Михаил Петров - Адмирал Ушаков ("Боярин Российского флота")
— А вы чем занимаетесь? — не выпуская из рук кружки, вдруг посмотрел он на письменный стол хозяина. — Смотрю, бумаг полно.
Ушаков не стал скрывать и рассказал о своей работе над рукописью о походе в Средиземное море, когда ему довелось командовать соединенной русско-турецкой эскадрой.
— И давно работаете?
— Еще в Петербурге начал, да не получается что-то, не могу кончить.
Игумен допил свой квас, поставил кружку на край стола и обратился к Ушакову:
— Вы мне почти ничего не рассказывали о своих ратных делах. Не дадите ли почитать вашу рукопись?
— Но она вряд ли вас заинтересует.
— Вы думаете, что мы любим читать одни только священные писания?
Ушаков принялся собирать со стола исписанные листы и аккуратно складывать их в папку. Что ж, коли игумен интересуется военным флотоводческим делом, дать рукопись ему не жалко. Пусть почитает. Может, даже замечания какие сделает, посоветует… Со стороны, говорят, виднее.
— Когда вернете? — спросил он, подавая ему папку с вложенными в нее листами.
— Думаю, за неделю прочитать успею.
Они посидели за разговором с час, после чего игумен уехал.
Рукопись Филарет вернул даже раньше чем через неделю. Привез сам. Вид у него был довольный.
— Поверите ли, — говорил он, — некоторые места так захватывали, что не мог оторваться. Даже вечерами читал, при свечах.
Ушаков молчал, ожидая, что последует за похвалой. А то, что за похвалой что-то должно последовать, он угадывал по вкрадчивости голоса игумена.
— Вы позволите говорить с вами откровенно?
— Разумеется.
— Все очень хорошо, но мне показалось, что в конце рукописи вы как бы заблудились.
— Возможно.
— Мне показалось, вы отошли от тропы, по которой шли, и забрались в дебри. Стоило ли так подробно описывать историю создания на завоеванных вами островах республики, приводить рассуждения в пользу равного представительства сословий в сенате и прочее?
— Но на мне, как главнокомандующем, лежала задача создания на островах республиканского самоуправления, я не мог обойти эти вопросы молчанием.
— Зачем обходить? Сказали бы пару слов, и достаточно. А вы ударились в пространные рассуждения о республиканских порядках. Выбросьте все это, оставьте подобные рассуждения политикам. Вы человек военный, известный во всей России флотоводец, читатель будет искать в вашей будущей книге описаний военных действий, а не всякого рода рассуждений.
Игумен долго еще говорил в таком духе. Ушаков слушал молча, но чем больше слушал, тем заметнее тускнело лицо его. Наконец он поднялся, взял со стола рукопись и небрежно сунул ее в шкаф.
— Может быть, вы и правы, — сказал он. — Мне необходимо все это как следует обдумать.
Когда беседа подходила уже к концу, со стороны Темникова донесся звон колокола. Ушаков вопросительно посмотрел на игумена. Тот промолвил:
— Получен высочайший манифест. Должно, по этому поводу. Велено с амвонов читать.
— А вы почему тогда не звоните?
— Решили в воскресенье во время обедни читать, когда народу много соберется. Приходите, — пригласил игумен, поднимаясь, чтобы идти, — и крестьян с собой приводите.
— Что в манифесте? — поинтересовался Ушаков.
— Манифест дан по случаю окончания войны, а что в нем, узнаете на обедне, — хитровато улыбаясь, сказал игумен.
Он так ничего и не сказал, распрощался и уехал.
* * *
В воскресенье в монастырь направилась вся Алексеевка. Да что Алексеевка — из многих деревень, что на правой стороне Мокши, туда двинулись. Когда Ушаков с Федором вышли на дорогу, на ней были уже целые толпы. Аксельские ехали на телегах с семьями. Кто-то из монахов пустил слух, что на службе будет сам архиерей, вот и спешил народ.
По случаю праздника все вырядились во все самое лучшее. Мордовки, а их в общем потоке было даже больше, чем русских женщин, казалось, нацепили на себя все свои украшения. Когда одна партия обгоняла Ушакова, он даже слышал серебряный звон украшений. Некоторые девушки имели на себе по нескольку ниток монист, сделанных из блестящих монеток. Наборы монеток висели также на ушах, поясах, украшали подолы длинных рубах. Яркие одежды, сочетавшие белый, красный и черный цвета, придавали всему шествию особую нарядность.
День выдался теплый и солнечный, хотя лето уже осталось позади, наступил сентябрь. По такой погоде зипуны не понадобились. Лес стоял зеленый, лишь местами тронутый робкой желтизной.
