводца и досады на бездушье государя к истинным талантам. Изгнание Сенявина походило на месть. Но за что ему мстить? Уж не за то ли, что он талантливее, умнее власть имущих?..
Много прискорбного узнал Ушаков от племянника. Царь был настолько недоволен Сенявиным, что за блестяще совершенный им Средиземноморский поход не наградил ни его самого, ни его офицеров и матросов. Мало того, царь отказался утвердить полагавшиеся ему и его подчиненным призовые суммы за захваченные неприятельские суда, поставив ему в укор то, что-де он, Сенявин, подписал Лиссабонскую конвенцию и оставил свою эскадру в Портсмуте. И это в то время, когда между Англией и Россией был уже заключен мир, согласно которому англичане не только вернули эскадру со всем вооружением, но и с лихвой оплатили стоимость тех кораблей эскадры, которые по ветхости нельзя было вести в русские порты.
— Сенявин ушел… А на кого же теперь держат равнение?
— А ни на кого, — отвечал Федор Иванович. — Как сделался министром этот Траверсе, никакого порядка не стало. Разоряется флот. Офицеры недовольны бездействием, матросы жалуются на тяжелую работу, ропщут на злоупотребления.
— Злоупотребления?
— Представьте себе, дядюшка, злоупотребления.
— И какие же злоупотребления?
— Всякие. Могу сказать о таком… Петербургскому адмиралтейству для перевозки бревен и других тяжестей выделено девяносто лошадей, но ни одна из них на перевозках тяжестей не работает. На лошадях разъезжают по своим надобностям адмиралтейские чины. Бревна же возят на матросах. Впрягутся несчастные в телеги и везут. Кстати, такое же положение и в Кронштадтском адмиралтействе.
Ушаков не мог больше сидеть, вскочил и быстро заходил по комнате, сверкая белками разгоревшихся глаз.
— И после всего этого мы еще называем государя своего всемилостивейшим и мудрейшим правителем! Вот уж поистине: нет предела несуразностям!..
Федор Иванович пожалел, что так разоткровенничался. Только расстроил дядю. Дядя хотя и жил в деревне, а душа его оставалась с флотом. Язвы флота были и его язвами.
— Я думаю, причина тут не в государе. Государь судит о делах по докладам своих министров, а министр Траверсе известно какой…
Федор Иванович думал словами такими смягчить вспышку дяди, но неожиданно Ушаков разгорячился еще сильнее:
— А кто виноват в том, что у государя дурные министры? Я, что ли, министров для него подбираю? Ну да ладно, не будем больше об этом. Все равно от наших возмущений ничего не изменится.
— Совершенно верно, дядюшка, — обрадовался перемене разговора Федор Иванович, — лучше о здешних делах поговорим. Вы еще ничего не сказали о том, как живете.
— А что рассказывать? — устало отозвался Ушаков, как-то сразу сникнув после нервной вспышки. — Живем…
— Закончили работу?
— Какую работу, записки свои?
— Да.
— Еще нет…
Рукопись лежала в шкафу. С тех пор как Ушаков бросил ее туда после игумена, до нее он более не дотрагивался. Высказывания игумена подорвали в нем желание продолжать работу. Она ему опостылела.
Помедлив, Ушаков достал из шкафа папку и протянул ее племяннику:
— Держи. Все записки можешь не осилить — времени не хватит, если есть желание, прочти только конец, где рассказывается об учреждении на островах республики. Я уже показывал одному человеку, теперь хочу знать твое мнение.
— Обязательно прочитаю, — обрадованно пообещал Федор Иванович. — Если дозволите, сейчас же и начну.
— Ну и хорошо, — сказал Ушаков, — пойди к себе и читай, а я отдохну немного.
После ухода племянника Ушаков некоторое время посидел в одиночестве, потом, одевшись, спустился вниз, постоял немного во дворе и направился в сторону Мокши. Подышать свежим воздухом.
Вечерело. Солнце уже находилось за горизонтом, но его лучи еще достигали облака, сказочной кривой саблей вытянувшегося над дальним темно-синим лесом. Нижний край облака, в который упирались лучи, светился тонкой полоской, как отточенное лезвие. Чуть в стороне от этого облака горела яркая звезда. Такие ясные зори обычно предвещают ночные заморозки. Время шло к холодам.
Ушаков шел и слышал, как под ногами шуршала высохшая трава. Из села доносилась тихая девичья песня. Еще не стемнело как следует, а молодежь, наверное, на бревнах у старосты собралась. В Алексеевке спокон веков так ведется: кто строится, у того на бревнах и гулянье собирается. Песни, пляски, игры — чего только не затевают!.. К молодым не приходят тягостные мысли, как к старикам. На уме у них другое. У них все впереди, а то, что впереди, обычно манит добрыми надеждами… "Дай Бог, чтобы им жилось лучше, чем их отцам и дедам", — думал Ушаков, прислушиваясь к доносившейся песне.
Когда Ушаков вернулся домой, в столовой горели свечи, на столе стоял самовар.
— Где пропадал, батюшка? — поднялся навстречу Федор, встревоженный его долгим отсутствием. — Я уже собирался людей посылать, тебя искать.
— Где Федор Иванович?
— У себя сидит. Ужинать не стал, чаю ему туда отнесли. А ты как, батюшка, ужинать будешь?
— Не хочется, пойду лучше спать, — сказал Ушаков и направился к себе.
Утром в столовой завтракали без гостя. Федор поднимался будить его, но не добудился. Федор Иванович встал перед самым обедом. Умылся, выпил квасу и пошел в кабинет к дядюшке, не забыв прихватить с собой папку с рукописью.
— Спать, что ли, к нам пожаловал? — с притворной строгостью пожурил его Ушаков. — У нас так не принято. У нас с петухами встают.
— Всю ночь, дядюшка, над вашей рукописью сидел, оттого и завтрак проспал, — отвечал Федор Иванович, кладя папку на стол.