Идти было весело. Радовал призывный звон колоколов. Не смолкал оживленный говор. Богомольцы уже знали, что их ждало в монастыре. Монахи постарались заранее оповестить окрестные деревни: с амвона будет оглашен царский манифест, а какой — они пока сами не знают, знают только, что с окончанием войны связанный… Предполагали, однако, что в том манифесте великие милости государя императора содержатся, милости народу своему.
По дороге мужики, к которым присоединились Ушаков с Федором, толковали о войне, которая благодаря Богу кончилась полным покорением этого дьявольского создания — Наполеона. Приходилось удивляться, откуда они обо всем только знали! Даже знали, как Париж "на шпагу" брали, все знали.
— Из наших краев в том сражении тоже участники были, — рассказывал безбородый крестьянин с рыжими волосами, такими взбитыми и курчавыми, что картуз на голове не держался и мужик вынужден был всю дорогу нести его в руке. — Один инвалид, что оттуда вернулся, сам видел и доподлинно обо всем поведал. Пушки палили так, что земля дрожала, деревья валились. Крепко держались французы, никак не хотели уступать города своего. Наш главный генерал Барклай видит такое дело и говорит солдатам…
— А я слышал, — подал кто-то голос, — после Кутузова главным другой стал, граф какой-то.
— Граф раньше был, до Парижа. А тут Барклай командовал.
— Ладно спорить. Дальше-то что было? — вмешался Федор, который, по всему, тоже заинтересовался рассказом.
— Дальше-то? — вернулся к рассказу мужик с рыжей шевелюрой. — Так, значит, было… Пришел, значит, Барклай к солдатам и говорит: видите, братцы, горку, что правее от вас высится? Пойдите на нее штурмом, и французу сразу придет конец. И верно: взяли гору, Наполеон тут и сдался.
— Наверное, сразу в кандалы его?
— Зачем в кандалы? С царями так нельзя. Остров в теплом море ему дали, чтобы достаток имел и жил мирно, не стращал более государства войной.
Рассказ о покорении Наполеона произвел на слушателей впечатление. Некоторое время крестьяне продолжали путь молча, осмысливая услышанное. Потом кто-то не совсем уверенно заговорил:
— Бают, в немчуре той, Франции то есть, кабалы, как у нас, нету, крестьяне там полную волю имеют и достатка всякого больше, чем у нас.
— Ну и пусть, — отвечал на это рыжий с необъяснимой гордостью. — Подожди, и у нас достаток будет. Еще не то будет, ежели царь волю нам дарует да землей наградит. Места-то наши не беднее ихних.
За разговором не заметили, как кончилась лесная дорога. Вышли на примокшанскую поляну, посмотрели на монастырь и ахнули от удивления. Боже праведный, народу-то сколько! Вся площадь заполнена, а у самого собора что пчел вокруг матки. Не подойти.
Ушаков хорошо сделал, что оделся в адмиральское. Был бы в партикулярном, не удалось бы в собор пройти, а тут дали дорогу. Впрочем, ближе к амвону проходить не стал, остановился у входа. Зачем людей теснить.
— Неужели сам архиерей будет? — доносились до него голоса.
— Чего архиерею здесь делать? Ему и в другом месте службы довольно, особливо сейчас, когда манифест дан.
— А сказывают, уже приехал.
— То не архиерей, то иерей Михаил Темниковский.
На хорах запели певчие, служба началась.
Духовные служители явились в своих блестящих одеждах. Иерей Темниковский выделялся от прочих своим богатырским телосложением. Игумен неспроста пригласил его на службу. Иерей славился своим необычайно громким голосом. Во всей темниковской округе никто не мог так громко и внятно читать проповеди, как он.
Иерей взошел на амвон с видом торжественным, величественным. Певчие на хорах умолкли. Наступили напряженно-торжественные минуты, и вот наконец началось то, ради чего собралось столько народа. Началось чтение манифеста.
Голос иерея звучал словно из трубы. Казалось, он доходил до самого Темникова. Всем был слышен, даже тем, кто не попал в собор и остался стоять на площади.
"Россияне! Целые полсвета исторжены вами из челюстей чудовища, миллионами поглощавшего род человеческий, целые полсвета прославляют ваше геройское великодушие!.."
Ушаков посмотрел вокруг себя. На глазах многих прихожан стояли слезы. Вот он, этот час, который так долго все ждали! Царь обращался к народу своему. А народ — это же они, крестьяне. В мундирах ли будучи, в зипунах ли — это они на плечах своих вынесли все тяготы войны. Это им слава.
